Андрей Рубанов - Жизнь удалась
Ладно, подумал капитан, тут у них лежка, берлога, хавира. Но где сама яма, где пленник? Осторожно, мягко шагая, он пересек захламленное, пробздетое пространство. Опять проник в коридор. Невидимые обитатели уходили все дальше, хлопая дверьми и топая по лестницам.
Потом наступила тишина. Свинец замер. Издалека, сквозь некие твердые преграды, раздались отчаянные сдавленные выкрики, едва не рыдания, и глухие удары, затем еще несколько секунд тишины – и гулкий, сухой пистолетный выстрел.
3. Расскажи корове про говядину
Негативных эмоций не бывает.
У эмоций нет знака.
Стыд оздоравливает, но может служить сильной помехой. Гнев очищает – но и приводит к трагедии. Злость разрушает нервы, но злой спортсмен выше прыгает и сильнее бьет. Страх может парализовать – однако выброс адреналина спасает жизнь.
А зависть? Разве она вредна? О, это ведь великая сила; она, может быть, и создала мир людей. Когда смышленый троглодит развел первый в истории человечества костер, и сел возле него греться, и гордо усадил рядом подругу – разве не позавидовал ему его конкурент из соседнего племени? Замерзший и уставший бояться темноты, он, наверное, долго смотрел издалека, сквозь деревья, на диковинный огненный цветок, дающий свет и тепло, – что тогда он чувствовал в своей мутной доисторической душе? Зависть. Он завидовал до тех пор, пока сам не приручил пламя.
Что мучило Петра Великого, когда он под личиной плотника расхаживал по передовой стране Голландии?
Нет, не нужно спешить и отталкивать от себя зависть как нечто низкое.
Конечно, не одна только зависть движет миром. Но без нее мир двигался бы медленнее.
Зависть создала всю жизнь Кирилла Кораблика, она дала ему главное: ориентиры и цели. Обделенный фантазией, он зато умел наблюдать. Внимательно и скрытно. Видеть нечто, чего сам был лишен, а другие имели в роскошном избытке.
Матвей Матвеев учился годом старше, и его знала вся школа. Кирюху тоже знала – но его обходили стороной, и если на перемене он приближался к той или иной компашке беседующих мальчишек – разговоры немедленно прекращались. Пацаны ждали, когда кривоногий очкарик уйдет. А вот появление Матвея Матвеева сопровождалось радостными возгласами. Не потому, что Матвей Матвеев считался интересным чуваком, или авторитетным пацаном, или лучшим рассказчиком анекдотов. Просто всем нравилось вслух произносить его имя; сам факт того, что рядом находится некто, называющий себя Матвеев Матвей Матвеевич, поднимал настроение.
Фамилия Кораблик тоже звучала очень весело, вызывала улыбку. Но никто не кричал Кирюхе Кораблику: «Привет, Кораблик! Как дела, Кораблик?» Никто не хлопал по плечу и не угощал жвачкой.
В массе других ординарных парней Кирилл выделил ординарного парня Матвея Матвеева как главный объект для наблюдения.
Матвеев не тяготился своей ординарностью. С него достаточно было звонкого прозвища, чтоб чувствовать себя на коне.
Выйдя из подросткового возраста, объект расцвел, превратился в высокого, румяного, добродушного малого. Девчонки с ним кокетничали. А Кирюха был щупл, близорук, кривоног, носил при себе нож и имел отца, отбывающего срок за убийство.
Он привык к одиночеству и находил в нем пользу – но не понимал, отчего не самому красивому, не самому умному, не самому сильному, не самому хитрому и ловкому девятикласснику Матвееву живется так приятно и легко, в то время как скромный и очень смышленый, с отличной памятью, весьма начитанный восьмиклассник Кораблик никого не интересует.
В тот день играли в футбол в зале, класс на класс. Носились потными лосями. Вдоль стен на скамьях теснились болельщики. А главное – болельщицы. Ради них и исполнялись финты и рывки. Матвееву доверили игру в атаке. Кстати, и тут он не преуспел. Бегал, но не то чтобы быстро. Отдавал пасы, но не то чтоб точно и вовремя. Играл нормально – но не более того. А группа поддержки неистовствовала. Тройной, давай хет-трик! Работай за троих! Включай третью скорость. Тройной!
Кирюха смотрел, слушал. Он не умел играть в футбол. Он даже болельщиком не стал – был лишен азарта. Он ощутил прикосновение к затылку. Помстилось, что сидит сзади страшная тварь, широко разевает пасть, норовит откусить половину головы.
Матвей Матвеев топал, вопли сочувствующих девчонок явно нравились ему, и на его затылок не покушались злобные когтистые чудовища; Кириллу стало дурно от такой несправедливости, и он закричал.
