Юрий Герман - Дорогой мой человек
Рассулов у нас боец, который автодушевой установкой заведует. Потом все наладилось, вода пошла нормальная, мы головы моем, обсуждаем, у кого какая фигура. Главный судья, конечно, Анна Марковна: у Таси ноги слишком длинные, у меня слишком маленькие, у Капы плечи слишком покатые.
— Теперь посмотрите на меня, — говорит Анна Марковна и становится в позу статуи.
Мы собираем консилиум и выносим решение: надо вам, Анна Марковна, немного похудеть, слишком уж у вас рубенсовские формы.
В это время как загремит что-то, как завоет. Анна Марковна сразу на корточки и на четвереньках скок-поскок в угол. Мы все тоже кто куда. А Тася объясняет:
— Это, девушки, налет!
Оно опять как даст! Щепки летят, кирпичи сыплются, железина какая-то оторвалась, дым, пожар, из трубы горячая вода хлещет. Анна Марковна кричит:
— Девочки, по щелям!
А мы все голые, и на дворе снег идет. И одежда наша неизвестно где, вся погребена. Представляете положение? А уже Тася наша дверь выворотила и на улицу как припустит: пар от нее так и валит. А за ней Анна Марковна короткими перебежками скок-поскок, словно лягушка. И эмалированной миской голову прикрыла!
Потом Капа побежала, потом я — в простыне, как привидение.
Конечно, ничего не соображаем.
А самолет-то давно улетел. Пока разобрались — хохоту было, глаза невозможно людям показать. Ведь мы голыми-то в снег попрыгали, в щель.
Анна Марковна сделала философское замечание:
— И ничего особенного. Я, девочки, слышала, что женщины, когда они без мужчин, очень легко поддаются массовым психозам. В данном случае был массовый психоз страха. И повальное заражение этим психозом.
Не смешно?
Нисколько я Вас этой историей не развлекла, Аглая Петровна?
Если бы Вы знали, как плохо у меня на душе!
Кончаю писать. Пришел Козырев, он низко Вам кланяется и просит передать, что много о Вас слышал и был бы счастлив когда-нибудь познакомиться. Впрочем, он сам желает приписать от себя и взял с меня слово, что я не загляну в его приписку.
Целую Вас, милая, дорогая Аглая Петровна.
Ваша Варя .
Уважаемая Аглая Петровна! Счастлив сообщить Вам, что Варвара Родионовна два месяца тому назад, а именно 23 мая с.г., вытащила меня на лодке-волокуше из переплета, из которого, как правило, живыми не вылезают. Так что теперь я дважды обязан Варваре Родионовне тем, что существую на этом свете. Где-то когда-то в дни мирной жизни я прочитал такую фразу: «Если тебе понадобится моя жизнь — приди и возьми ее». Эти красивые и сильные слова я адресую Варваре Родионовне, лучшему человеку из всех, которых я когда-либо встречал на дорогах войны.
Искренне Ваш инженер-подполковник Козырев ".
Письмо второе
"Здравствуй, дорогая моя жена!
Товарищ, который передаст тебе посылку и вручит письмо, капитан-лейтенант Звягинцев Алексей Александрович, командир эсминца «Серьезный», на котором я держал свой флаг. Сейчас вышеуказанный корабль направлен на ремонт, а т.Звягинцев отбыл в краткосрочный отпуск к семье в Казань. Ты его обласкай, у него горе в личном плане: скончалась мамаша. В прилагаемой посылке мой дополнительный паек, это все ты должна скушать: масло сливочное, консервы — треска в томате, кондитерские изделия. Остальное — подарок командования, начальство случайно узнало, в каких ты находилась обстоятельствах, и в приказном порядке велело мне переслать в твой адрес прилагаемый пакет. Что в нем — мне неизвестно.
Как воюем — тебе доложит капитан-лейтенант Звягинцев. Он вполне в курсе дела. Вообще, можешь на него положиться. Товарищ проверенный в боях и волевой командир. Боевые эпизоды излагать не умею, в одном тебя могу заверить — стараюсь служить Советскому Союзу и быть достойным такой жены, как ты. Извини, если неловко выразился.
Гибель Алевтины и героическое ее поведение под пятой проклятых оккупантов очень меня поразили. Даже слов не найду, чтобы описать тебе мое состояние.
Что касается до учительницы Окаемовой и бухгалтера Аверьянова, то я как раз вовсе здесь не удивляюсь. Слишком мы иногда поверхностно судим людей и за их пустяковыми недостатками не видим главной сути. Мне, по долгу службы, пришлось в этом убедиться.
