Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2009)
Перед читателем проходит ряд историй союза между мужчиной и женщиной — в той или иной форме, — сопровождаемых теоретическими рассуждениями, поскольку герой романа замыслил написать “научный труд” под названием “Инстинкт и необходимость”, начинающийся словами “Семья умерла” и призванный “очистить мозги от иллюзий” и “изменить подход к институту брака”. Более того, он пытается освоить профессию консультанта “по межличностным контактам”, поскольку каждый “человек беззащитен против стихии семейного насилия”. Несмотря на устойчивость союза родителей, они “личным примером убедили его, что брак — емкая тема для анекдотов, и это единственное, что его оправдывает”, а окружающая жизнь дает этому все множащиеся подтверждения.
Круговерть историй в романе во многом отсылает к первой книге, с тем существенным отличием, что в благо семейного союза фактически уже никто не верит. Женщины привыкают видеть опору исключительно в самих себе, ища “своего” мужчину как бы по инерции природы. Как с горечью констатирует одна из них: “А знаешь, когда брак можно считать удачным? Когда один из двоих признал себя помойной кошкой. Согласись, что тебя подобрали в грязи, что ты сдох бы, если б не судьбоносная встреча... и семейное счастье у тебя в кармане. Какие там общие ценности, паритетные основы, согласие по части взглядов <...>”. Характерно, что женщина упоминает “паритетные основы”, то есть уже модифицированную, по сравнению с традиционной, форму брака.
Мужчины смотрят на брак как на сделку, ища в основном удобств для себя и не ожидая от него никаких сверхценностей. Как говорит один из них: “Те, у кого все сложилось, — это рекламная кампания от Господа Бога. <...> Высшим силам нужно, чтобы человеческая масса вот так билась и не закисала <...>. Весь духовный рост основан на безнадежных усилиях”. Иными словами, устойчивый союз — тупик для развития личности.
Слово “свинг”, давшее название книге, означает быстрый переход от одной ноты к другой, а в переносе на обсуждаемую тему — быстрый переход от одного партнера к другому. В настоящее время возникло целое движение, когда устойчивые пары постоянно меняют партнеров и считают эту форму сексуальной жизни семьей будущего. В романе действительно имеют место и эти ситуации. Но все-таки вопрос об устойчивости отношений и ценности семьи остается открытым. Свингование в романе — мало поддающееся объяснению передвижение партнеров, находящихся скорее в некоем поиске. Каждый в отдельности ищет возможную для хотя бы относительно постоянного союза пару, а все вместе это производит впечатление кажущегося хаотическим движения, законы которого еще надо понять.
Этим и занимается герой романа, по природе своей склонный к крайней позиции: небезосновательно боясь “неминуемых семейных трагедий”, он предпочитает “безопасное одиночество”. Однако “личные обязательства перед матерью”, хотевшей для него “идеального брака. Одного, на всю жизнь”, а также ощущение, что “пора было спасать род людской, пока он окончательно не погублен семейными катаклизмами”, толкают его к поиску “истинной формулы брака”, который он осуществляет путем аналитического наблюдения за “свингованием” окружающих. Моделью семейного союза будущего ему представляется “счастливый союз свободных и сильных людей”.
В конечном же итоге он женится на дочери своей дипломной руководительницы, которая задумала сделать из его рыхлого “Инстинкта и необходимости” приличный диплом. Она уверена, что единственный путь создания устойчивой семейной пары — далекий от свободного проявления личности метод “рутинного воздействия на подкорку” путем обоюдного самовнушения. Тем не менее герой романа обретает жилье, виды на достаток и подругу для устойчивой семейной жизни. На последнее можно достаточно твердо надеяться, поскольку невеста “умела стричь... Осторожно и уверенно, в точности как...”. Так замкнулся круг и завершился сюжет.
Для оформления обложки этого романа (художник И. А. Орлов) удачно выбрана фотография: молодой человек опирается рукой на статую женщины и задумчиво смотрит вдаль. Это отражает не только фабулу романа, но и “требования времени”. Сколь загадочной и непостижимой ни являлась бы женщина для мужчины, без понимания им женского видения мира, который и передает “женская проза”, сегодня не может быть и речи о гармонизации “мужского” и “женского”. Процесс перетягивания на сторону женщин “волевой составляющей” ширится во всех сферах жизни, однако, за исключением радикальных феминисток, они вовсе не ратуют за сбрасывание своих традиционных ценностей “с корабля современности”, а пытаются найти новые формы бытования этих ценностей. И такова, может быть, главная функция прозы, подобной книгам Дарьи Симоновой. Недаром в эпилоге “Свингующих” проскальзывает фраза: “Она и он затевают... книгу!”
