Юрек Бекер - Бессердечная Аманда
Банкет в отеле «Метрополь» хоть и не самое легкое испытание, но все же вполне удался. Семьдесят человек, половина из них — чужие люди. Прогноз Аманды подтвердился: Хэтманн не пришел. Женщины из ее семейства гораздо красивее моих родственниц, не говоря уже о самой Аманде. Она весь вечер трудится, как шахтер: она то и дело вынуждена обращать внимание ленивых официантов на то, что чего-то не хватает или что-то не так. Каждой женщине ей нужно сказать, как она счастлива, с каждым мужчиной потанцевать.
За одним из столиков для почетных гостей сидят наши родители и, судя по всему, неплохо общаются. Когда я представил Аманду своему отцу, он украдкой шепнул мне, что она в своем серебристом платье выглядит как двадцатилетняя кинозвезда. Он так долго держал ее в своих родительских объятиях, что она успела услышать стук его сердца. На небольшом возвышении, используемом во время других торжеств в качестве сцены, громоздятся подарки. Завтра утром мы вскроем пакеты, а потом письменно поблагодарим наших благодетелей. Кое-кто из них разочарован, потому что не увидит наших сияющих глаз, а кое-кто, наоборот, испытывает облегчение. Это совершенно новое чувство — сознание своей принадлежности к большой семье.
Только один подарок уже обнародован и украшает Аманду: моя мать не утерпела и повесила его ей на шею еще днем, за кофе у нас в квартире. Это платиновая цепочка с тремя крупными бриллиантами. «Фамильная драгоценность», — благоговейно произнесла мать. Я не знаю, сколько времени украшение должно провести в семье, чтобы обрести статус фамильной драгоценности, но я знаю, что отец привез эту цепочку в качестве трофея из французской кампании. Во всяком случае, моя мать, можно сказать, оторвала ее от сердца.
26 ноября
Последние дни прошли за освоением подарков. Насчет визы по-прежнему ничего нового. Уже по оберточной бумаге и по бантику на подарке видно его происхождение — Запад или Восток, однако граница проходит гораздо глубже. Восточногерманские подарки скромнее и, как правило, имеют практическую направленность. Кофеварка «Эспрессо», которую нам подарил Виланд, — роскошное зрелище; она, наверное, стоит целое состояние. Если мы когда-нибудь откроем свой ресторан, она станет его главной достопримечательностью. А пока мы ломаем себе голову, куда ее девать. Кофе мы уже несколько дней пьем из керамических чашек, подаренных теткой Аманды из Лейпцига.
Люси сделала нам княжеский подарок: столовые приборы для рыбы на двенадцать персон, из слоновой кости; лезвия ножей украшены тонкой гравировкой. Все это богатство хранится в кожаном, обитом изнутри бархатом футляре, который сам по себе достопримечательность. Аманде известно его происхождение: Люси сама получила набор в подарок в день свадьбы от семьи своего итальянского мужа, который должен был распахнуть для нее ворота в западный мир. Аманда говорит, что с этой Люси прямо хоть плачь: она уже похоронила надежду, что у нее когда-нибудь соберется на рыбу двенадцать персон. Я думаю, это заблуждение: Люси познакомилась на нашей свадьбе с моим проспиртованным приятелем Дагобертом Файтом, и они уже трижды встречались, Файт мне вчера об этом рассказывал.
Гвоздь программы — подарок Себастьяна. Он ревностно заботится о том, чтобы мы любовались его творением каждый вечер — а еще лучше три раза в день — и не скупились на возгласы восторга, что мы и делаем, причем добровольно: это альбом для рисования, в котором он отобразил нашу с Амандой историю. Себастьян прирожденный художник, это уже давно известно. Он умудряется добиваться такого сходства с натурой, что нам и не снилось. В каждой из двадцати работ неизменно присутствуют длинная шея Аманды, ее огромные, с блюдца, глаза, мои редеющие волосы. Вот мы с Амандой в момент знакомства: я на коленях с гитарой, Аманда — сама неприступность. Я говорю: ну у тебя и фантазия! Вот мы все трое на прогулке, воплощенные мир и согласие; моя рука на согбенных плечах Аманды, Себастьян чуть впереди. Вот Аманда в ванной, бреет ноги, я с растерянно-отрешенным лицом стою рядом. Вот мы с Амандой в постели — бандит не обошел своим вниманием даже эту сторону нашей жизни! Грозный перст Аманды указывает ему, стоящему на пороге и трущему спросонья глаза, на дверь.
2 декабря
В компьютере Аманды, оказывается, сидит почти целый роман, а я об этом и не подозревал!
