Айрис Мердок - Монахини и солдаты
— Когда покинешь студию, где ты будешь хранить картины? Мы могли бы перевезти их сюда…
— Нет надобности, я могу оставить их у Джимми Роуленда.
— Это тот парень, с которым ты делишь студию?
— Да, но он нашел себе другое жилье.
Теперь Тим работал на Ибери-стрит. В мастерской было все еще опасно, Дейзи в дурном настроении могла нагрянуть туда, хотя это и было маловероятно. Ему представилась картина: Дейзи врывается на чердак и кромсает его холсты. Увлекательное зрелище, но не в ее характере. На самом деле ему еще не хотелось расставаться с мастерской. Перетаскивать вещи — дело хлопотное, а Джимми Роуленда он приплел безотчетно. Он решил, что пока пусть все останется как есть.
Тим и Гертруда долго и неторопливо завтракали в столовой. Гай, тот ел быстро. Тим — медленно. Хотя оба, Тим и Гертруда, работали, настроение у них сохранялось праздничное. Гертруда несколько раз в неделю по утрам преподавала английский женщинам из Азии. Она только начала преподавать, когда Гай заболел, и теперь вновь чувствовала себя новичком. Ее ученицы, часто отличавшиеся умом, присущим их расе, были робки и застенчивы. Они не ходили (ни с мужьями, ни без них) к ней домой и не приглашали ее к себе. Занятия проходили в школьной атмосфере районного общественного центра. Неодолимым препятствием был языковый барьер. Помогло бы хоть какое-то знание урду или хинди, чем Гертруда не обладала. С каждой ученицей она занималась отдельно и, оставаясь наедине с этими хорошенькими, внимательными, волнующимися женщинами в самых красивых на свете одеяниях, порой чувствовала, будто сама переносится в их далекую страну. Бывало, не находя слов, она тянулась через стол и касалась хрупкой смуглой руки, и так ученица и учительница общались между собой, с наворачивающимися на глаза странными счастливыми слезами или беспомощно смеясь. Она пыталась описать это все Тиму, но он, не видевший этих женщин, не мог понять ее.
Тим между тем работал по утрам. Он любил оставаться один — с успокоительными мыслями о Гертруде, но в одиночестве. Оно было ему необходимо. Он занял под мастерскую комнату Анны — там было достаточно света, — перевез на такси и расположил в ней крупные и выглядящие наиболее живописно предметы своего ремесла, а также некоторые картины из тех, что поприличней. Перевез он и запасы досок, найденных на свалках, чтобы писать на них, хотя они вряд ли понадобились бы, поскольку Гертруда накупила ему прекрасных дорогих холстов — или он купил их сам на деньги Гертруды, или на свои, ибо теперь они совместно владели их земными сокровищами, то есть имуществом. К этому еще требовалось привыкнуть, и он старательно освобождался от своего обыкновения экономить. Он пока не притрагивался ни к одному из этих прекрасных белых прямоугольников, даже в мыслях. Занимался набросками, сделанными во Франции (но не зарисовками «лика», их он оставил на потом). По просьбе Гертруды сделал две акварели, изображавшие цветы, но неудачные, и иногда, когда она уходила к своим ученицам, выбирался в парк и рисовал деревья. Еще они любили вместе совершать небольшие путешествия на метро. Тим вынужден был признаться себе, что еще не способен толком взяться за работу.
Дни они проводили по-разному. Иногда Гертруда возвращалась в свой общественный центр по делам или на собрание, а Тим в свою новую мастерскую. Ему также нравилось прибираться в квартире, наводить порядок. Миссис Парфитт, превосходная домработница, продолжала приходить дважды в неделю, но обнаруживала, что Тим сам заменил ее во многом из того, что входило в ее обязанности. Иногда после ланча они вместе отправлялись по магазинам, покупая продукты и всякие вещи домашнего обихода. Как всякая молодая ménage,[111] они обожали покупать швабры да щетки, формочки для кексов, кухонные полотенца и прочие мелочи, обычно ненужные, поскольку в доме всего этого было предостаточно. Предлагали друг другу купить что-нибудь из одежды, но в расходах, не сговариваясь, старались быть сдержанными. Время от времени приглашали кого-нибудь к себе на вечерний коктейль. Чаще же отправлялись гулять в Центральный Лондон, заканчивая прогулку в каком-нибудь пабе. Зачастили в «Герб Ибери». Пока они никого не приглашали на обед, слишком ценя вечера вдвоем.
