Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца
Кайнене приехала знойным днем. Оланна замачивала на кухне маниоку, когда тетушка Оджи крикнула: «Там женщина в машине спрашивает вас!»
Оланна выбежала во двор и застыла, увидев возле банановой рощи сестру. Песочного цвета платье по колено очень ей шло.
— Кайнене! — Оланна протянула руки робко, неуверенно, и Кайнене шагнула к ней; они обнялись коротко, едва коснулись друг друга, и Кайнене отступила.
— Я приехала в ваш бывший дом, а меня послали сюда.
— Хозяин нас вышвырнул — что взять с нищих?
Оланна посмеялась своей неудачной шутке, Кайнене без улыбки заглянула в комнату. Оланна пожалела, что сестра не приехала чуть раньше, пока они жили в отдельном доме, — ей не было бы так стыдно их бедности.
— Проходи, садись.
Оланна притащила с веранды скамью, и Кайнене, глянув на нее с опаской, села, зажав в руках кожаную сумочку, коричневую, под цвет завитого парика. Оланна отодвинула занавеску, отделявшую закуток для сна, села на кровать, одернула подол. Они не смотрели друг на друга.
— Как жизнь? — спросила наконец Оланна.
— До взятия Порт-Харкорта дела шли неплохо. Я поставляла продукты в армию, у меня была лицензия на поставку вяленой рыбы. Сейчас живу в Орлу, заведую лагерем беженцев.
— Вот как.
— Осуждаешь меня за то, что я наживалась на войне? Кто-то же должен ввозить вяленую рыбу. Многие поставщики брали деньги, но заказов не выполняли. Я хотя бы выполняла.
— Я ни о чем таком не думала.
— Думала.
Оланна отвела взгляд. В голове вихрем вертелись мысли.
— Мне было так страшно, когда взяли Порт-Харкорт. Я тебе писала…
— Я получила твое письмо через Маду. — Кайнене теребила ремешки сумочки. — Ты писала, что учишь Детей. А сейчас? Все так же стараешься для победы?
— Школу превратили в лагерь беженцев. Иногда я учу соседских ребят прямо во дворе.
— А как поживает муженек-революционер?
— Служит все там же, в Директорате труда.
— Где же ваша свадебная фотография?
— В день свадьбы нас бомбили. Фотограф уронил аппарат.
Кайнене кивнула, не посчитав нужным выразить сожаление, и открыла сумочку:
— Вот, привезла тебе. Мама передала через одного англичанина-журналиста.
Оланна взяла конверт, колеблясь, стоит ли открывать при Кайнене.
— А еще я привезла Малышке два платья. — Кайнене указала на сумку возле ног. — Одна женщина из Сан-Томе возит на продажу детские вещи.
— Ты привезла Малышке одежду?
— Чему ты удивляешься? Кстати, давно пора девочку называть Чиамакой. А то все Малышка да Малышка!
Оланна засмеялась. Подумать только — сестра приехала ее навестить, сидит с ней рядом, привезла одежду для ее дочки!
— Хочешь воды? Больше пить нечего.
— Спасибо, не надо. — Кайнене встала, шагнула к стене, где был прислонен матрас, снова села. — Ты знала моего слугу Икеджиде?
— Которого привез с собой Максвелл?
— Да. — Кайнене снова поднялась. — Он погиб в Порт-Харкорте. Нас бомбили, и осколком ему снесло голову, начисто снесло, а он все бежал. Бежал, но уже без головы.
— Господи…
— На моих глазах.
Оланна пересела на скамью рядом с сестрой, обняла ее. От Кайнене пахло домом. Они долго просидели молча.
— Я подумывала поменять твои деньги, — нарушила молчание Кайнене. — Но ты можешь поменять их в банке и положить на счет, так?
— Видела вокруг банка воронки от бомб? Мои деньги лежат под кроватью.
— Смотри, как бы тараканы до них не добрались. Им тоже тяжко живется. — Кайнене усмехнулась, прижалась к Оланне и вдруг, будто опомнившись, подскочила, одернула платье. — Совсем забыла о времени!
— Приедешь еще?
Кайнене помедлила, прежде чем ответить:
— Я с утра до вечера в лагере беженцев. Приезжай лучше ты посмотреть, как я живу. — Она порылась в сумочке, достала клочок бумаги и написала, как добраться до ее дома.
— Хорошо, приеду. В следующую среду.
— На машине?
— Нет, ведь всюду посты. Да и бензина у нас мало.
— Привет бунтарю! — Кайнене села в машину, завела мотор.
— У тебя новый номер. — Оланна разглядывала буквы «БДИ» на табличке.
— Я доплатила за патриотический номер. «Бдительность!» — Кайнене подняла брови, махнула и тронулась. «Пежо-404» быстро исчез из виду, но Оланна постояла еще немного; на душе было светло, будто она проглотила солнечный лучик.
