Дуглас Кеннеди - Покидая мир
— А это важно?
— Не люблю, когда меня предают.
— Конечно. А зная то, что знаю я о вашей жизни, я вас не виню. Вся ваша жизнь — сплошная череда предательств, а кульминация — бегство вашего партнера Тео с…
— Довольно. — Я ухватилась за подлокотники своего кресла и развернула его на сто восемьдесят градусов, к двери. — Разговор окончен.
— Нет, пока я не услышу от вас рассказа о вашей поездке сюда.
— Пытаетесь сменить тему?
— Вас обнаружили в сугробе на обочине трассы двести два дней пять назад. До этого момента… что было?
— Я не буду вам все рассказывать.
— Нет, будете.
— Почему?
— Потому что я свободно могла дать заключение, что вы представляете опасность для общества.
— Я никому не причинила вреда.
— Пока. Но представьте, что мы отпустим вас отсюда, а вы вдруг решите повторить свою попытку, только на этот раз вам заблагорассудится поехать поперек дороги и врезаться в семейный автомобиль с четырьмя пассажирами…
— Я никогда такого не сделаю.
— Это вы так говорите. Но какие тому есть доказательства? Никаких, в сущности. А значит, вполне можно требовать для вас лишения свободы и водворения в спецлечебницу, если только вы не…
— Я оказалась в Монтане просто потому, что так получилось.
— Мне нужен более подробный рассказ.
— Я ушла из дома, с работы, из той жизни — и поехала.
— Сколько времени прошло после… несчастья?
— Три-четыре недели.
— Ив это время вам выписывали какие-то медикаменты, чтобы помочь вам справиться с…
— Зопиклон. Чтобы заснуть. Потому что я не спала. Потому что я не могла заснуть.
— Тот самый препарат, что вы приняли в машине?
— Все верно.
— И его вам выписал доктор Дин Стэнтон, штатный врач Государственного университета Новой Англии?
— Вы, конечно, уже с ним связывались?
— Он сказал, что вы к нему обращались — после несчастного случая вы были в очень скверном состоянии, но изо всех сил старались этого не показать. Вы настаивали на том, чтобы вернуться на работу уже через пять дней после похорон, и не прислушались к его совету взять отпуск. Больше всего его поразило, как вы держали себя в руках. Ваши коллеги тоже были удивлены этим — вашей несгибаемостью и тем, как упорно вы старались вести себя как ни в чем не бывало. Так продолжалось до тех пор, пока вы не напали на некую Адриенну Клегг. Не могли бы вы пояснить мне, что тогда произошло?
— Вы и так все знаете — наверняка кто-нибудь из сотрудников кафедры все вам рассказал.
— Я бы предпочла услышать это от вас.
— А мне не хочется об этом говорить.
— Потому что…
— Потому что мне не хочется об этом говорить.
— Не волнуйтесь так из-за этого. Ваш юрист мистер Алкен сообщил нам, что мисс Клегг решила не выдвигать против вас обвинений.
— Мне повезло.
— У вас имелась веская причина атаковать мисс Клегг?
— Еще какая. Сначала эта женщина втянула моего партнера в это дело с фильмом. Потом стала его любовницей. Они добились большого финансового успеха, а в результате скрылись, наделав долгов и повесив их на меня. Из-за всего этого я находилась в состоянии чудовищного стресса. Я не могла спать. У меня путались мысли. Из-за бессонницы у меня кружилась голова. Я не могла сосредоточиться. Я с трудом справлялась с самыми простыми вещами. Вот почему…
Я замолчала. Доктор Айрленд закончила фразу за меня:
— Вот почему вы вините себя в том, что случилось?
— Да, — шепнула я.
— Но вините также и Адриенну Клегг?
— Причина и следствие.
— И поэтому, когда она вернулась в Бостон, вы на нее напали?
— Причина и следствие.
— Вы это уже говорили.
— И снова повторяю. И больше я сейчас ничего не могу сказать.
Снова повисло молчание, и я понимала, что доктор оценивает меня, прикидывая, выдержу ли я, если она еще надавит.
— Ну что ж, продолжим через три дня. Кстати, вам не кажется, что стоило бы пообщаться с заведующим кафедрой, юристом, друзьями…
— Нет.
— Мы могли бы связаться с ними от вашего имени.
— Нет.
— Это окончательный ответ?
— Да.
— Депрессия — это естественная реакция на…
— После того, как тебя не хватило даже на то, чтобы убить себя?
Доктор Айрленд заскрипела ручкой по бумаге:
— Я назначаю вам антидепрессант, миртазапин. Главным образом для того, чтобы обеспечить вам нормальный сон.
