Мария Галина - Малая Глуша
Проводник остановился.
– Туда, – сказал он, подняв посох и указав острием на дальний горизонт, – глядите туда. Что видите?
Ему пришлось подняться на цыпочки, и тогда он увидел в утренней дымке что-то вроде микрорайона из нескольких пятиэтажек, а перед ними – отблеск извилистой речки. Не Реки – просто речки, текущей в овражке.
– Дома, – сказал он. – Обычные дома. Пятиэтажки. Неужели там?
– А все почему? – спросил проводник брюзгливо. – Все из-за вас. Временное жилище, поганое. Там живут те, кого не отпускают. Если бы вы их не звали бы, своих, не держали бы, они давно бы уже ушли.
– Куда?
– Не знаю. – Проводник покачал кудлатой головой. – В другое место. Нам туда ходу нет. Мы водим только к тем, кого помнят. Кого зовут.
Около оврага росла стайка перепуганных осинок, а когда он подошел ближе к подмытому берегу, в воду со всего размаха шлепнулся лягушонок. Вода была темная и завивалась мыльной пеной.
– Там глубоко? – спросил он.
Проводник выпрямился и стал очень важным.
– Если держаться за мой посох – нет, – сказал он. – Только так и можно перейти эту реку. Я профессиональный перевозчик. Это у нас наследственное. Передается от отца к сыну.
– Правда? – спросил он из вежливости.
– Мой предок носил на плечах Христа, – отвечал перевозчик. – На переправе.
– Ваш предок? – переспросил он с удивлением. – Христа?
– Святой Христофор, – сказала Инна. – Помните?
– Святой Христофор – ваш предок? – Он и сам не знал, то ли ему хочется поскорее попасть на тот берег, то ли оттянуть завершение пути из страха или из суеверия.
– Да, – сказал перевозчик. – Многие из нас тогда жили среди людей. Люди были терпимее. Они принимали чужих. Принимали мир таким, каков он есть. С чудесами. С диковинными тварями. С ангелами, чистящими небесный свод. А теперь рисуют совершенно ложную картину и верят в нее.
– Небесный свод – это метафора, – возразил он. – Устаревшее понятие.
– Вот именно. Скажу вам по секрету, – проводник наклонился к его уху, и он почувствовал на щеке горячее и влажное дыхание, – вы в свои трубы наблюдаете несуществующие объекты. Это просто сложная иллюзия.
– Я недавно говорил тут с одним, – сказал он задумчиво, – астрономом-любителем. Он мог бы вам возразить.
– Знаю, – сказал проводник. – Это Пал Палыч. Я его так и не убедил. Он говорил что-то про науку, про объективное знание. Смешно. Сидя здесь, у реки, рассуждать об объективном знании! Ладно, чего уж там. Держитесь.
Он протянул посох, они с Инной крепко ухватились за него и стали спускаться к воде. Речушка оказалась именно такой, какой выглядела, – мелкой, по щиколотку. Он не стал снимать кроссовки, и правильно: на дне обнаружились какие-то ржавые железяки, вода омывала их, вздуваясь мелкими пузырями.
– Тут совсем мелко, – сказала Инна.
– Это пока я вас веду, – объяснил проводник. Он выбрался на берег и совсем по-собачьи отряхнулся.
– Теперь плата, – повторил проводник слова судьи и хихикнул.
Он посмотрел на свои руки и в растерянности увидел, что на правой руке отсутствует мизинец. Раны не было, словно это случилось давным-давно. Просто обрубок розовой плоти.
– Зачем это вам? – спросил он.
– Это символ, – сказал проводник. – Жертва. Мы старались, чтобы было аккуратно. Мы не хотим делать вам больно. Всю боль вы причиняете себе сами. А вот гонорар за переправу хотелось бы. – Он застенчиво провел огромной босой лапой в земле мокрого склона, прочертив когтями глубокие борозды.
– Ты и сам символ, – сказал он равнодушно. – Зачем тебе гонорар?
– Здесь все одинаково настоящее, – серьезно сказал проводник. – Или одинаково ненастоящее. А я люблю книжки о путешествиях. Я «Вокруг света» люблю читать. Только редко удается. У вас совершенно удивительные представления о природе Вселенной. Вообще обо всем. Мы своим детям рассказываем о вашем мире. Поразительный просто мир.
– Он намекает, Инна, – сказал он.
– На что? – спросила Инна, хлопнув ресницами.
– На книжки. Те, которые у вас в чемодане.
Инна присела и обхватила чемодан руками, как ребенок держит любимую игрушку, которую грозятся отобрать мальчишки.
