Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 3, 2003
Однажды на армейских сборах мы с Сергеем попали в ночной караул. Нам следовало ходить по твердо установленному маршруту вдоль палаток — мне с одного конца, Сергею с другого. На маленьком деревянном мостике под фонарем мы встречались, как на Эльбе. У меня был карманный радиоприемник, он ловил только «Маяк», и мы с волнением слушали новости уборочной страды. Мечтали: вот закончатся сборы, получим дипломы и поедем куда-нибудь в дальние края. Наивные, мы еще не знали, что вместо распределения получим армейские повестки и судьба навсегда разбросает нас в разные стороны.
Прочитав про «дальние края» и про «судьбу», которая разбрасывает, Сережа не удержался бы от улыбки. И, может, написал бы на эти мои сентиментальности блестящую пародию. А потом мы бы смеялись, как не смеялись целых двадцать лет.
…Все реже и дальше улыбки друзей,они скоро станут излишни.Я скоро закроюсь. Я — старый музей,и все посетители вышли.
Балашов — уездный город (1780–1928 гг.). Балашов, «Издатель», 2002, 455 стр.
Наиболее интересным мне показался раздел «Люди и судьбы», где опубликованы исследования В. С. Вахрушева. Из них узнал о печальной судьбе Павловки — имения, которому посвящены лучшие страницы любимой мной книги «Мои воспоминания» Сергея Михайловича Волконского. Павловки, на которую я мечтал когда-нибудь посмотреть своими глазами, оказывается, не существует. «От Павловки как культурного дворянского гнезда ничего не осталось…»
Новостью для меня стало «балашовское» происхождение книги «Сестра моя — жизнь» Б. Л. Пастернака. Именно в Балашов уехала Елена Виноград, в которую в 1917 году был влюблен поэт. Любопытны замечания Вахрушева по поводу стихотворения «Распад»: «Анализируя это стихотворение, наш выдающийся ученый Ю. М. Лотман толкует слово „распад“ как метафору… Это верно, но исследователь упускает местный колорит. „Распад“, судя по локальным реалиям, — это станция Пады в 23-х верстах от Балашова… Поэт оказался на ней, скорее всего, случайно… Попав по ошибке в Пады, он коротал время, и в его сознании название станции ассоциировалось с распадом, ибо распадались тогда тысячелетние устои Российской империи. О „дезорганизации и распаде“ России говорилось тогда же в резолюции Балашовского Совета от 24 августа 1917 года…»
Жаль, что автор быстро прощается с Пастернаком и переходит к «балашовским» реалиям у М. Шолохова и К. Федина. О том, как увлекательно и фундаментально могут быть исследованы и стихи, и проза Б. Пастернака в их топонимическом и краеведческом аспекте, показала недавно вышедшая замечательная книга Владимира Васильевича Абашева «Пермь как текст». Вторая и, кажется, самая объемная глава в этой работе названа «Пермский текст в жизни и творчестве Пастернака».
Валентин Берестов. Удивление. Стихи: лирика и юмористика. Калининград, «Янтарный сказ», 2002, 175 стр.
Маленькая, в ладошку, книжка. Чистая радость.Нет, руки зимой не у тех горячей,Кто клал их в карманы или грел у печей,А только у тех, а только у тех,Кто крепко сжимал обжигающий снег…
В этом апреле Валентину Дмитриевичу исполнилось бы 75. Всего-то.
Пять лет уже прошло, как живем без него. Порой так хочется увидеть его смеющиеся глаза за толстыми стеклами очков, услышать голос, полный лукавых и ласковых интонаций…
…Я не верю в опустевший двор,Я играю с вами до сих пор.
Счастье, что книжки Берестова выходят бойко, одна за другой. Они будто стремятся заполнить ту озоновую дыру, что образовалась над нашей детской литературой с уходом поэта. Только за последние полтора года вышли: толстая книга стихов, прозы, песен с нотами «Застенчивый трубач» в библиотеке «Ваганта» (с предисловием Новеллы Матвеевой), двухтомник в «Дрофе» (сюда вошли и сказочные повести Татьяны Александровой — жены Валентина Дмитриевича) и, наконец, уникальный иллюстрированный «Словарь» В. И. Даля, составленный Берестовым специально для детей (Издательский дом «Нева»; «ОЛМА-Пресс»). Вышли все эти книги благодаря хлопотам чудесных людей, которые работают в Литературном центре В. Д. Берестова, созданном при Российской государственной детской библиотеке. В этом году центр проводит юбилейные Берестовские чтения, открывая двери всем друзьям и читателям Валентина Дмитриевича.