Людмила ВЯЗМИТИНОВА
После прочерка
Лидия Чуковска я. Прочерк. М., «Время», 2009, 576 стр.
Публикация книги Лидии Чуковской «Прочерк», которая впервые вышла отдельным томом, — это сигнал: книга пробует найти «читателя в потомстве». Попытка, как ни горько сознавать, снова может оказаться «несвоевременной». Страна устала от истории-как-она-есть. Ей опять нужны мифы.
Под матовой обложкой с портретом молодого автора — концентрат горя, ужаса, вошедшего в повседневный быт, убитых надежд. Эта книга не завершена и, пожалуй, незавершима. Она не призвана быть законченным «произведением искусства». Скорее — способом избыть боль.
Главная цель, которую Чуковская ставит в «Прочерке», — записать, что помнит о супруге Матвее Петровиче Бронштейне, расстрелянном в годы «ежовщины»: «Собственную Митину память и собственную Митину волю и Митино будущее 18 февраля 38-го года убили. Меня и мою память — нет. Крупицами своей памяти под напором воли пытаюсь я заполнить пустоты — прочерки! — казенных справок».
Читатель постоянно ощущает ту железную линию, которая делит судьбу автора на «до» и «после» ареста Мити. «Тридцать седьмой ещё не наступил — он ещё только вот-вот наступит. А я хочу ещё немного подышать воздухом кануна…» То и дело звучит оговорка: «Я была ещё тогдашняя, не теперешняя».
Арест мужа стал для Чуковской переходом от жизни — к не-жизни. От настоящего — к минувшему, памяти, писательству… Цитируя Ахматову, она называет себя стаканом, закатившимся в щель «во время взрыва в посудной лавке». Автор «Прочерка» смерть уже пережил.
Взгляд Чуковской внимателен к детали, писательски цепок, хотя «Прочерк» — скорее документ, чем литература.
Вначале мы видим почти безоблачную хронику. Любовь. Совместная с мужем работа над книгой «Солнечное вещество»… То, что было счастьем, останется таковым без примеси мрака. Первые главы — память о той поре, когда Матвей Петрович, молодой талантливый ученый, слышал гул призвания, а гул времени — еще нет: «<...> Митя, в разговоре с общими друзьями или даже наедине со мною, прислушивается не к нашим голосам, не к спору, в котором только что принимал живое участие, а к внезапно, быть может, помимо воли зазвучавшему в нем голосу. „Что с тобою? Куда ты подевался? Голова заболела?” — „Нет, — отвечал Митя смущенно, — но, понимаешь, задача все не решалась, не решалась, а вот сейчас внезапно почему-то решила решиться”. И он украдкой <…> выхватывал записную книжку, а если мы наедине — откровенно бросался к столу».
Благодаря авторской вере в силу слова прошлое возвращается в настоящее. Возникает зыбкий, прозрачный портрет Мити: «Я любила смотреть, как он, с пером в руке, подняв голову над откинутой доской и листом, — думает. Недвижность, застылость — лица, глаз. А, вот он что-то ухватил: да, вот движение зрачков. Значит, приближается движение руки. А-а! Вот уже и рука побежала: „И пальцы просятся к перу, перо к бумаге”, и рука едва поспевает угнаться за мыслью».
А потом пришла эпоха, когда, по словам Чуковской, «опасно было — жить».
Ночной обыск в квартире увиден растерянными, еще неопытными глазами автора: «Пока они были здесь, мне казалось, что — стоит им только уйти — я пойму. <…> Но вот я сижу одна и не верю в случившееся — слишком глупо! искать у нас оружие! И отравляющие вещества вместо солнечного!»
Когда повествователь сталкивается с новым, жутким опытом, то ощущает, что передать произошедшее почти невозможно. В том числе родному человеку, Мите: «Главное — понять. Я сбивалась. Как объяснить ему белесый, оструганный затылок (сотрудника НКВД. — Ф. Е. ), рукописи в клочьях на полу, бурые печати на дверях. Но не в этом ведь дело. Я хватала карандаш, но и карандаш, хоть убей, не помогал уяснить мысль». Все попытки спасти Митю оказались тщетными. Вскоре его арестовали, а потом расстреляли. Наступило «после». Все мы — тоже живем после.
