Гений - Слаповский Алексей Иванович
– Здравствуйте, извините, если помешал! – сказал Аугов и направился прямиком к Крамаренко. Сел на край его стола и заговорил так, будто никого вокруг не было:
– Спасибо, Прохор Игнатьевич, что приютили, мы отлично устроились! Конечно, машины так себе, остальное тоже, но вы не волнуйтесь, я сам не сообразил, что слишком как-то размахнулся, надо же учитывать местные особенности. Хотя яблочки можно было бы все-таки достать. Или нет?
– Яблоки «голден», желтые, но крепкие, два ежедневно, – автоматически выговорил Прохор Игнатьевич.
– Вот, помните!
– Заказано. Три ящика из Белгорода едут.
– Отлично! Теперь по делу. Как получилось, что нашего ведущего специалиста практически ни за что арестовал ваш начальник полиции?
– Мовчан? Кого арестовал?
– Геннадия Владимирского, генерального проектировщика того самого железнодорожного узла, который мы тут будем строить.
– За что?
– Повторяю: ни за что. Мовчан ворвался в гостиницу, пытался избить, оскорблял его невесту Светлану, она может подтвердить. Это как расценивать вообще? Противодействие государственным мероприятиям? С какой целью?
– Кстати, – ухватился Крамаренко, встав с кресла, чтобы не сидеть под Ауговым, – насчет государственных мероприятий. Мы как раз хотели согласовать с вами. С Москвой был уже разговор, а вы ведь тоже оттуда, надо бы как-то… Вам там как объясняли насчет вопроса воссоединения Грежина?
– Однозначно.
– В смысле?
– Вопрос давно назрел.
– То есть воссоединять?
– Прохор Игнатьевич, дорогой, это решать не нам с вами!
– А кому?
– Ну, вы же помните, кто у нас по конституции носитель суверенитета и единственный источник власти? Кстати, по украинской конституции тоже.
– Кто? – совсем потерялся Крамаренко, но тут же попытался реабилитироваться в глазах подчиненных – попробовал догадаться с большой долей уверенности:
– Президент?
– Нет! – весело ответил Ростислав (многим его веселость показалась почти кощунственной).
– Госдума? – сделал Крамаренко вторую попытку.
– Нет!
– Совет Федерации! Правительство! Премьер-министр! – со всех сторон посыпались подсказки, все захотели помочь Прохору Игнатьевичу.
Даже послышалось совсем нелепое:
– Съезд депутатов трудящихся!
– Нет, нет, нет, милые мои! – веселился Аугов и наконец ответил сам, прекратив мучения.
– На-а-род! – раскатисто сказал он. – Только народ! Как народ решит, так и будет! А мы должны обеспечить свободное принятие решения. Совместно. Вот и все. Для этого мы здесь и находимся.
– То есть, – начал догадываться Крамаренко, – строительство узла обеспечит работой всех, кто присоединится?
– Именно!
Лица всех просветлели: наконец-то все стало ясно. Или почти ясно.
Светлана в это время напоминающе посмотрела на Аугова. Тот кивнул.
– Так как насчет нашего специалиста, Прохор Игнатьевич?
– Думаю, недоразумение. Позвоню и выясню.
– Извините, дело неотложное!
Крамаренко понял, что Аугов не отстанет. Набрал номер отдела милиции. Ему сказали, что Мовчана нет, он хоронит сына.
Прохор Игнатьевич передал этот ответ Ростиславу.
– Странно, – удивилась Ангелина. – Как это, он хоронит, а никто не знает? Разве так хоронят?
– Может, что-то напутали? – предположил Крамаренко.
– У меня Халилов в соседях, жестянщик, – подал голос начальник здравоохранения Богдан Григорьевич Чувак, человек пенсионного возраста, постоянно кашляющий от привычки к неумеренному курению листового табака, который он выращивал сам на своем подворье. – Всю ночь гремел железом. Я три раза ему по-доброму сказал, потом пообещал меры принять в смысле полиции. А он говорит: вы извините, я обещал не говорить, и вы никому не говорите, это гроб для сына как раз полиции начальника, Мовчана.
– Может, они не сегодня будут хоронить, а завтра? Когда Степан-то погиб?
И странно: такое значительное событие, но никто не смог точно вспомнить время гибели Степана Мовчана.
