Мишель Уэльбек - Возможность острова
Я мирно проспал всю ночь и проснулся на рассвете. Мы с Фоксом обошли замок по крепостной стене, глядя, как над озером поднимается солнце; вероятно, дикари, покинув деревню, переселились ближе к воде. Потом я исследовал внутренние помещения замка и обнаружил множество предметов человеческого производства; некоторые довольно хорошо сохранились. Минувшие века безвозвратно уничтожили все, что содержало электронику и литиевые батареи, использовавшиеся для сохранения данных при отключении электричества; так что мобильные телефоны, компьютеры и электронные органайзеры меня не интересовали. Зато все аппараты, содержащие только механические или оптические части, как правило, были в отличном состоянии. Какое-то время я повозился с двухлинзовым фотоаппаратом «Роллейфлекс» в матово-чёрном металлическом корпусе; рычажок для перемотки плёнки не заедал, шторки затвора открывались и закрывались с негромким шелестом, то быстрее, то медленнее, в зависимости от выдержки, выставленной на ободке колёсика-регулятора. Если бы на свете ещё существовала фотоплёнка и фотолаборатории, я, безусловно, мог бы сделать отличные снимки. Солнце уже пригревало, отбрасывая золотистые блики на поверхность озера, и я немного поразмышлял о благодати и о забвении, а ещё о лучшей черте людей — их технической изобретательности. От произведений литературы и искусства, которыми так гордилось человечество, сегодня не осталось ничего; темы, обусловившие их появление на свет, утратили всякую актуальность, эмоциональная сила их испарилась. Ничего не осталось и от тех философских и богословских систем, во имя которых люди сражались, иногда умирали, а чаще убивали других; в неочеловеке все это не находило ни малейшего отклика, мы видели во всём этом лишь случайные отклонения ограниченных и бессистемных умов, не способных породить ни единого точного или хотя бы мало-мальски пригодного рабочего понятия. Зато достижения человеческих технологий до сих пор заслуживают уважения: именно в эту сферу человек вложил лучшее, что в нём было, и, выразив свою глубинную природу, сумел сразу же достигнуть такого совершенства, что неолюдям не удалось добавить к его изобретениям ничего по-настоящему значительного.
Однако мои собственные технологические потребности были весьма ограниченны; я взял только сильный бинокль и засунул за пояс нож с широким лезвием. В конце концов, не исключено, что в ходе дальнейшего путешествия — если, конечно, я вообще пойду дальше — мне придётся столкнуться с опасными животными. Под вечер над равниной нависли тучи, а чуть позже пошёл дождь; с неба опустилась длинная, тяжёлая, неспешная пелена, по камням во дворе глухо шлёпали капли. Незадолго до заката я вышел из замка: дороги развезло до полной непроходимости, и я понял, что на смену лету уже пришла осень и что мне придётся прожить здесь несколько недель, а может, и несколько месяцев, ожидая зимы, чтобы дни опять стали холодными и сухими. Я могу охотиться, убивать оленей или коз и жарить их на огне, вести ту простую жизнь, о какой я читал в рассказах разных людей. Я знал, что Фокс будет счастлив, память об этой жизни заложена у него в генах; самому мне требовались капсулы с минеральными солями, но у меня пока оставался полугодовой запас, а потом мне придётся найти морскую воду — если где-то ещё было море — или же умереть. По человеческим меркам я не слишком держался за жизнь, учение Верховной Сестры было целиком основано на идее отрешённости; оказавшись в исконном мире, я постоянно чувствовал неуместность, необязательность своего присутствия в системе, целиком основанной на принципе выживания и продолжения рода.
Глубокой ночью я проснулся и увидел на берегу озера костёр. Направив бинокль на огонь, я испытал шок: там были дикари; я ни разу не видел их так близко, и они отличались от тех, что обитали в Альмерии, более крепким сложением и более светлой кожей; уродливая особь, попавшаяся мне на глаза при входе в деревню, видимо, была исключением. У костра сидело десятка три индивидов, облачённых в какие-то кожаные обноски — возможно, человеческого производства. Я не выдержал этого зрелища, ушёл и снова лёг в темноте, ощущая лёгкий озноб; Фокс прижался ко мне, толкаясь мордочкой мне в плечо, пока я не успокоился.
На следующее утро я обнаружил у ворот замка твёрдый пластиковый чемоданчик, тоже человеческого происхождения; не способные самостоятельно наладить производство каких-либо предметов, разработать какой-либо технологический процесс, дикари жили за счёт остатков человеческой промышленности, довольствуясь использованием вещей — по крайней мере тех, назначение которых было им понятно, — подобранных на развалинах древних жилищ. Я открыл чемоданчик: там лежали какие-то неизвестные мне корешки и большой кусок жареного мяса. Это подтверждало вывод о том, что дикари не имеют о неолюдях ни малейшего представления: судя по всему, они даже не знали, что мой метаболизм отличается от их собственного и что эта пища для меня непригодна; зато Фокс проглотил кусок мяса с большим аппетитом. Это подтверждало и другой вывод: они явно испытывали сильный страх передо мной и надеялись заручиться моей благосклонностью или хотя бы нейтралитетом. Вечером я положил пустой чемоданчик у входа в знак того, что принимаю подношение.