— 1Дуглас Боттинг. Джеральд Даррелл — «Путешествие в Эдвенчер». Перевод с английского Татьяны Новиковой. М., «ЭКСМО-Пресс», 2002, 640 стр.
Невозможно написать о Даррелле лучше, чем это сделал он сам в своих книгах. Но сценарист Би-би-си рискнул взяться за написание «полной и честной истории жизни и работы» своего знаменитого соотечественника.
Я принялся за чтение со смешанным чувством любопытства и ревности: что-то тут написали о нашем Даррелле? Ведь с детства мы привыкли считать Даррелла таким же нашим, родным, как и, к примеру, Астрид Линдгрен. Русским англичанина сделали прекрасные переводы Д. Жукова, Л. и М. Ждановых.
Мне сразу показалось, что предисловие, написанное Дугласом Боттингом к собственной книге, сильно бы покоробило Даррелла своим пафосом. «Лидер современного мира… Он был современным святым Франциском… Отдал жизнь ради спасения…»
Пафос, конечно, простителен, когда речь идет о таком замечательном человеке. Но взятая высокая нота в дальнейшем оборачивается развязностью тона, каким-то навязчивым стремлением представить своего героя позабавнее, попричудливее. Впрочем, биограф в том же предисловии откровенно предупредил читателей: «Когда вы видите на титульном листе слова „авторизованная (? — Д. Ш.) биография“, это означает, что я получил полную свободу действий. Портрет Джеральда Даррелла и рассказ о его жизни принадлежит мне, и только мне…»
Ох уж эта полная свобода действий! Хорошо, что я заглянул в книгу до того, как стал читать ее вслух детям. «На Корфу все учителя рассказывали мальчику о сексе… Он почувствовал внимание со стороны гомосексуалистов… Он был абсолютно гетеросексуален… Джеральд не просто ценил физическую красоту. Он любил и уважал женщин… Хотя общество животных доставляло ему еще большее удовольствие…» Все эти милые откровения на протяжении двух страниц — из главы, посвященной детству Даррелла.
К финалу книги биограф становится просто беспощадным. Он хладнокровно и обильно цитирует заключения врачей о тяжелой болезни Даррелла, списками перечисляет лекарства, оказавшиеся бесполезными, и в чисто медицинских подробностях описывает мучения больного.
Нет, не зря Даррелл в свое время неоднократно отказывался от услуг биографов, чувствуя их совершенно хищный интерес к своей личности.
Нам остается вернуться к полке, где у нас стоят зачитанные и любимые «Земля шорохов», «Гончие Бафута» и «Зоопарк в моем багаже». А книгу Дугласа Боттинга — что поделаешь — поставим рядом. К немногим ее достоинствам стоит отнести вкладки с редкими фотографиями и цитируемые автором письма и работы Даррелла, ранее не публиковавшиеся.
Театральный дневник Григория Заславского
Дневник — он на то и дневник, чтобы о чем-то упомянуть вскользь: потом, если доберутся руки, два-три слова, может быть, превратятся в большой разговор. А может, так и останутся словами, брошенными «по пути».
Вот несколько заметок, имеющих отношение к нынешнему театральному сезону: год-полтора назад в Москве к руководству театрами пришла, подумалось (и написалось), целая когорта новых главных и художественных руководителей. Пришла с новыми идеями, с определенными (и неопределенными) творческими планами. Роман Козак, Вячеслав Долгачев, Сергей Арцибашев, Семен Спивак, Александр Ширвиндт, Андрей Житинкин… Чуть раньше МХАТ имени Чехова возглавил Олег Табаков. Публика и критика затаились — в ожидании уже не организационных, но театральных перемен. Перемены не заставили себя ждать. И уже можно говорить, что волна, если так можно сказать, пошла на попятную. К началу нового, 2003 года в столице уже вовсю обсуждали грядущий уход из Театра на Малой Бронной Андрея Житинкина, из Театра Станиславского — Семена Спивака. Очевидно, что бедно творческими идеями оказалось новое руководство Театра сатиры. Критикуют Табакова, вернее, пока не его, а режиссеров, которые ставят в чеховском МХАТе, но Табаков — единственный, кто без устали «печет» премьеры. Снимает из репертуара те, что видятся ему неудачными, и в таких случаях порой презирает интересы кассы. Вызывает уважение работа Романа Козака (признаться, уже смешно читать в откликах на очередную его премьеру утверждения, что, мол, такого успеха здесь не было давно, и ссылки на апокрифическое проклятие Алисы Коонен, прозвучавшее в адрес бывшего Камерного театра); в работе этой чувствуются — лишь бы не сглазить — заботы о репертуаре, о том, чтобы экспериментальные поиски не совсем разошлись с ожиданиями публики.