Теперь, дорогая жена, растолкуй мне некую загадку: явилась на мой корабль недавно очень красивая молодая женщина, капитан медицинской службы т.Вересова Вера Николаевна, и сказала, что она обращается ко мне с большой и важной просьбой по поводу известного мне военврача Владимира Афанасьевича Устименки. Я, разумеется, очень обрадовался, услышав про Володьку. Она описала мне переход партизанского отряда и вывела Владимира в очень красивом свете, чему я, конечно, тоже обрадовался, иного от него никогда и не ждал. В дальнейшем т.Вересова вывела мне также Владимира как человека, заболевшего почками в боевой обстановке, и в ходе беседы заявила, что надеется на мою помощь в смысле решения вопроса о прохождении Владимиром дальнейшей службы на нашем флоте. На мой вопрос — желает ли этого сам т.Устименко — т.Вересова В.Н. ответила уклончиво, а я, по вежливости, не смог настоять. Тут же она заявила, что уже имела беседу с начсанупром т.Мордвиновым, а также с флагманским хирургом генерал-майором м.с. профессором т.Харламовым. Они будто бы не против, но хорошо бы мне (т.е. Степанову Р.М.) «подтолкнуть решение вопроса». Я, разумеется, заявил, что «подталкивать не научен», вышло даже грубо, но не смог сдержаться. Напиши, пожалуйста, дорогая моя жена, в чем тут загвоздка и что говорит по данному вопросу сам Владимир.
Поправляйся и набирайся сил.
Целую тебя, всегда твой
Родион Степанов ".
Письмо третье
"Тетечка моя, тетка!
Судя по твоему снисходительно-ироническому письму, ты меня простила. А тебе ведь еще неизвестно, что когда меня выписали, я заходил к тебе в третий корпус, но у вас там происходил какой-то обход с профессорами, и я не был допущен. Время же поджимало, как выражаются ораторы. Да и боялся я, что меня загребут и засадят обратно, ушел ведь твой племянник из госпиталя, что называется, «оставаясь под подозрением». Только, пожалуйста, не волнуйся — я здоров и чувствую себя превосходно.
Рад, если Варварина личная жизнь наладится. Писать же ей по этому поводу не собираюсь. Ну, Козырев так Козырев. Я тут совершенно ни при чем. Что она молодец — я это всегда знал и нисколько в ее человеческих качествах не сомневался, а что судьбы наши разошлись — тут никуда, тетка, не денешься. Конечно, виноват только я, никто больше, но ведь я не собираюсь никого винить. Так что давай поставим на этом вопросе точку. И возвращаться к тому, что решено раз навсегда, не будем.
Теперь прочитай, как меня тут встретило мое начальство — майор м.с. Оганян Ашхен Ованесовна. Если хочешь ее себе представить — вспомни обличье нормальной бабы-Яги; она, кстати, сама знает, что похожа на Ягу, и даже посильно этим кокетничает.
Являюсь.
— Капитан медицинской службы Устименко?
— Так точно.
— Владимир Афанасьевич?
— Совершенно верно.
— Повесть Чехова «Ионыч» читали?
— Читал.
— Такие доктора случаются и в наше время, вы не находите?
— Не нахожу.
— Конечно, они не столь откровенные стяжатели и свой цинизм держат при себе, но они есть. И тактика у них другая, и стратегия. В войне у них, по-моему, первая и главная цель — выжить.
— Не знаю таких, — сказал я.
— Они используют протекции…
— Для чего?
— Чтобы выжить!
Такой дурацкий разговор велся довольно долго. Наконец я высказался в том смысле, что Ионыч — исчезнувшая особь, невозможная в нашем обществе.
— Невозможная? — осведомилась Ашхен.
И нацелила на меня свое пенсне, с которым управляется, как со спаренным пулеметом.
— Невозможная? И вы это утверждаете? Вы, из-за которого меня, старую женщину, вызвал к себе начсанупр Мордвинов и дал мне понять, что некие инстанции заинтересованы в том, чтобы вы — Устименко — были бы довольны мною. Вы, который…
Представляешь себе, тетечка, что со мной произошло?
Наверное, со мной сделалось то самое, что покойный Пров Яковлевич Полунин довольно точно классифицировал как «куриную истерику». Не помню сейчас совершенно, что я орал, одно только помню достоверно, что старуха номер два — Зинаида Михайловна Бакунина, наш терапевт, — проснулась за своей перегородкой и принесла мне ложку брому. Теперь тебе, надеюсь, понятно, что всю эту пакость с протекцией мне и подстроила та самая очень красивая Вера Николаевна Вересова, о которой тебе в свое время написал Родион Мефодиевич. Эту самую Веру я еще не имел чести видеть здесь, она тут на нашем флоте, а уж когда увижу, то поговорю! Побеседую по душам!
А пока что (ты не можешь меня не понять, тетка) мне пришлось и приходится каждым своим шагом доказывать старухам, что я не будущий Ионыч, не Остап Бендер и, как любит говорить твой муж, порядочный человек. Это нелегкая работа. Вообще, доказывать, что ты не ты, всегда мучительно, а тут просто ужасно, еще зная, каковы мои начальницы.