Взялись спорить, Ростислав сказал Светлане:
– С ними все ясно, поехали прямо к Мовчану.
– Неудобно.
– Ну, пусть твой Геннадий в тюрьме сидит.
– Поехали!
Глава 24
Очі вміщають, серце немає
[41]
В Грежине обычно похороны – событие всего поселка, потому что, учитывая его численность, смертей не так уж много, а люди известные умирают и вовсе редко. И если бы хоронили Степана Мовчана, здесь были бы все. Но его не хоронили, хотя на третий день положено, а был как раз третий.
Трофим Сергеевич привез гроб, сделанный Мусой Халиловым, рано утром, как и обещал жене. Сваренный из нержавейки, гроб получился красивый, все швы обточены и зачищены, поверхности отполированы, Муса даже выжег сварочным аппаратом крест, после чего умылся и, отойдя в сторону, встал на колени и сто раз произнес: «Астагфиру-Ллаха-ль-Азыма-ллязи ля иляха илля хуа-ль-Хайу-ль-Кайуму ва атубу иляй-хи!», что означает: «Прошу прощения у Аллаха Великого, помимо которого нет иного бога, Он – Живой, Вечно сущий, и я приношу Ему своё покаяние». Эту молитву ему записал лет пять назад белгородский муфтий Гайнутдин русскими буквами, Муса сначала читал по бумажке, а потом выучил наизусть: жизнь, увы, такова, что надобность в покаянии возникает постоянно, не по вине Мусы, а по вине жизни.
Мовчан привез гроб в кузове автозака, единственного на Грежин, это была «газель», похожая на маршрутку, только без окон. Въехал во двор дома, закрыл ворота, осторожно вытащил гроб у крыльца.
Из дома вышла Тамара.
– Это что?
– Вот…
– А где он?
– Тут…
– Не вижу. Откуда я знаю, что у тебя там?
– Тамара…
– Что Тамара? Тебя вечно просишь сделать одно, а ты делаешь другое!
– Просто… Вид такой, что… Если хочешь, я вскрою, только… Там узнать ничего нельзя.
– Это уж само собой! – сварливо сказала Тамара, и Трофим Сергеевич посмотрел на нее с удивлением. – Узнать нельзя! Я так тоже напихаю чего-нибудь, а сама скажу – узнать нельзя! Я тебя сына просила привезти, а ты что привез?
– Тома, не надо…
– Чего не надо? Чего вы мне вообще голову морочите? Ты его мертвым видел?
– Видел. То есть… Я же говорю – узнать нельзя.
– А кого ты тогда видел, если узнать нельзя? – с иронией спросила Тамара, усмехнувшись.
Мовчан хорошо знал эту усмешку недоверия, она всегда возникает у Тамары, когда он задерживается, когда возвращается после долгой или непредвиденной отлучки. Этим недоверием Тамара в последние годы защищалась от печали из-за нелюбви мужа, найдя в нем необходимую для жизни устойчивость.
– Нет, но мне сказали… – Трофим Сергеевич и сам уже не был уверен, что видел именно Степана. Да, ему сказали, что это он, и на этом все. А вдруг это вовсе и не Степан? Вдруг он жив, захвачен и находится в какой-нибудь украинской тюрьме? Зачем? А затем, чтобы не рассказал, что именно украинской ракетой с украинской стороны его расстреляли, а не с российской, как утверждают киевские деятели, Мовчан успел уже просмотреть информацию в интернете, поражаясь наглости вранья.
– Кто сказал? – продолжала допрос Тамара.
– Там… – Трофим Сергеевич махнул рукой куда-то в сторону.
Обычно он отвечал так на вопросы жены о своем пребывании. «Где опять блукал?» – спрашивала она для проформы. «Да там!» – отвечал он тоже для проформы, и оба этим успокаивались, словно выполнив необходимый обряд, после которого можно сесть и семейно поужинать.
– Где там? – не унималась Тамара.
– В Сычанске.
– Как тебя туда занесло?
– Сказали, что он там.
– Опять сказали! Мне вон сказали, что у нас тут атомный реактор будут строить, и я должна верить всякой чепухе? Я что, совсем неграмотная и необразованная? Кем ты меня считаешь, Трофим Сергеевич?
– Нет, но как…
Мовчан не знал, что возразить и как поступить.
Тамара помогла ему – как и всегда помогала, хоть муж это и не ценил:
