Григорий Ряжский - Люди ПЕРЕХОДного периода

Еделев появился минут через пятнадцать. Он неприветливо окинул взглядом Веневцевых и пасмурным голосом спросил:

— Ко мне? — и, демонстративно поглядев на часы, сам же ответил, не дожидаясь каких-либо слов: — Даже не просите, уважаемые, я вам его из штрафного изолятора не выну, мне закон не позволяет. Прежде чем летать, надо было хотя бы поинтересоваться, в каком состоянии пребывает осу́жденый. А то приедут, навалятся, да с камерами своими, с микрофонами, и сразу в рот, в рот, в глаза!

— Простите, Иван Харитонович, — мягко улыбнулась куму Елена Веневцева, — мы никакого отношения к Лиахиму Сиробовичу Родорховичу не имеем, мы к вам прибыли совершенно по другому вопросу.

— Дело касается культурных связей, и всего-то, — недоумённо разведя руками, включился в обработку гуиновского работника Герман, — нам бы поговорить, дело-то интересное, и даже, я бы сказал, очень. И в первую очередь лично для вас и вашего подразделения. — И тоже, не хуже супруги, хорошо и вежливо улыбнулся.

— М-да? — Еделев переменился в лице и на секунду задрал глаза в потолок, прикидывая возможные варианты. Однако Елена уже брала инициативу в свои руки.

— Думаю, если мы поговорим где-то на вашей территории, всем нам будет удобней, да? Мы прекрасно понимаем, Иван Харитонович, что вы с ночи и устали, но очень просим не отказать в такой малости и поговорить с нами. Не думаю, что это займёт больше пяти-десяти минут.

— Ладно, давайте за мной, — он снова предусмотрительно посмотрел на часы и, развернувшись, двинулся обратно на территорию, сделав им призывный жест рукой, чтобы следовали за ним. В этот момент обе стороны раскидывали цифры: кум прикидывал возможный прибыток, супруги же исчисляли гипотетические убытки. Но дело, ради которого они бросили на произвол судьбы «Шиншиллу» и Парашюта, того стоило, это крутилось в печёнках, это сдавливало грудь и продолжало царапать серёдку.

Они вошли в его кабинет, расположенный в административном корпусе, и сели, не раздеваясь. Кум вопросительно посмотрел на них: ждал слов.

— Начну сразу и по существу, мы культурный фонд, — сообщил ему Герман, — но мы следим не за правами осуждённых… — тут он замялся, но сразу исправился, — извините, осу́жденных, а за их культурным и общечеловеческим уровнем развития. И порой не всегда наша с вами исправительная система предоставляет человеку возможность самосовершенствоваться в условиях отрыва от нормальной жизни.

— Согласны? — улыбнулась Елена.

— И чего? — майор поочерёдно пробил подозрительным взглядом обоих. — Мы при чём?

— Вы при том, что просим у вас разрешения осуществить благотворительный взнос в ваш библиотечный фонд, — пояснил ситуацию Герман Григорьевич, — скажем, вливание литературы на… на один миллион рублей.

— Скажем… — добавила Елена, — из серии «Классика и современность».

— И отдельным параграфом словари, разговорники и прочее такое, с языка на язык и обратно, — отыграл свою роль и муж. Так или примерно так они и выстраивали этот предстоящий им разговор, болтаясь ещё где-то над Иркутском.

— Та-а-к… — протянул Еделев, ещё хорошо не понимая, в каком месте лежат деньги, если брать не художественно, а монетарно. Но Лена не дала ему углубить мысль в себя, она вытянула из карман конверт и положила его перед майором.

— Это тысяча долларов, Иван Харитонович. Первый транш, наличными. На разговорники, предположим. Остальные средства — по завершении переговоров. И обсудим, в каком лучше варианте поступления, да?

— Хорошо бы, для начала, с русского на лытынь и обратно, — предложил Герман, — представляете, насколько ваш фонд будет отличаться от других ему подобных, если брать по всей исправительной системе?

— Но… — снова промычал майор, плохо понимая, что происходит, — но…

— Но есть одно условие, вы правы, — включилась Лена, — нам просто необходимо пообщаться с двумя вашими осу́жденными, и не где-нибудь, а в стенах вашей библиотеки.

— Кто такие? — уже вполне по-деловому откликнулся Еделев, сообразив наконец, что прямой подставы нет и, кроме того, Родорхович, как беспокойная единица, также по делу не проходит.

— Зовут Пётр и Павел, братья-близнецы, осу́ждены по 162-й, часть вторая, — чётко по-военному отрапортовал Веневцев, — тоже ненадолго или как получится. Думаю, при вашей личной поддержке это ведь не строго, верно?

У майора слегка вытянулось лицо, но, тут же стянув его обратно, он постарался этого не показать. Однако спросил:

— Сохатый с Паштетом, что ли? А почему они-то? Они кто такие, чтоб по книжкам разбирать?

