Василий Аксенов - Московская сага. Война и тюрьма
– Я думаю, Лаврентий Павлович, что нельзя упускать такого случая. Она, по-моему, хочет с ним уехать, но нам нельзя этого так упускать.
– Тогда действуй! – сказал Берия и тут же перешел к другим делам. То есть к другим своим преступлениям, как скажут неблагодарные потомки.
* * *Уже отгремели залпы финального победного салюта, уже знамена немецкой армии были брошены к подножию Мавзолея Ленина, то есть к подошвам Сталина, когда в самом конце июня 1945 года на квартире покойного маршала Градова состоялся весьма примечательный ужин.
Ужин вроде совсем не парадный, всего на три персоны, однако для устройства, готовки и сервировки Вероника на три дня привезла из Серебряного Бора саму Агашу.
Первым из гостей явился генерал Нугзар Ламадзе. Для этой оказии он облачился в новенький серый костюм, весьма выгодно ниспадавший вдоль его стройной талии. К костюму неплохо был подобран галстук в «огурцах» и аналогичный платок, только чуть-чуть высовывающийся из нагрудного кармана, чтобы ни у кого не возникло желания в этот платок высморкаться. Никому, конечно, не должно было прийти в голову, что приятный молодой кавказец обладает высоким чином страшного секретного ведомства.
Хозяйка дома встретила его в темно-вишневом платье, у которого был такой вид, будто оно только что покинуло плечи хозяйки и не намерено долго задерживаться на груди.
– Вероника, душа моя, клянусь Алазанской долиной, ты неотразима! – нашел нужным воскликнуть Ламадзе и сделал это не без удовольствия. – Если бы не долг службы, ха-ха, впрочем, что я, ты меня сейчас не узнаешь, Вероника, душа моя. Повеса Нугзар стал образцовым семьянином. Ты должна взять под опеку мою Ламару, она все еще дичится в столице...
Стол был идеально сервирован: хрусталь, фарфор, салфетки в серебряных кольцах. По русской традиции все напитки были выставлены на обеденном столе. Водки – одна простая, другая лимонная – в тяжелых штофах, бутылки вина и коньяку соседствовали с закусками, частично прибывшими из отдела снабжения высшего командного состава Министерства обороны, частично – из Агашиных немалых серебряноборских резервов. Основной гость, которого ждали, хоть и был иностранцем, но предпочитал именно русскую традицию.
Погуляв по хорошим туркменским коврам квартиры, Нугзар присел к столу и налил себе тонкую рюмочку водки. Вероника присела рядом со своей неизменной сигаретой. Они хотели было уже возобновить один из своих тяжких, хоть и волнующих, вернее, просто переворачивающих все существо Вероники разговоров, когда в столовую вдруг вошел шофер Шевчук. Чуб у него был сегодня припомажен, прохоря начищены до исключительного блеска, с ними соперничали пуговицы парадного кителька и новенькие, торчавшие крылышками лейтенантские погоны. Он явно собирался тут отужинать, хотя его никто не приглашал.
Спокойненько, со своим вечным хулиганским перекосом рта, он отодвинул стул, уселся и только тогда уже спросил с полным этикетом:
– Надеюсь, не возражаете, Вероника Александровна?!
В последнее время Шевчук Леонид капитально психовал. Маршальша, которую он за глаза называл не иначе, как зазнобой, перестала допускать к себе, а вместо этого шляется с нерусским офицером, не исключено, что югославом, о чем Шевчук уже бросил пару рапортичек куда положено. Теперь еще этот кацо, пижон засранный, появился на горизонте. Бесится баба! Однажды он даже имел с ней веселый разговорчик. Ты, видно, Вероника, хочешь, чтоб все узнали, какую я из тебя делал кошечку? Может, еще и про лагерную самодеятельность рассказать югославским товарищам? Вместо желаемого результата получил в ответ форменную истерику, бросание неподобающими вещами, в частности нерусской книгой.
В тот вечер Шевчук по месту жительства, то есть в подвале того же дома, принял четвертинку, начистился и явился, чтобы поставить все точки над «i». Вероника же, как только он уселся, тут же встала и торжественно, в своем блядском платье, проследовала на кухню, будто по хозяйству. Теперь кацо сверлит нехорошим глазом. Ну, давайте в гляделки играть, товарищ кацо; посмотрим, кто выиграет.
– Леонид, – представился он гостю и с вызовом потянулся за штофом.
– А ну, убирайся отсюда, Леонид! – спокойно сказал сидящий бочком на стуле гость.
– То есть как это? – не понял Шевчук.
– Собирай прямо сейчас все, что у тебя тут есть, и немедленно испаряйся, Шевчук Леонид Ильич, тысяча девятьсот пятнадцатого года рождения, – сказал гость таким голосом, что бывший нижний чин вохры сразу понял, кому, каким голосам извечно подражало лагерное начальство; это был один из основных голосов.