Та же сцена повторилась и назавтра, и в последующие дни. Днём я наблюдал в бинокль за поведением дикарей и уже немного привык к их внешнему облику — грубым, топорным чертам, выставленным наружу половым органам. Если они не охотились, то по большей части либо спали, либо совокуплялись — во всяком случае, те, кто имел такую возможность. В племени царила строгая иерархия, это выяснилось с первых же дней наблюдения. Во главе его стоял самец лет сорока, с седеющей растительностью на теле; при нём находились два молодых самца с сильно развитым торсом, намного выше и крупнее остальных членов группы. Эти трое явно пользовались исключительным правом на совокупление с самками: те, встречая кого-нибудь из главных самцов, опускались на четвереньки, подставляя вульву, но с негодованием пресекали любые поползновения других особей мужского пола. Вожак во всех случаях имел преимущество перед двумя своими подручными; напротив, между ними самими, видимо, не существовало чёткой иерархии: в отсутствие вожака они по очереди, а иногда и одновременно пользовались благосклонностью различных самок. В племени не было ни одной пожилой особи; видимо, они доживали максимум до пятидесяти лет. В общем, эта социальная структура очень напоминала устройство человеческого общества, особенно в позднейший период, наступивший вслед за распадом крупных федеративных систем. Я не сомневался, что Даниель1 не затерялся бы в этом мире, без труда нашёл бы в нём точки опоры.
Прошло около недели с момента моего прихода в замок, когда однажды, открыв, по обыкновению, ворота, я обнаружил рядом с чемоданчиком юную дикарку с очень белой кожей и всклокоченными чёрными волосами. Из одежды на ней была только короткая кожаная юбочка, кожу украшали грубо намалёванные синие и жёлтые полосы. Увидев меня, она повернулась, задрала юбку и раздвинула бедра, подставляя зад. Фокс подошёл и обнюхал её, она задрожала всем телом, но осталась в той же позиции. Я по-прежнему не двигался с места, и ей в конце концов пришлось повернуть голову в мою сторону; тогда я знаком велел ей следовать за мной в замок.
Передо мной стояла нелёгкая задача: если я приму этот новый вид подношения, оно, вероятнее всего, повторится и в следующие дни; с другой стороны, отослав самку, я навлекал на неё репрессии со стороны остальных членов племени. Она испытывала смертельный страх, её панический взгляд ловил каждое моё движение. Я кое-что знал о приёмах человеческой сексуальной активности, хоть и чисто теоретически. Я указал ей на матрас; она встала на четвереньки и замерла в ожидании. Я сделал ей знак перевернуться на спину; она повиновалась, широко раздвинула ляжки и начала тереть рукой свою дыру, на удивление волосатую. Механизмы желания у неолюдей почти не изменились, разве что сильно ослабли, и я знал, что некоторые имеют привычку возбуждать себя при помощи рук. Со своей стороны, я несколько лет назад попробовал это проделать, мне не удалось вызвать в памяти какой-либо зрительный образ, и я старался сконцентрироваться на тактильных ощущениях; последние оказались весьма умеренными, что отвратило меня от дальнейших попыток. Однако я снял брюки, имея в виду манипуляциями довести свой орган до необходимой твёрдости. Юная дикарка удовлетворённо заурчала и стала тереть дыру с удвоенной энергией. Приблизившись, я почувствовал тошнотворный запах, исходящий от её промежности. Покинув свой дом, я утратил неочеловеческие навыки гигиены, запах моего тела стал более выраженным, однако он не шёл ни в какое сравнение с той вонью, какую источали половые органы дикарки, от них несло смесью застоявшегося дерьма с тухлой рыбой. Я невольно попятился; она тут же вскочила, охваченная прежним беспокойством, и поползла ко мне; оказавшись на уровне моего члена, она приблизилась к нему ртом. Воняло не так нестерпимо, но всё же очень сильно, зубы у неё были мелкие, чёрные и гнилые. Я легонько отстранил её, оделся, проводил её до ворот замка и знаками велел больше не появляться. Наутро я не взял оставленный для меня чемоданчик; по здравом размышлении, наверное, лучше всё-таки не вступать в слишком тесные контакты с дикарями. Потребности Фокса я мог обеспечивать охотой, дичи в окрестностях водилось очень много, притом непуганой: малочисленные дикари не знали иного оружия, кроме лука и стрел, два полуавтоматических карабина обеспечивали мне решающий перевес. Уже на следующий день я совершил первую вылазку в лес и, к величайшей радости Фокса, подстрелил двух ланей, перебиравшихся через полный воды ров, окружавший замок. Небольшим топориком я отделил две филейные части, а остатки трупов оставил гнить в лесу. Эти животные — лишь несовершенные, неточные механизмы с коротким сроком жизни; они не обладают ни прочностью, ни изящным функциональным совершенством того же двухлинзового «Роллейфлекса», подумал я, глядя в их выпуклые, уже неживые глаза. Дождь пока шёл, но уже тише, дороги постепенно подсыхали, становились проходимыми; когда подморозит, настанет время двигаться дальше, на запад.