— Паштет, должен вам сказать, — снова энергично включился Герман, — имеет поразительные способности к латинскому языку, даже, я бы сказал, талант. Просто он, находясь в заключении, скорее всего лишён всяческой возможности проявить это своё на удивление редкое дарование. Мы же, как никто, как фонд поддержки интересных начинаний, просто мечтали бы содействовать любому плодотворному развитию неординарной личности, даже в условиях временного отстранения её от непосредственной культуры.

— А Сохатый при чём? — не понял Еделев. — Он что, тоже редкость, как брат?

— Тоже, — не растерялась Елена, — но просто он об этом не знает, и мы должны разбудить в нём то, что возвращает преступника обратно к полноценной жизни.

— А вы хотя б в курсе, кто он тут, на моей зоне? — недоверчиво спросил Иван Харитонович. — И какое место занимает в бандитской иерархии? Что он не только рецидивист со стажем, а ещё и так называемый смотрящий? Вам это о чём-нибудь говорит, уважаемый культурный фонд?

В этот момент, предчувствуя непредвиденную затыку, но, тут же прикинув и сравнив, Герман решил, что теперь самое время сыграть немножечко ва-банк. И сыграл.

— В курсе, уважаемый, — ответил он и посмотрел холодным взглядом в майоровы глаза, — как и в курсе того, что наше вспомоществование преспокойно может уйти в ином от вашего направлении содействия, и поэтому вам и только вам выбирать состав собственных предпочтений.

Получилось и назидательно, и отчасти казённо, как он того и хотел. Елена посмотрела на мужа с нескрываемым восторгом, но, опомнившись, тут же прикрыла лицо рукой.

— Ладно, раз так, — согласился зам по оперчасти, — четверть часика вам хватит, пообщаться и осмотреть библиотеку?

— Мы бы просили хотя бы до после обеда где-то, — уже окончательно по-деловому взглянув на часы, отреагировал Герман Григорьевич с недрогнувшим лицом, — вряд ли раньше уложимся, нам ещё нужно на латыни пообщаться, сверить ощущения и всё такое. Не возражаете, майор?

— Пятнадцать минут, — жёстко произнёс Иван Харитонович, — и ни минутой больше. В противном случае руководство меня не поймёт, скажут, вступил в личные отношения. А мне оно надо, сами подумайте? Я же всё равно эти ваши книжки читать не буду, ни «классику», ни «своевременное», у меня времени на это нет, дел уймища разных по оперативной работе.

— Пятнадцать так пятнадцать, — неожиданно согласилась Елена, — хотя, насколько нам известно, руководство ваше в отпуске, и сейчас вы тут лицо номер один, не скромничайте так уж, вам не к лицу. — И обворожительно улыбнулась, встряхнув непослушными шампурами. Герман аж взвился, засекши эту улыбку жены. Они ведь так быстро унеслись спасать занебесных братанов, у них даже не хватило времени на то, чтобы… чтобы после столь длительного воздержания отбросить всё второстепенное, потустороннее, неправдашнее и невозвратное и завалиться в постель, чтобы страстно терзать друг друга, терзать, терзать, терзать в едва не окончательно уже забытой любовной истоме.

— Ладно, полчаса, — хмыкнул майор, — и на этом всё, капут! Дам двоих, побудут с вами, покажут и обождут там же. И, извиняюсь, ещё придётся вас… — он пытался подобрать подходящее слово и подобрал-таки, — посмотреть… На незаконные предметы, так сказать, сами понимаете. Такой у нас порядок для всех, даже для культуры.

— Хорошо, что для всех, а не «не для всех», — с пониманием кивнула Елена, — значит, система всё ещё работает, и есть надежда, что так будет и впредь.

— На том стоим, — довольный услышанным, чётко отыграл её слова опер. — Пошли давайте, они, наверно, с завтрака уже, самое время.

Ещё через какое-то время, ощупав каждого на наличие посторонней неразрешёнки, два гуинщика, лейтенант и старшина, завели супругов в небольшую пристройку к хозблоку, в которой размещалась библиотека колонии № 10. Они сели и стали ждать, разглядывая нищенские стеллажи, сколоченные из грубой, окрашенной белой масляной краской листовой фанеры, с сотней-другой разнокалиберных по виду и, надо думать, случайных по содержанию книжек. Время, столь драгоценное в их случае, неумолимо текло, и оба они об этом не забывали. Дёргаться, впрочем, было уже бессмысленно: так или иначе, условия были определены, точней говоря, обменены на конверт с десятью сотенными банкнотами американского казначейства. Что касалось последующего трансфера, больше виртуального, чем реального, то в эти минуты ожидания что Герман Григорьевич, что его жена меньше всего о нём помышляли. Слово было выпущено с этой стороны Прохода, однако никто не гарантировал возврата с той.