Томас Вулф - Паутина и скала
Там бывали книги и с другими анатомическими рисунками пятнадцатого-шестнадцатого веков, где были изображены лежащие на диванах женщины, задумчиво глядящие в свои вскрытые животы на внутренности, карты средневековых географов, составленные на ос shy;новании обрывочных фактов, гипотез и необузданного воображе shy;ния, с разными частями моря, населенными разнообразными чудо shy;вищами, в том числе без голов, но с единственным глазом и ртом между плечами.
Потом там бывала часть тех книг, в которые Кольридж был «глубоко погружен», когда писал «Сказание о Старом Морехо shy;де»: Ямбул, Порфирий, Плотин, Иосиф Флавий, Джереми Тей shy;лор, «Английская метафизика» – вся школа неоплатоников; все труды, какие можно было собрать, по истории демонов, колду shy;нов, фей, эльфов, гномов, шабашей ведьм, черной магии, алхи shy;мии, спиритизма – все, что елизаветинцы, особенно Реджи shy;нальд Скотт, могли об этом сказать; все труды Роджера Бэкона; все легенды и книги об обычаях и предрассудках, «Анатомия ме shy;ланхолии» Бартона, «Золотая ветвь» Фрейзера, «Encyclopedia Britannica», в которую, устав от другого чтения, он мог с удоволь shy;ствием углубиться – выбирая первым делом такие изюминки, как Стивенсон о Беренджере или Теодор Уоттс-Дантон о поэзии или Карлейль, если встречал что-то еще неизвестное для себя, на разные темы, Суинсберн о Китсе, Чепмене, Конгриве, Уэбстере, Бомонте и Флетчере.
Он читал «Magnalia» Коттона Мэдера, «Путешествия доктора Синтаксиса» с иллюстрациями, спортивные романы Сюрте. Чи shy;тал полные собрания сочинений Филдинга, Смоллета, Стерна и Ричардсона, все Даниэля Дефо, что только было под рукой. Чи shy;тал древнегреческую и древнеримскую литературу, в библиотеке Лоуба и в оксфордских, отпечатанных на коричневой индийской бумаге классических текстах с введением и примечаниями на ла shy;тыни, с перекрестными ссылками на рукописи. Читал отдельные издания «Кармины» Катулла (в переводе Лэма), Платона в пре shy;красном переводе Джоуэтта – особенно «Апологию» и «Федона»; историю Геродота, все лживые и занимательные рассказы о путе shy;шествиях таких авторов, как Страбон, Павсаний, Фруассар, Ио shy;сиф Флавий, Холиншед, Марко Поло, Свифт, Гомер, Данте, Ксенофонт с его «Анабасисом», Чосер, Стерн, Вольтер с его путеше shy;ствием в Англию, и барон Мюнхгаузен.
Там бывали такие оксфордские и кембриджские сборники поэзии, отдельные издания таких поэтов, как Донн, Крэшоу, Гер shy;берт, Картью, Геррик, Прайор. Бывало несколько сотен томов драматургии помимо елизаветинской, включающих все от ран shy;них греков и средневековой литургической драматургии до вели shy;ких периодов во Франции, Германии, Испании, Италии, сканди shy;навских странах, России, всех новейших драматургов – Ибсена, Шоу, Чехова, Бенавенте, Мольнара, Толлера, Ведекинда, Пиранделло, О'Нила, Сарду и неизвестных ему из Болгарии, Перу, Лит shy;вы. Бывали там и полные подшивки «Панча», «Блэквудса», «Харперс Уикли», «Ль'иллюстрасьон», «Полис Газетт», «Литерари Дай shy;джест» и «Фрэнк Леслис Иллюстрейтед Уикли».
Окруженный этими благородными, животворными книгами, он безудержно работал целыми днями, черпал в них поддержку и мужество, когда читал их. Здесь, в гуще жизни, правда, текшей размеренно и спокойно, он мог совершать быстрые, отчаянные вылазки в мир, возвращаться, устав от его суматохи и неистовст shy;ва, в этот устроенный дом.
Вечерами он обедал с сильным аппетитом и жаждой, а потом ночами лежал в живительных объятиях своей красивой любовни shy;цы. Иногда среди ночи, когда мягко падающий снег заглушал все звуки, обособлял их от всех людей, они стояли в темноте, кото shy;рую нарушало только мерцание догорающих углей за их спина shy;ми, глядя на преображающее мир медленное, волнующее паде shy;ние белых снежинок.
Так, будучи любимым и обеспеченным, работая неизменно в обстановке уюта и доверия, он становился плюс ко всему и зна shy;менитым. А если человек любим и знаменит, чего еще можно ему желать?
После успеха первой книги он путешествовал, а любовница оставалась неизменно верной ему, покуда он блуждал и странст shy;вовал по свету, словно призрак, приезжал никому не известным в какую-нибудь деревню в сумерках и находил там волоокую крес shy;тьянку. Ездил повсюду, видел все, ел, пил, ни в чем себе не отка shy;зывая, ежегодно возвращался, чтобы написать очередную книгу.
У него не бывало никакой собственности, кроме деревянного домика и тридцати акров леса возле озера в Мэне или Нью-Гемп shy;шире. Машины он не держал – брал такси всякий раз, когда нужно было куда-то ехать. Его одеждой, стиркой, уходом за ним и, когда он жил в домике, стряпней занимался негр, тридцатипя shy;тилетний, черный, добродушный, преданный и чистый.
