Игорь Адамацкий - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е
Его искали по всем пивным и чайханам до самого Ширвака и Янгибазара, его фотографии носили все патрули гарнизона, и не было такой чирчикской девки, которую бы не спрашивали про него на танцах военные или гражданские. В одну ночь были перевернуты женские общежития фабрики Обидовой, и кого там только не нашли — от рядового парашютиста до прикомандированного майора, — но среди шестнадцати капитанов, нащупанных под одеялами солдатами комендатуры, не нашлось только одного Чернова.
Командир дивизиона подполковник Ткач так про Него и сказал на офицерском собрании, мол, лучше бы Ему теперь и вовсе не отыскаться, потому что он, Ткач, Ему не позавидует, потому что мало Ему не будет, и так далее.
— А вы, — командир показал кулак всем присутствующим, — будете теперь на цепи сидеть! Я вам покажу службу. Вы у меня узнаете, что такое офицерская честь!
Приунывшие офицеры развеселились — припомнили, как Ткач развелся в прошлом году: тогда он высказался при всем собрании кратко и недвусмысленно: «Моя жена — блядь. Она позорит честь артиллерийского офицера». Говорят, что он в тот же день выгнал ее пинками, но никому не известно, с кем он свою корову застукал, а Доктор помалкивает, хотя Ткач приказал ему освидетельствовать себя, как он выразился, «на предмет связи» и, казалось, был разочарован, когда оказался чист, как младенец. «Я думаю, здесь какое-то недоразумение: с такой колобахой вы можете не опасаться соперников», — заметил Доктор, вручая ему письменное заключение. Командир дивизиона смутился и пробормотал: «Не в этом дело», было видно, замечание специалиста ему понравилось.
После собрания Ткач пригласил Доктора в штаб и сказал:
— Вы — серьезный офицер, я давно за вами наблюдаю, а главное, у вас есть качества, которые я ценю: искренность и объективность. Поэтому я поручаю вам предварительное дознание. Что б там с Ним ни произошло, мы должны представить в дивизию наш материал и свою версию.
— Кстати, он чем-нибудь болел? — спросил Ткач.
— Боюсь, что да.
— Не забудьте указать это в рапорте.
Доктор усмехнулся про себя: вот будет скандал, если он укажет в рапорте, что у десантного капитана в голове живет мышь — обыкновенная серая полевка.
Ткач посмотрел на него и закончил:
— В понедельник я вылетаю в Самарканд. Вам все ясно?
Доктор, по обыкновению, пожал плечами:
— Разумеется.
Подполковник Ткач сильно гордился, что у него уже пятый год лучший в войсках дивизион, что у него уже пятый год нет не только ни одного воинского или, не дай бог, уголовного преступления, а даже на гарнизонной губе никто не сидел. Вот так-то, потому что Ткач не поленился: достал шифер, кирпич, цемент — выстроил себе «персональный» кичман в три камеры и теперь там решал все дисциплинарные вопросы без проволочек, незамедлительно, и уже слышны в дивизии разговоры, что не миновать ему в этом году, мол, «Красной Звезды». Что теперь будет? Ткач ревниво глядел за окно: там по дорожке к санчасти не спеша шел сосредоточенный Доктор. «Сопляк сопляком, — подумал командир, — другой бы бегом побежал, а у этого ничего святого».
«Ничего святого» — это мог повторить за командиром любой солдат, всякий офицер, если речь заходила о Докторе. Офицеры, например, только переглядывались, когда находили его за чтением гигантского факсимильного издания «Канона медицины», или «Дзя-и-цзина», или чего-нибудь в этом роде, в то время когда на восточной границе происходили кровавые схватки с захватчиками, а в дивизионе солдаты спали в сапогах с оружием и ленты пулеметов заряжались боевыми патронами убийственной силы — трассер, бронебойная, тяжелая, пэ-зэ и так далее, когда над головами день и ночь надрывались турбины АН-8 с боеприпасами на Благовещенск и все ждали железного звона АН-12, которые подхватят и выбросят на головы хунвейбинов Краснознаменную дивизию воздушного десанта, где противотанковым резервом командира дивизии примет бой 101-й гвардейский дивизион самоходно-артиллерийских установок.
— Наш Доктор не такой идиот, как прикидывается, — говорил тогда зампотылу майор Курбанов, намекая, что Доктор задумал перейти на сторону неприятеля, но ему, слава богу, никто не верил, потому что всем известно, где у зампотылу «сидит» дивизионный врач со своими санитарными нормами.
Замполит все объяснил. «Политическая безграмотность», — сказал он про Доктора и приказал держать это в тайне от рядового и сержантского состава, чтобы не пострадал авторитет мундира в обстановке, приближающейся к боевой.