Я как раз высасываю из пальца репортаж на тему очередного всплеска общественного негодования — власти запретили русский журнал «Спутник», выходивший здесь на немецком языке; до этого он никому был не нужен, теперь все вдруг не могут без него жить. Я должен описать недовольство граждан, и мне кажется, что Аманда сделала бы это лучше, чем я. Но у нее нет времени, она уходит в свою комнату и садится за компьютер. Что она там, интересно, может писать на своем компьютере, кроме наших репортажей?
Я вежливо осведомляюсь об этом и получаю ответ: она работает над романом. Над чем?.. Как-то я читал об одном американском писателе, который лишь спустя время после свадьбы узнал, что его жена на семнадцать лет старше, чем он думал. Но он все-таки остался с ней. То же самое намерен сделать и я. А все же странно — прийти в один прекрасный день домой и узнать, что твоя жена писатель. Ох, Аманда, Аманда, в этом не было бы ничего предосудительного, если бы ты хоть раз намекнула мне о своем тайном пристрастии!
Она спрашивает: женился бы я на ней, если бы узнал об этом раньше? Я говорю: это зависит от романа — покажи-ка свою писанину. Но она качает головой и требует, чтобы ее оставили в покое, мол, может, через год или два.
8 декабря
Коломбье пригласили нас на ужин — долг вежливости. Аманда не хотела идти, мне пришлось напомнить ей ее собственную метафору: Коломбье — это тонкая шелковая ниточка, на которой висит наше дело. К тому же нужно как-то убивать время ожидания.
Нас угощают рыбой — карпом, если не ошибаюсь, — потом пудингом с непонятным, но приятным вкусом. Коломбье говорит, что сейчас не самое удачное время для получения выездной визы. Большое начальство из-за этих волнений в стране чувствует себя настолько неуверенно, что впало в какую-то летаргию: он регулярно звонит по нашему делу, и от него каждый раз отмахиваются как от назойливой мухи. Они там окаменели в своих бункерах — паника. Он словно невзначай протягивает мне конверт, в котором лежит счет за его адвокатские услуги. Я вскрою его дома. Это намек на то, что он уже сделал все, что было в его силах.
После этого зашифрованного сообщения у нас довольно быстро кончается пища для разговора. Я тщетно силюсь сказать хоть что-нибудь вразумительное, остальные тоже изо всех сил стараются поддержать беседу. Его слова давят на сердце, хотя надежда еще жива; он ведь может ошибаться в своих оценках. Госпожа Коломбье подает сласти. Она разворачивает какую-то особенно вкусную конфету и кладет ее Аманде в рот, как маленькому ребенку. Атмосфера в комнате — как в склепе: уже почти нет сил держать себя в руках. Аманда спасает нас, сообщив, что ее сын болен и мы не можем надолго оставлять его одного. Все благодарны ей за эту очевидную ложь. По дороге домой она говорит, что надо было спросить их, не гугеноты ли их предки, и они бы еще раз исполнили историю эмиграции в четыре руки.
23 декабря
Мы устанавливаем посреди хаоса нашей квартиры рождественскую елку. На мой взгляд, в этом году можно было бы обойтись без лишнего героизма, но Аманда остается непреклонной. Чего стоила одна только процедура приобретения елки — это непременно должна была быть голубая ель! Прямая, как струна, и не меньше двух метров. Не забывай, что это не Себастьян женился, а мы, а он только облизывался на наши подарки. Она уже собралась прочесть мне краткий доклад о детской восприимчивости, но ввиду вялости моего сопротивления, видимо, решила, что оно не стоит таких самоотверженных педагогических усилий. По поводу подарков мы заключили с ней соглашение о моратории. Подарки запрещены — в квартире и так некуда яблоку упасть. Себастьян — единственное исключение. Я спрашиваю Аманду о ее пожеланиях относительно характера церемонии — мне надо добывать бороду и красный колпак?
Она смотрит на меня со снисходительной улыбкой, как на человека, которому еще многому надо учиться. С тех пор как Себастьян решил, что он уже большой и его уже не обдурить, говорит она, он сам играет роль Деда Мороза. У него есть своя собственная борода и своя собственная длинная мантия. Он втаскивает в комнату свой мешок, говорит басом, раздавая подписанные свертки и пакеты — это тебе, это мне, — и кладет свои подарки в отдельную кучку.
Когда елка наконец установлена и украшена, на глаза у Аманды наворачиваются слезы. Дело, конечно, не в праздничном убранстве — на елке даже еще не горят свечи; это, наверное, просто внезапно прихлынувшие мысли о будущем.