Когда ему самому исполнялось тридцать или тридцать пять лет, когда все безумство и неистовство угасало в нем или умеря shy;лось гульбой и кутежами, едой, питьем и распутством в странст shy;виях по всему миру, он возвращался, чтобы постоянно жить с этой верной женщиной, которая становилась теперь полногру shy;дой и преданной, как ждавшая Пера Гюнта Сольвейг.
И они из года в год проникали все глубже и глубже друг другу в душу; они знали друг друга лучше, чем хоть одна пара до них, и любили друг друга крепче. С возрастом они становились все мо shy;ложе духом, торжествовали над усталостью, вялостью и пустотой. Когда ему исполнялось тридцать пять, он женился на ней, и у них рождалось два или три ребенка.
Его любовь закрывала его сердце непроницаемым щитом. Она бывала всей его любовью, всей страстью. Он торжествовал над неистовым сумбуром дней в целительные, бестревожные но shy;чи: бывал выбившимся из сил, и его всегда ждало прибежище; усталым – место отдыха; печальным – место радости.
Вот так бывало с ним в том году, когда впервые и со всей мо shy;щью стихии неистовства, голода, жажды, исступленной надежды и отчаянного одиночества врывались безумием в святая святых его мозга. Вот так бывало с ним, когда он впервые вышел на бурные улицы жизни, человеческий атом, безымянный ноль, который в одно мгновение мог разукрасить свою жизнь всем богатством и славой мира. Вот так бывало с ним в двадцать три года, когда он расхаживал по тротуарам большого города – нищим и королем.
Бывало ли с кем-нибудь по-другому?
Книга четвертая. Чудесный год
На последние из тех небольших денег, что унаследовал по смер shy;ти отца, Джордж Уэббер отправился в Европу. В неистовстве, в жажде, которые сорвали его с места, он верил, что под иными не shy;бесами душа его станет иной, что покой, мудрость, уверенность и могущество придут к нему в какой-нибудь другой стране. Но покуда он странствовал по свету, неприкаянность постоянно иссушала его сердце, и однажды утром он проснулся на чужой земле с мыслью о доме, сознание отправилось в путь по улицам памяти, и внезапно он вновь ощутил давнее жгучее желание вернуться.
Так повлекло его за три моря, потом обратно. Он познал чужие страны, множество людей и явлений, жадно вбирал в себя дух новых жизней, новых городов, новых событий. Он работал, трудился, выбивался из сил, проклинал все на свете, распутничал, дрался, пил, путешествовал, истратил все деньги - а потом, желавший всего, бравшийся за многое, совершивший мало, возвратился, одержимый еще большим неистовым стремлением бросить вызов миру.
И в этом неистовстве души, в этом непрестанном безумстве плоти он всегда жил один, думал и чувствовал один среди всех людей на свете. В этих странствиях, в этом одиночестве он научился, полюбил не впускать в свою жизнь никого. Однако теперь нако shy;нец время для этого наступило.
17. СУДНО
Под конец одного из августовских дней 1925 года к побережью североамериканского континента приближалось судно на полной скорости – двадцать миль в час. Это был «Везувий» с водоизмещением в тридцать тысяч тонн, зарегистрированный в Италии, и то был его первый рейс.
Суда, как и молодые люди, охочи до славы; им хочется обрести известность сразу же, пройдя боевое крещение; они робки и отчаянны под холодным взглядом мира. А «Везувий» совершал испытательный пробег.
Возникали сомнения, что это громадное судно придет в порт по расписанию. Пять дней море колотило, дубасило его по об shy;шивке, пять дней бушевало с той нескончаемостью, с той нарас shy;тающей свирепостью, которая говорит сокрушенному сердцу: «Я море. Я беспредельно и безгранично. И нет ни берега, ни гавани в конце пути. Это плавание никогда не окончится – нет конца изнурению, болезни, морю».
С тех пор как судно спокойно вышло из Неаполитанского за shy;лива, освещенного последними огнями Европы, ярко мерцаю shy;щими по тем чудесным берегам, море изо дня вдень наращивало свою мощь и волнение, покуда воспоминание о суше не стало та shy;ким дорогим и далеким, как, должно быть, воспоминание о жиз shy;ни и телесной оболочке для духов. Нескончаемые валы из Лион shy;ского залива подхватили судно, когда оно обошло с юга Сарди shy;нию, и сильная качка не прекращалась до самого Гибралтара. Поздней ночью, когда судно на ровном киле проходило через пролив, наступила краткая передышка. Лежавшие на койках лю shy;ди ощутили на минуту надежду и радость. Подумали: «Уже все? Море, наконец, успокоилось?». Однако вскоре у бортов снова предостерегающе зашипела пена, огромная волна нанесла силь shy;ный удар по корпусу, тонны воды обрушились на его маленькие иллюминаторы. Судно вздрогнуло, замерло на миг, покуда вода, пенясь, бурлила у его бортов, а потом медленно двинулось впе shy;ред, в бескрайнее бушующее пространство, величественно взды shy;маясь и опускаясь, словно горделиво гарцующая лошадь.