Гертруда и Тим постоянно говорили друг другу, как им на удивление хорошо вместе. Каждый ожидал, хотя и неопределенно, разногласий, обид, ссор. Однако подобных неприятностей не происходило. Оба сталкивались с необходимостью идти на какие-то небольшие непредвиденные уступки, но любовь и здравый смысл помогали им своевременно делать это. Несомненно, тут безграничная жизнь непрерывно осуществляла небольшие быстрые корректировки. Они смотрели друг на друга с наивным великодушием, которое моментально находило оправдание самым серьезным недостаткам, вслед за чем изобретательная супружеская любовь подсказывала способы примирения. Гертруда поняла, насколько ее жизнь зависела от абсолютной организованности Гая, от его надежности, его непринужденной власти над строителями, водопроводчиками, официантами, налоговиками, таксистами, телефонистами, чиновниками, продавцами. Когда она упомянула о своих проблемах с подоходным налогом, Тим с улыбкой сказал, что ничего не знает о налогах, он их никогда не платил. Тим был невероятный чистюля, мог убраться в квартире, приготовить поесть, постирать, но не имел понятия о плате по векселям и даже что это вообще такое. Он не мог составить деловое письмо или вести переговоры по телефону. Еще ее потрясло, что он, похоже, был способен жить, ничего не читая.
Со своей стороны, Тим поражался тому, как мало Гертруда знает о живописи и насколько неразвита у нее способность видеть. Было такое впечатление, что она не слишком разбирается в каком-либо виде искусства, кроме литературы. Она уверяла, что получает удовольствие от музыки, но (к большому облегчению Тима) не таскала его по концертам. Таким образом, каждый из них в известной мере чувствовал легкое превосходство над другим, которое быстро переходило в чувство покровительственной нежности. Гертруда видела, что Тим по природе человек неделовой, необязательный, даже ленивый. Тим понял, что Гертруда (в отличие от Гая) отнюдь не эрудит и, хотя она и плавала в том прозрачном озерце, — не богиня. Но каждый продолжал считать другого совершенно очаровательным и очень умным. Тим нашел в жене ту надежность, по которой всегда тосковал. Он осознал ее ценность для себя, обретя наконец опору. Она спасла его от его демонов и возвратила чистоту.
Гертруда иногда вздыхала про себя: она безоглядно любила Гая, а теперь вот так же безоглядно любит Тима, хотя у ее избранников не было ничего общего. Иногда она недоумевала: как она может любить кого-то, столь непохожего на Гая? Она в святой тайне переносила боль и муки траура, продолжавшие вершить свой обязательный ритуал, не подозревая о Тиме. Изменила облик квартиры, насколько сумела, но не могла не замечать бритвенные принадлежности Тима в ванной на месте принадлежностей Гая, и было много, много жизненных ситуаций, в которых она инстинктивно ожидала увидеть Гая, а находила Тима. Она тайком плакала, непонятно отчего. И даже могла вдруг решить в глубине души, что в нравственном отношении Тим ниже Гая. Но ее живая гибкая любовь распоряжалась новым своим приобретением с эгоистичной рачительностью, и она обнаруживала, что Тим не только очарователен, но и очень забавен. Она часто смотрела на него, когда он был чем-то поглощен (рисованием, бритьем, видом из окна), и говорила себе: это нелепое, потешное, странное, обворожительное существо — принадлежит ей! Она осознавала его молодость и виделась себе пустившейся в путь, чтобы соединиться с ним в стране его молодости. И знала: ей известно, что такое смерть, а ему нет.
— Когда мы переедем на новую квартиру, у тебя будет студия получше.
Они говорили о том, что надо бы подыскать новое жилище, но хотя оба хотели этого, все же не чувствовали в этом настоятельной необходимости. Они словно боялись любых перемен, чтобы не нарушить волшебного течения дней. Их жизнь была как нескончаемый медовый месяц. Они никуда не уезжали после свадьбы. Просто быть вместе представляло для них праздник.
— Ты говоришь, что в комнате Анны много света. Но она недостаточно велика.
Тиму хотелось, чтобы Гертруда перестала называть комнату «комнатой Анны». Теперь это была его студия. Иногда он все еще спрашивал себя, в какой мере, среди всего прочего, он женился ради ощущения надежности, ради своего искусства, чтобы можно было не жалеть дорогого холста на эксперименты. Играло ли это какую-то роль? Но он достаточно верил в свою любовь, чтобы ответить себе: нет, ни малейшей.
— Комната прекрасная, — сказал Тим.
— Анна приглашает нас к себе, в новую квартиру.
— Ах да, она же переехала. Где это, я забыл?