Проводник, наверное, потому и торопил ее, не хотел, чтобы она получила свой чемодан, подумал он. Надеялся, что приберет к рукам книжки. А она цепляется за вещи. Вернее, за вещественное. Вещественное надежно. Наверняка она брала подработки и оставалась на ночную смену. Чтобы быт был простой и надежный. Книжки – тоже вещественное. Это вехи, расставленные в начале жизни. Сначала ее Юрка читал букварь и какие-то детские книжки. Про тигренка в чашке… Потом про корабли и приключения. Жюля Верна. Майна Рида. Почему она взяла ему именно эти книжки? Для подростков? Не хочет, чтобы он был взрослым? Наверное, она никогда не хотела, чтобы он был взрослым. А он вырос. И ушел от нее. Сначала на время, потом насовсем.
Он вспомнил, как читал малышу про тигренка в чашке. И про короля, который поехал к бабушке.
– Вы читали ему про тигренка в чашке? – спросил он неожиданно для себя. – Когда он был маленький?
Она помотала черными волосами.
– «Буратино» читала, – сказала она скучным голосом. – «Бибигона». Еще «Волшебника изумрудного города». А про тигренка в чашке – нет.
– Жаль, – сказал он. – Хорошая сказка.
Проводник смотрел на них с надеждой, скосив карий глаз и вывалив язык.
– Инна, – сказал он, – дайте ему книжку. Хоть одну. Они у вас в чемодане, я знаю.
– Почему вы распоряжаетесь чужими вещами? – спросила она сердито.
– Я не распоряжаюсь. Я прошу. Вы понимаете, – сказал он неловко, – на самом деле это… неважно. Вам кажется, что это важно, но это неважно. Он или вспомнит, или нет.
– Откуда вы знаете? – Она прикусила губу.
– Знаю, – сказал он. – Откуда-то.
– Идите к черту. – Она расстегнула чемодан и стала копаться в нем, вытянула затрепанный розовый томик и протянула проводнику.
– Аркадий и Борис Стругацкие, – прочел проводник вслух. – «Страна багровых туч». Это про что?
– Про экспедицию на Венеру, – сказал он. – Ну, про будущее, как построили большой космический корабль. С фотонным отражателем.
– Последние слова, – заметил проводник, – ничего не значат. И вообще… На Венеру нельзя летать. Она прикреплена к небесным сферам. Совсем другая механика. Нельзя ли что-нибудь другое? Извините.
Инна выхватила у него книжку и сунула ему в руки другую, такую же затрепанную. Проводник аккуратно раскрыл ее когтем.
– «Читатель! – прочел он вслух. – Может быть, тебе приходилось лежать без сна ночью, когда тишина становится гнетущей, но я уверен, что ты не имеешь никакого представления о том, какой страшной и почти осязаемой может быть полная тишина. На поверхности земли всегда есть какие-нибудь звуки и движение, и хотя они сами могут быть неощутимые…» Эту я возьму, пожалуй, – сказал песьеголовый проводник. – Эта мне нравится.
Он засунул книгу под мышку и прижал сильной худой рукой. Потом обернулся и свободной рукой перехватил поудобней посох.
– Дальше сами, – сказал проводник.
– Постойте! – растерянно пробормотал он. – А как же обратно?
Он вдруг понял, что не представляет, каким будет обратный путь, да и думать об этом не хотелось.
Но проводник лязгнул длинными челюстями и одним прыжком очутился в реке. Длинная полотняная рубаха закрутилась вокруг его колен.
Они остались стоять в сырой траве; Инна склонилась над распахнутым чемоданом, перебирая пальцами вещи, словно в них был залог того, что все кончится хорошо.
– Хотите мандарин? – спросила вдруг она.
– Что?
– Мандарин, – терпеливо пояснила Инна. – Вот.
Она протянула ему на шершавой ладони маленький приплюснутый мандарин, горевший, как китайский фонарик.
– Спасибо, – сказал он, подумав, что вместе с мандарином она предлагает ему простые дружеские отношения, а он принимает их. Он взял мандарин, вновь отметив отсутствие фаланги на мизинце. – Вот, – сказал он неловко. – Видите? Вот все, что им от меня потребовалось.
Она нахмурилась:
– Что?
– Ну, кусок пальца. Жертва. Символическая.
– Что за глупости, – сказала она. – У вас с самого начала так было. Я еще до Болязубов заметила, когда мы сидели рядом с муравейником. Помните?
– Нет. – Он поправил себя: – То есть помню, как сидели…
Она тоже взяла мандарин и ловко поддела шкурку острым красным ноготком. Сразу пошел запах, резкий и новогодний, и у него заныло в животе от предчувствий радости и праздника, которые он всегда связывал с этим запахом. Долька просвечивала нежно-оранжевым и была похожа на мочку детского уха.
– Инна, – сказал он, раздавив языком нежную мякоть, – я вот все думаю. Это нам кажется? Или на самом деле? Песьеголовый сказал, что тут все одинаково настоящее. Или одинаково ненастоящее. Вы понимаете? А если мы никогда не выберемся отсюда? Так и будем в мороке. Нам будет казаться, что мы нашли своих близких, разговариваем с ними. Как вы думаете?