— Он поможет мне не смотреть в зеркало и не видеть то, во что превратилось мое лицо?
— Это все заживет.
— А потом… Что потом? Я смирюсь наконец со своей «потерей», научусь с этим жить и перестану «горевать»? Вы собираетесь вешать мне на уши подобную чушь?
Доктор Айрленд встала и начала складывать вещи.
— Я могу утешать, когда меня об этом просят, — бросила она, — и могу быть безжалостной, если сочту, что это необходимо.
— Я в утешениях не нуждаюсь, доктор.
— Тогда вот вам безжалостная правда: вам придется жить с этим каждый день до самого конца жизни. И вы понимаете это, потому и собираетесь покончить счеты с жизнью, как только отсюда выберетесь.
— Этого вы знать не можете.
— Мы продолжим в четверг в то же время.
Вечером я приняла миртазапин. Сестра Рейнир объявила, что дает мне пятнадцать миллиграммов препарата («доктор велела»), чтобы я наверняка заснула.
— Доктор Айрленд рассказала, что вы напали на какую-то женщину с острым предметом. А потом рассказала, при каких это было обстоятельствах. Не могу сказать, что осуждаю вас. Не уверена, что не поступила бы так же.
О, хватит меня подбадривать… внушать мне, что я ни в чем не виновата. Я не собираюсь следовать новой американской традиции, по которой принято отрицать свою вину. Я виновата. Очень, очень виновата.
Миртазапин действительно помог мне уснуть, и я поведала сестре Рейнир, что под действием препарата начинаю воспринимать какие-то вещи менее остро.
— Хотите сказать, что уже почувствовали себя получше? — спросила она примерно через неделю после того, как я начала принимать препарат.
Я догадалась, что вопрос с подвохом. Антидепрессантам требуется время, минимум несколько недель, чтобы включиться в обмен веществ и начать воздействие на мозг. Вырубали они меня исправно, но я сознавала: ждать какого-то серьезного эффекта пока рано. Поэтому лучше не возбуждать подозрений, не провозглашать, что я нахожусь в согласии с собой, и не нести подобную фармакологическую белиберду в стиле Полианны. Лучше выразиться обтекаемо: «От таблеток я хорошо сплю. Но заторможенной себя не чувствую».
Сестра Рейнир поддалась на эту уловку. Ею было одобрено и мое решение начать прогуливаться по отделению с помощью ходунков, и мои встречи с врачами. Я по-прежнему оставалась единственной пациенткой в психотделении. Хотя мне была предоставлена возможность пользоваться телевизором, я выбрала в качестве компании радиоприемник и постоянно слушала местные программы национального радио. Обследовала я и скромные ресурсы больничной библиотеки. Неожиданно для себя я все-таки обнаружила сотню или около того книг, меня заинтересовавших. Например, потрепанный томик Грэма Грина «Суть дела» — этот роман произвел на меня глубокое впечатление, когда я читала его в первый раз, лет восемь назад. Правда, я не знала, под силу ли мне будет сейчас справиться с мотивами потери, расставания и с повторяющимися воспоминаниями об умершем близком человеке. Все равно я твердо решила перечитать его, стараясь больше концентрироваться на точном и образном языке Грина, его невероятной легкости и тонком понимании того, что все мы обречены на страдания из-за своих эмоциональных порывов и потребности во что бы то ни стало подавлять других. Книга ободрила меня, как ободряют нас все хорошие литературные произведения, еще раз продемонстрировав мне, что все в этом мире несовершенно и преходяще, а все мы просто заложники вечности, отчаянно пытающиеся навести порядок в своей хаотичной жизни.
— Ну что, может, вернемся к тому несчастному случаю в Кембридже? — спросила доктор Айрленд в нашу следующую встречу.
— Не хотелось бы.
— Я не сомневаюсь, что вы этого не хотите. Но было бы полезно — для нашей совместной работы, — чтобы вы рассказали мне, что именно произошло.
Я колебалась.
— Пока слишком рано, — произнесла я в конце концов.
— А думаете, подходящий момент когда-нибудь настанет? Я не жду от вас долгого, подробного рассказа, Джейн. Только самое простое, краткое описание того, что же случилось в то январское утро пять недель назад.
Я уставилась в пол. Это не было позой, я не била на эффект. Мне трудно было собраться, заставиться себя вновь проиграть все те события в мыслях, и это при том, что мой мозг ни на миг не переставал возвращаться к ним. Но говорить о них? Облечь в слова, придать им форму повествования? Это уж слишком.
