Майкл Фрейн - Одержимый
Плач у дворца Амалиенбург повторяется. Только тогда я оплакивал четыре счастливых дня, а теперь я оплакиваю потерю всего, что у меня было. И всего, что я надеялся иметь.
Лора присаживается на заборчик рядом со мной, совсем рядом, но не касаясь меня. Я не могу заставить себя посмотреть на нее, однако она просто накрывает мою руку своей, и я ощущаю ее нежное, терпеливое ожидание. Удивительно, я и не предполагал, что она такая. Я ее недооценивал, как недооценивал и всех остальных героев этой истории.
Становится темно. Солнце уже скрылось за горизонтом. Каждые несколько секунд проезжающие мимо машины ловят нас светом фар, и перед их хозяевами на долю секунды выступают две фигуры на обочине, захваченные каким-то невыразимым чувством на самом исходе весеннего вечера, — такие же чуждые в их мире, как Икар или Савл.
— Прости, — наконец выжимаю я из себя и несколько раз делаю глубокий вдох. — Прости.
— Ты хотел другую картину? — мягко спрашивает она. — Ту, что в спальне?
Я ничего не говорю. Больше нет смысла это скрывать. К тому же, как выясняется, от нее не стоило ничего скрывать с самого начала.
— Она теперь опять в спальне, — говорит Лора. — Поэтому я и не смогла ее захватить. Он вынес ее из курятника, чтобы еще раз попробовать отмыть угол. Если бы ты мне раньше сказал! Я думала, что она ничего не стоит!
Теперь уже моя очередь взять ее за руку и утешать. Лору мне почти так же жалко, как и самого себя и свою разрушенную жизнь.
— И она действительно так много для тебя значила? — спрашивает Лора.
Я перевожу свои чувства к картине в простые и приятные слова:
— Думаю, что за нее можно легко получить пару миллионов.
Свободной рукой она гладит меня по руке, которой я держу ее руку.
— Bay, — наконец говорит она.
Я смеюсь сквозь слезы:
— Давненько я этого от тебя не слышал. Раньше ты на все говорила «Вау!» А однажды назвала меня трусишкой.
— Правда? Я не хотела тебя обидеть.
— А ты и не обидела. У тебя это получилось очень нежно. Тем более что это правда.
Думаю, то же самое можно сказать и о Тони. И, судя по всему, о том ее муже, от которого он ее увел. Я ее третий трусишка подряд. Может быть, мы все заменяем ей сыновей, которых у нее пока не было.
— Пара миллионов, — повторяет она. Ей нравится, как звучит эта фраза. — Он ни разу этого не заподозрил. Даже на минуту. Так же как и я. Ты не только трусишка, ты самый настоящий хитрюжка! Пара миллионов… А сколько ты хотел ему заплатить?
— Пару тысяч.
Она радостно смеется:
— Замечательно! Теперь я понимаю, что значит быть философом.
Она вскакивает на ноги:
— Поехали. Солнце зашло, и становится холодно.
В свете фар проезжающих машин она подбирает вы брошенных мной «голландцев» и собаку.
— Он прячет ее под матрасом, — говорит Лора. Представляешь, так он убивает сразу двух зайцев: у него больная спина.
Мы усаживаемся в машину, и я завожу двигатель, намереваясь продолжить свою окончательно потерявшую смысл одиссею.
— Но в твою машину картина ни за что не поместится, — говорит она. — Придется взять «лендровер».
Я как раз отвлекся, чтобы посмотреть, не идет ли сзади машина. Я поворачиваю голову и смотрю на свою пассажирку. Что она сказала?
— Я вернусь и приготовлю ему ужин, — говорит она. — Когда он вместе с собаками застрянет на кухне, я открою входную дверь. Пара миллионов? Кто знает, может, у тебя и хватит денег, чтобы меня содержать.
Мы оставляем машину в тени знака «Частные владения. Проход воспрещен».
— Что ты мне все твердишь про какую-то кражу, да еще со взломом, — говорит Лора, потому что я всю дорогу ныл, как мне не хочется возвращаться. — Какая кража? Это ведь мой дом! И я просто взяла не ту картину! Мы занесем ее назад и обменяем на нужную. Это все равно что вернуть свитер в «Маркс-энд-Спенсер», если он не подошел.
Вот она уже вылезает из машины и достает из багажника картину с собакой.
— Подожди, послушай, — в отчаянии шепчу я.
— Оставь ключ в зажигании, — спокойно говорит она.
— Когда мы вернемся сюда в «лендровере», ты меня высадишь, я сяду в твою машину и поеду за тобой… Мартин, он был бы только рад, если бы узнал, что мы возвращаем ему собаку.
Лора исчезает во тьме. Я бегу за ней, спотыкаясь о кочки на дороге.
— Подожди! — шепчу я. — Подожди! Я не хочу!
— Я знаю, что хочешь.
