Роман Солнцев - Золотое дно. Книга 1
— Ну и ну, — пробормотал Васильев, смяв в кулаке кепку, которую едва не унесло ветром. — Льдины лезут друг на дружку, как быки на коровушек… извините за бедный юмор.
Подкатили на машинах Титов и Понькин. Все напряженно вглядывались в сумрак.
— Что это слева? Звезда упала…
— Это не звезда, лампочка на стреле крана. Стрела повернулась.
— Бросьте, товарищи, на столбах никого уже нет. Краны обесточены.
— Значит, люди с фонариками?
— Кто разрешил?!
В эту минуту кто-то отчаянно завопил рядом:
— Ну, давай, Зинтат, жми поскорей!
Альберт Алексеевич обернулся. Это был высокий парень в военном бушлате, Васильев узнал старого знакомого — именно ему месяца два назад он подарил часы. Солдат смутился. — Нервы горят, Альберт Алексеевич!
Васильев больно стиснул ему руку.
— Туровский, — приказал он, не оглядываясь. — Позвони-ка на левобережный пост.
Валерий, путаясь в длинных тонких кабелях, подключился и заорал в трубку:
— Алло?! Левый! Как у вас? Алло?..
Васильев мучительно ждал. Неужто перевалит через плотину? А донные так и останутся забитыми? И ничем их не выбьешь?
(Листы обгорели — Р.С.)
…Быстро съехали вниз.
— Всем из котлована! — кричал Васильев.
Возле штаба по-прежнему стояла машина с красным крестом на дверце.
«Дежурили на всякий случай? Правильно».
К Альберту Алексеевичу подбежал парень без шапки, в котором начальник стройки не сразу узнал Хрустова. Левая кисть у него кровила, на щеке чернела грязь.
— Товарищ Васильев, — глухо пророкал он. — Прикажите арестовать. Они не хотят. Все из-за меня.
— Что? Что? — услышав, хмыкнул Титов и шутливо щелкнул Хрустова по лбу. — Ох уж, сибиряки! Не хотят тебя арестовывать — значит, не за что! — Он обернулся к угрюмому Григорию Ивановичу. — Знаете, во время войны у нас на прииске… я еще малой был… мужик один забунтовал… золото надо мыть, а он спец… напился и окна бил… А у нас милиционерша была, Анна Ефимовна, пудов восемь в весе… Каталажки-то нет, она его арестовала, к себе домой увела. И он жить там остался! На ней и женился…
— Выезжайте немедленно наверх! — приказал Васильев. — В любую минуту может обрушиться. — И повернулся к Хрустову. — Что случилось?
Опустив голову, тот рассказал: когда кран вздернул очередную балку на щит, снова отключили ток. Бетонная полоса поплыла в сторону и вниз из-за ветра и собственной тяжести. Леонид Берестнев, чтобы его не задело, отшатнулся и — сорвался с высоты. Результат — сотрясение мозга, перелом ног.
Кран тоже пострадал — балка зацепила другую балку, крепко приваренную, и двойной груз развернул стрелу, стрела треснула и рухнула.
— Я виноват, нарушил приказ, прикажите арестовать.
— Кто отключил энергию? — жестяным голосом прошипел Васильев. Из толпы меж двух автобусов выскочил сутулый, крючконосый Михаил Иванович Краснощеков. Он быстро заговорил-забулькал:
— Нет, нет, моим не пришьете… не пришьете! Они технику безопасности выполняли, раз приказано — прекратить работы, они вырубили. Инструкция! Вы же сами говорили — инструкция мать порядка.
— А гла-зза у вас где?.. — простонал Васильев и больше ничего не сказал Краснощекову.
Из штаба двое парней в белых халатах осторожно несли на носилках белокурого Леху. Леха-пропеллер стонал. Медленно светало небо, и видны были синяки на лице рабочего, колени странно вывернуты. Машина с красным крестом, приняв груз, укатила.
Неожиданно мигнула фотовспышка. Это Владик Успенский в замшевой курточке, в ботинках с бренчащими на ходу триконями принялся, бегая вокруг, щелкать толпу, секретаря обкома, Васильева, Титова. Он при этом истерически хихикал от страха:
— Я назову эти снимки «Ожидание!» Встаньте вот так… сделать мужественные лица! Центрее, центрее!