Оланна приехала в среду рано утром. Харрисон открыл дверь и вытаращился на нее, от изумления даже позабыв отвесить свой обычный поклон.
— Мадам, с добрым утром! Давно вы у нас не были!
— Как дела, Харрисон?
— Все хорошо, мадам. — Харрисон поклонился.
Оланна примостилась на одном из двух диванов в светлой полупустой гостиной с распахнутыми настежь окнами. Где-то в глубине дома орало радио, и, заслышав шаги, Оланна с трудом сложила губы в улыбку, не зная, что скажет Ричарду. Но к ней вышла Кайнене, в помятом черном платье, с париком в руке.
— Эджимам, — сказала она, обнимая Оланну. — Вовремя ты подоспела — вместе съездим в научный Центр, а оттуда в лагерь. Хочешь рису? Мне на прошлой неделе в центре помощи дали пачку — только тогда я поняла, как давно не ела рис.
— Нет, попозже. — Оланне хотелось долго-долго не выпускать сестру из объятий, вдыхать родной запах дома.
— Я на днях слушала нигерийское радио. Лагос передает, что китайские солдаты сражаются за них, а Кадуна — что каждую женщину-игбо следует изнасиловать, — рассказывала Кайнене. — Богатая у них фантазия.
— Я их никогда не слушаю.
— А я слушаю Лагос и Кадуну чаще, чем Радио Биафра. Врага надо знать в лицо.
Вошел Харрисон, снова поклонился:
— Мадам, принести выпить?
— Послушать его, так у нас здесь целый винный погреб, в этом-то недостроенном доме, — буркнула Кайнене, взбивая пальцами парик.
— Мадам?
— Нет, Харрисон, не надо. Мы уезжаем. Не забудь, обед на двоих.
— Да, мадам.
У Оланны мелькнула мысль о Ричарде — где он может быть?
— Харрисон — самая церемонная деревенщина на свете, — сказала Кайнене, заводя машину. — Знаю, ты не любишь слово «деревенщина».
— Не люблю.
— Но ведь он такой и есть.
— Все мы здесь деревенщины.
— Неужели? Слышу голос Ричарда.
У Оланны пересохло в горле.
Кайнене метнула на нее взгляд.
— Ричард сегодня уехал ни свет ни заря. На будущей неделе он собирается в Габон, в центр лечения квашиоркора, и сказал, что нужно сделать кое-какие приготовления. Но по-моему, он улизнул так рано от тебя.
Оланна поджала губы.
С уверенной беспечностью Кайнене вела машину по рытвинам, мимо пальм со срезанными листьями, мимо крестьянина с козой на веревке — оба кожа да кости.
— Тебе когда-нибудь снится тот калебас с головой ребенка? — спросила Кайнене.
Глядя в окно, Оланна вспоминала узор из косых линий на калебасе, закатившиеся детские глаза.
— Я не помню своих снов.
— Дедушка так говорил об испытаниях, выпавших на его долю: «Что меня не убило, то сделало мудрее». О gburo т egbu, о mee ка т malu ife.
— Помню.
— Есть на свете вещи настолько непростительные, рядом с которыми все остальное — пустяки, — сказала Кайнене.
В наступившей паузе что-то давно, казалось, окаменевшее ожило в сердце Оланны.
— Ты меня поняла?
— Да.
Возле научного центра Кайнене остановила машину под деревом и попросила Оланну обождать. Через минуту вернулась и завела мотор — нужного ей человека на месте не оказалось. Оланна молчала до самого лагеря беженцев, который расположился в бывшей начальной школе. Стены корпусов, некогда белые, теперь облупились. Беженцы во дворе подошли поздороваться с Кайнене и поглазеть на Оланну. К машине приблизился молодой стройный священник в линялой сутане.
— Отец Марсель, это моя сестра-двойняшка, Оланна, — представила Кайнене.
Священник явно был удивилен.
— Добро пожаловать, — сказал он и зачем-то добавил: — Вы совсем не похожи.
Стоя под огненным деревом, он рассказывал Кайнене, что в лагерь прислали мешок креветок, что Красный Крест приостановил доставку продуктов самолетами, что заезжал Инатими с кем-то из Союза Освобождения Биафры и обещал вернуться чуть позже. Кайнене что-то отвечала, а Оланна почти не слушала, наблюдая за сестрой, дивясь ее энергии и уверенности.
— Пойдем на экскурсию, — сказала Кайнене, когда ушел отец Марсель. — Начнем, как всегда, с бункера. — Показав Оланне бункер — наспех вырытую яму, крытую бревнами, — Кайнене двинулась к зданию в дальнем конце двора. — А теперь — к точке невозврата.
Оланна последовала за ней. У первой же двери ее сразило зловоние. От смрада затошнило, вареный ямс, что она ела на завтрак, запросился обратно.
— Не хочешь — не заходи, — сказала Кайнене, приглядываясь к ней.