— Не хочу, не хочу! Я хочу уехать! Уехать отсюда!..
— Дорогой, не будь ты таким трусишкой. Нас же двое. Да его и вообще может там не оказаться.
Верно, он запросто мог спуститься вниз по склону холма, чтобы поискать утешения у Кейт.
Однако он этого не сделал. Когда мы появляемся из-за деревьев, силуэт «лендровера» четко виден на фоне освещенных окон. Я останавливаюсь. И Лора тоже.
— Я надеялась, что больше его не увижу, — говорит она совсем другим тоном. — Ты даже не представляешь, каково мне с ним было эти последние несколько недель.
Неужели и ее покинуло мужество? Я хватаю ее за рукав свитера. Мое единственное желание — как можно скорее отсюда убраться, пока нас не почуяли собаки.
Она берет меня за руку и сжимает ее.
— Следи за входной дверью, — говорит Лора. — Как только она откроется, сразу же заходи. Он не выйдет из кухни. К этому моменту я постараюсь затеять свару.
Она еще раз сжимает мне руку, на этот раз до боли твердо, и уходит во тьму. Я снова хватаю ее за рукав:
— Лора! Пожалуйста, не ходи!
Она останавливается.
— Лора, пожалуйста, — шепчу я малодушно, — ради меня! Пожалуйста.
— А как же пара миллионов фунтов? — шепчет она в ответ.
— Не знаю! Я ведь до конца не уверен! А вдруг я ошибаюсь?
Но ее уже нет. Ночь ее поглотила. Через несколько секунд на крыльце появляется бледный прямоугольник света, и на мгновение я вижу в проеме ее темный силуэт. После этого прямоугольник снова исчезает.
Я выбираю место у кромки леса и жду. Кажется, где-то здесь я наблюдал за той же дверью одним дождливым утром несколько недель назад… Нет, всего неделю назад, и даже меньше недели — пять дней. Но у меня такое чувство, будто прошла целая вечность. Для меня это уже вторая вечность, потому что я помню, что у меня было подобное ощущение, когда я стоял здесь в прошлый раз.
Я пытаюсь представить себе, что происходит сейчас в доме, но быстро отказываюсь от своей затеи. Эта небольшая шарада почему-то кажется мне самой сложной из всех. Он ведь может переубедить Лору, как это ему удалось, когда она еще была замужем за своим первым трусишкой. А может быть, она его пожалеет, как пожалела меня, и вернется к нему. И мне предстоит провести третью вечность там, где я провел предыдущие две, — у массивной дубовой двери, в ожидании, когда она откроется.
Я отчетливо понимаю, что все мое предприятие, так или иначе, давно превратилось в сплошное безумие. Даже если мне удастся завладеть картиной, наши пути очень быстро разойдутся — она отправится в банковское хранилище, а я в тюрьму.
Между тем время не стоит на месте. Мое волнение исчезает, я полностью покоряюсь судьбе. Сквозь молодую листву дерева прямо над головой я вижу Большую Медведицу с одной стороны от Полярной звезды и Кассиопею с другой — они продолжают свое бесконечное движение по кругу, не обращая на меня никакого внимания. И мне приходит в голову, что сцена вокруг меня получается просто идиллическая. Теплый весенний вечер, крепкий сельский дом, звезды. И во тьме перед домом скрывается злоумышленник. Манихеи были правы: тьма уравновешивается светом, зло уравновешивается добром. Безмятежный год брейгелевского цикла залит солнечным светом; вокруг же картин царит тьма.
Как бы Брейгель, который нарисовал столько всего, чего нельзя было нарисовать, изобразил скрывающееся во тьме зло, или Смерть, притаившуюся в Аркадии?
Я решаю вновь сосредоточиться на двери. Но происходит нечто странное. Двери я не вижу. На ее месте снова оказывается прямоугольник бледного света. Путь свободен.
И вот я переступаю порог, словно спортсмен, прыгающий в воду с вышки, или больной, переступающий порог операционной. Наступает мгновение — и человек делает шаг. Как это у него получается? Он просто делает шаг, и все.
В холле — тишина. Лишь откуда-то из глубины дома процеживается тусклый, неясный свет. Я на цыпочках дохожу до лестницы на второй этаж и замираю. До меня доносятся (по всем признакам из кухни) едва различимые звуки — глухой удар, еле слышные голоса. Высокий голос на мгновение становится отчетливее, затем низкий голос заглушает первый. Слов по-прежнему не разобрать, но смысл вполне понятен — Тони и Лора ругаются, как она и предсказывала. Голоса затихают, но я заставляю себя продолжить путь. Поднимаясь по лестнице, я натыкаюсь на что-то твердое. Это со своей небольшой прогулки вернулся портрет собаки. Я поднимаю его и вешаю на место. И правда, получается как банальный обмен в магазине: 34-й размер — на 32-й.