Он закричал так громко и сформулировал столь глупо, что болельщики притихли, и даже игроки забыли про мяч и недоуменно приостановились. Матвеев ответил не менее оскорбительной тирадой, но Кирюха, не помня себя, уже спешил, расталкивая всех, к выходу, его лицо горело, в груди жгло, затылок, расцарапываемый ледяными когтями, сводило судорогой.
Кеды Тройного он узнал сразу. Вся одежда ненавистного везунчика была давно изучена, пусть и на расстоянии. Хорошо выглаженная, опрятная одежда хорошего мальчика при заботливой маме.
Папкин острый ножичек все сам сделал. Содрогаясь от рыданий, Кирюха бежал из школы и весь вечер бродил по улицам, уговаривая себя успокоиться и забыть.
Но не получилось забыть.
Узнав о том, что некий виноторговец по имени Матвей Матвеев собирается попросить у Никитина ссуду, Кирилл пришел в сильнейшее возбуждение. Он стал радостен и светел. Он давно не верил в хаос. Считал, что в природе все уравновешено, организовано в стройную систему. Случайностей не бывает. Всякая случайность есть невыявленная закономерность. Спустя пятнадцать лет объект школьной зависти Кирилла Кораблика вернулся, чтобы стать полностью зависимым от Кирилла Кораблика – разве это случайность? Это высшая справедливость. На долгие годы судьба отвела Кирилла Кораблика от Матвея Матвеева, чтоб Кирилл Кораблик окреп, вошел в силу. И сейчас получил возможность со вкусом и знанием дела компенсировать свои детские страдания.
На первой встрече раздобревший, загорелый, явно вполне довольный собой виноторговец очень понравился Кирюхе. Так гурману нравится прекрасно зажаренный, сдобренный тонким соусом кусок сочного мяса: источая ароматы, он покоится на просторном блюде, готовый к употреблению. Он никуда не денется. Разрезай и жри.
Кирюха задумал сожрать Матвея Матвеева без остатка.
Он собирался сделать так, чтоб Матвей Матвеев сам принес ему все свои деньги. Чтоб отдал все, что имеет.
Кирилл Кораблик решил, что Матвей Матвеев станет пылью под его ногами.
Ножичек в глазик – ерунда. Детский сад. Хотелось большего. Хотелось управлять людьми. Кир завидовал не только Матвею Матвееву, но и своему шефу Ивану Никитину, а тот имел не деньги и не бизнес, а нечто неизмеримо большее – власть. Иван Никитин выходил один на один с толпой мужчин и женщин, брал в руки микрофон, улыбался, шутил, рассказывал что-то простыми, даже примитивными, очень короткими фразами – и через десять минут его, Ивана Никитина, все любили. Он шутил – люди смеялись. Он призывал – люди возбуждались и шумели.
Кирилл Кораблик задумал добиться того, чтобы люди, им сожранные, исполняли его приказы и содрогались от обожания.
В ту первую встречу они – однокорытники – улыбались друг другу, припоминали общих знакомых: кто, где, как, кто спился, кто женился – обычный треп. Матвеев, как заметил внимательный Кирюха, здорово прибавил. Стал уверенным в себе, заматерел. Опытный бизнесмен. Такой нормальный.
Виноторговец пришел не с улицы. Его рекомендовал известный банкир. Первое время Кактус предполагал и банкира сожрать тоже. Но, осторожно собирая информацию, понял, что банкир ему не по зубам. А вот Матвеев – вполне. Собственная фирма, все легально. Женат, без детей. Врагов нет, но и друзей нет тоже. Нет серьезных связей во властных и силовых структурах. Рекомендатель вовсе не друг, а всего-навсего бывший компаньон.
Никто не бросится защищать Матвея Матвеева. Никто не пожалеет о нем.
Естественно, виноторговец не вернул деньги в срок. Деньги никто вовремя не возвращает. Взять деньги в долг и вернуть вовремя – очень нетипичная ситуация. Во всяком случае, для русской разновидности капитализма. Может, виноторговец и хотел бы вернуть – но в августе девяносто восьмого грянул дефолт, и Матвеев оказался обречен. Коготок увяз – всей птичке пропасть.
Кирюху тогда часто мучили сомнения. В фонде его считали злодеем, мясником, кровопускателем – но сам он думал о себе как о добром и справедливом человеке, вынужденно взвалившем на себя грязную работу. Не от природной склонности к грязи, а от внутренней крепости. Да, он жесток – но разве жизнь не жестока? Разве паханы фонда – Никитин, Хренов – не могли подобрать другого, кто умеет произносить фразу про ножичек и глазик? Разве не нашли бы они лепилу, умеющего штопать бандюганам покоцанные морды?