– Да как же, эй, товарищ, куда ж я, – еще пытался он дрыгаться, как полураздавленный муравей, однако уже со стула встал и кителек одернул.
Гость вынул из кармана блокнот со страшными буквами, чиркнул что-то, вырвал, протянул:
– Завтра придешь на Кузнецкий мост, восемь. Покажешь вот это в бюро пропусков. Все. Вали!
Когда Вероника заглянула из кухни в столовую, докучливого шофера больше в ее пространстве не обнаруживалось.
– Все в порядке, Вероника, – весело улыбнулся Нугзар. – Больше он никогда не будет тебя шантажировать.
Она подошла и поставила почти целиком явившуюся из разреза платья ногу на стул:
– Послушай, черт, откуда ты знаешь, что он меня шантажировал? У вас тут что, аппараты какие-нибудь в стенах?
Он добродушно улыбнулся:
– Ну, а как ты думаешь? Маршал Градов, как ты думаешь, что это такое?! Это ж было дело большой государственной важности!
– Значит?.. – Она расхохоталась вроде бы с прежней дерзостью, но он ясно видел, немного струхнула. – Значит, все слышали?
– Спокойно, спокойно, – он умиротворял воздух ладонью. – Многое слышали, но не все, конечно. Оттуда почти все слышали, ты уж извини. Отсюда похуже. Но это не важно, Вероника, ты можешь не беспокоиться. К нашему делу не имеет никакого отношения. И потом, не зови меня чертом. Я хоть и не ангел, но все-таки не черт!
Нугзар появился почти сразу же после Сокольников. День или два мелькал, не делая секрета из неслучайности своих мельканий. Потом вдруг прибыл с букетом цветов явно не из подмосковных огородов, а из каких-то спецоранжерей.
– Вы что, ухаживать за мной взялись, кузен? – с автоматическим кокетством спросила Вероника, хотя, конечно, уже понимала, какого рода тут идет ухаживание.
– Ах, если бы! – вздохнул он. – Увы, я к тебе по службе. Послушай, Вероника, тебе, наверное, придется познакомить меня с полковником Тэлавером.
– С какой это стати? – резко спросила Вероника, спросила так, будто и не испугалась вовсе, а, напротив, возмущена.
Нугзар усмехнулся: он прекрасно видел, что она дрожит от страха.
– Служба, дорогая. Государственные интересы. К вашим личным делам это имеет только косвенное отношение.
– А все-таки имеет косвенное отношение?! – опять взвилась она. – С какой это стати?
– А вот с такой стати, – вдруг возвысил он голос, – что ты являешься вдовой дважды Героя Советского Союза, кавалера Ордена Суворова пеpвой степени, не считая полсотни других орденов, маршала Советского Союза Никиты Градова. Ты что, не понимаешь, что твои личные дела – это не совсем твои личные дела?
С этого разговора началась открытая «психическая атака» органов на красотку Веронику. Типчики, или, как она их теперь называла, «тургеневские персонажи», поджидали ее повсюду: плелись по пятам, дежурили на лестнице, цинично скалились из проезжающих машин. В Сокольниках теперь казалось, что из-за каждой березы торчит национально причастная морда. Однажды, когда они целовались с Кевином, их вдруг ослепили три сильных фонаря. Потеряв голову, дипломат бросился было на огни с кулаками, но фонари тут же пропали, и только прокатился меж стволов дикий хохот лесовиков. Шина «бьюика» оказалась в тот вечер проколотой. Тэлавер бесился. Вероника не могла прийти к нему и не решалась пригласить его к себе. В огромном городе им нигде не было места. Пожаловаться в официальном порядке он тоже не мог. Государственный департамент и Пентагон, скорее всего, отозвали бы его из Москвы во избежание скандала.
– Нам нужно пожениться как можно скорее! – настаивал он. – Нужно идти в этот, как его, в этот ваш загс.
Она молчала, но не возражала. После одного из таких порывов американца Нугзар завел с ней страннейший разговор:
– Знаешь ли, несмотря на все заслуги, репутация Никиты была далеко не безупречной. Эти фаустпатроны спасли его от кончины другого рода, хотя, конечно, маршальские похороны в любом случае были обеспечены. Что я хочу этим сказать? Почему что-то зловещее? Ну, не преувеличивай, красавица! Как ты докажешь, что я на что-то намекал? Смешно. Я просто хотел сказать, что взгляды моего кузена были, к сожалению, далеки от совершенства. Прости, но многим товарищам казалось, что маршал Градов лелеет какие-то далеко идущие планы. А вот скажи, Вероника, он ничего после себя не оставил? Почему «вздор»? Почему «гадко усмехаюсь»? Ты как-то нехорошо преувеличиваешь, дорогая. А вот некоторым товарищам кажется, что он оставил какие-то записи. Ты ничего не припрятала, Вероника?