На политзанятиях, впрочем, было тут же объяснено, что все на свете военные доктрины имеют один общий пункт, запрещающий брать в плен живых русских десантников. Над дивизионом зазвучали воинственные песни и довольно-таки откровенные страдания, самыми пристойными из них были: «Как у Машки толсты ляжки», которые прежде сурово пресекались на месте, а нынче лишь лениво порицались на уровне штабного совещания.
И когда кончилась катавасия на восточной границе, многие поскучнели, потеряли блеск. В курилке только и слышалось: «Да, кина не будет».
— Чего ты, дурак, сокрушаешься? — спросил кого-то Доктор.
— А, бардак! Опять пол мыть, сортиры чистить… — ответил ему молодой солдат.
Все вернулось в свою колею, как только отнесли на склад под замок и печать секретные противогазы и боевые патроны убийственной силы. Казарма вновь искала утешения в том, что дембель неизбежен — как ни трудно в это поверить салагам, как ни устали дожидаться его ветераны. Только в курилках по-прежнему пересказывались истории про убитых и раненых, про сорок обожженных, но не отступивших и тому подобное, и все сходились на том, что исход сражения за остров на Амуре решил все-таки реактивный дивизион, хотя, конечно, по сравнению с нарезной артиллерией все эти гладкоствольные системы — говно.
Доктор задумался на мосту. Мимо дивизиона несла мутную жижу Азадбашка, унося все, что скопилось за зиму в горах и ущельях, под сенью тысячелетних грецких орехов, в зарослях акации, в серебристых купах дикого миндаля. Зима была такая, что больше смахивала на страшный сон, где чего только нет: и холод, и мрак, и запах войны с восточной границы, и вкус крови, который принесли в нашу долину невиданные красные волки, сбежавшиеся неведомо откуда. Говорят, что их уже сто лет никто не видел, что только в такие жуткие зимы приходят они то ли с гор, то ли из бескрайних равнин мелкосопочника и осаждают отдаленные гарнизоны, бабайские кишлаки и хижины отшельников. Они приходят внезапно и также внезапно исчезают на многие десятилетия, оставляя за собой причудливые легенды и странные серые цветы, которые тут и там видны на склонах, когда сходит снег.
Не успел Ткач проводить взглядом Доктора, как к нему в кабинет вошел его зампотылу майор Курбанов и после приветствия заявил:
— Это не моя дела, но, как честны офицер, разрешите доложить про Доктора и капитана Чернов?
Ткач взял было карандаш, но потом подумал и положил.
Как-то зимой в клубе Доктор подошел к Курбанову, занимавшему офицеров охотничьими рассказами о том, как он подранил волчицу, о том, какие у нее были глаза и какие зубы.
— Слушай, Курбан-ака, говорят, в этих волков нельзя стрелять. Как же ты не боишься? Бабаи уверяют, кто попадет — обязательно умрет.
Офицеры переглянулись, а майор покраснел.
— Фигня, — сказал, — это не может быть!
Все заржали — так это было серьезно заявлено, а Курбанов совсем рассвирепел:
— Уходи! Шайтан!
Тут все просто покатились и смеялись бы, наверно, целый год, но на следующую ночь майор взял ружье и пошел с десятью жаканами к старой столовой, где днем видели дохлого ишака. Обратно его уже принесли, потому что он получил со спины два заряда картечи от какого-то старшего лейтенанта Литвинова из артполка, который, как потом выяснилось, с самого утра выпивал в посудомойке с местным ментом, но все держал на мушке отцовского «зауэра» торчащие из снега копыта, а когда услышал скрип возле падали, то так и засадил через стекло с обоих стволов, чем испортил Курбанову штаны, ляжки и кое-что еще. Начальник штаба Кричевский так и сказал: «Ох, в этом артполку специалисты: в жопу по-человечески попасть не могут».
«Но при чем тут Доктор? — думал Ткач. — Какого черта этот старый дурак из госпиталя каждый день капает: „Доктор мине чего сказала…“, „Доктор мине оскорбила“, „Доктор не выполнила моя распоряжение“, — как баба, ей-богу! Другой бы спасибо сказал Доктору, тот тогда, зимой, до утра не жрал, не спал, картечь выковыривал».
— Вот-вот, Курбан-ака, — улыбнулся Ткач, — а я как раз хотел поручить тебе предварительное дознание по этому делу: у тебя глаз охотника, ты все видишь. Увидишь — напиши рапорт.
Довольный майор сказал «есть!» и повернулся к двери. Ткач злорадно ухмылялся: весь дивизион знал, что Курбанов в штаны наложит, пока полстраницы нацарапает.