Васильев заорал:
— Немедленно вон отсюда!
Люди лезли в автобусы, выключали фонарики. Из-за Седой сопки на кремовое небо чуть вылезло, показало краешек жгучежелтое солнце, мигом одело теплым золотом живую массу людей… Что же будет с плотиной? Нас всех сейчас сметет?..
(Нет нескольких листов. На верхнем уголке 446-ой страницы красным фломастером написано: Через неделю Васильева сняли с должности, назначили Титова. — Л.Х.)
…Милиционер привел Хрустова в женское общежитие, по коридору первого этажа в левое крыло — в комнату кастелянши.
— Видишь, Лев Николаевич, — вежливо сказал румяный парень в новенькой форме. — Одна у нас каталажка, да и та занята. Три бича с вокзала неделю сидят, выясняем, девать некуда. Придется тебе тут, не убежишь — там, за стеной, женский душ… девчонки го… нагие.
Хрустов трагически молчал. Милиционер подошел к разобранным кроватям, поднял тяжелую раму с сеткой и пружинами, подумал, перегородил ею дверь.
— Ты ведь сварщик? Можно было, конечно, электрод дать, чтобы сам себя изнутри замуровал этими койками. Но еще неизвестно, будут ли судить…
— Будут, — с вызовом ответил Лев.
— Дело-то не заведено, — вздохнул парень. — Жаль, конечно, несолидно, я понимаю тебя. Мы же по-прежнему, Лев Николаевич, в бараках ютимся. На всех других стройках милиция как милиция — новые дома, решетки, красота! — Он перешел на шепот. — Ты бы поговорил с Васильевым… я же знаю — вы друзья. Скоро новый дом сдают… может, даст хоть комнаты две?
— А вы подожгите свой барак, — посоветовал Хрустов, сверкнув глазами, как завзятый террорист. — Сразу получите!
— Как? Сами?.. — испугался милиционер.
— Ну, давай я, — предложил деловито Хрустов. — Мне теперь все равно. Годом больше, годом меньше.
— Ты? — Милиционер думал. И покраснел. — Ладно, глупости-то! Сидите! Придут с передачами — чтобы никаких колющих и режущих предметов. Не положено! — Он посопел в раздумье, оставил Хрустову пачку сигарет и ушел.
Хрустов сел на пол и закурил, слушая, как за стеной шлепают босые ноги, льется вода, визжат и поют девчонки… «Беда, беда… Сотрясение мозга. А я его еще толкнул вчера. Прости, Леха. И не умирай. Я во всем виноват. Кто же знал… А знать надо было. Надо было учесть и то, что могли ток отключить. Но котлован мы спасли? Большие краны спасли? Ну и что? А Леха? У него раздроблены колени… Будет он ходить? Преступник я. И ждет меня тюрьма. Надо готовиться, перестраивать психику».
Услышав в коридоре перешептывание, явно девическое, Хрустов оскалился и запел блатную песенку, которую когда-то слышал от Климова:
— Зашел я рази… в одну «малину»…и там хозяюшки нарушил сон…Она ждала-а своего милого…она подумала, что ето — он.
Как там дальше? Придется же, небось, петь в колонии. Чтоб не быть белой вороной.
Мы целовалиси… мы обнималиси…покуда с тучки вишла луна…и осветила ей мое р-рыло!Упала в обморок хозяечка моя!..
— К тебе можно? — раздался девичий голос.
Не глядя на дверь, Хрустов уже знал, кто там. Но такой у него характер — узник, вытянув шею, смотрел как бы за окно, где плавали в небе свободные птицы. И не сразу ответил:
— Идите, милые девочки, не положено со мной разговаривать. Все будет хорошо, я напишу из колонии. Покенывайте по кумпасу!
И стал я шарить ей да по комодикам,и все-то ящички я ей переломал,и драгоценные ее вещичкия в узелочек, в увелочек завязал!..
(Приписано позже — Придурок!!!)
— Здравствуй, Лева, — продолжала девушка, стоя на пороге, вся одетая в темное, как при трауре. — Я принесла тебе… тут сыр, яички.
«Бросила без присмотра, — думала Таня, глядя на бледного бородатого парня, который сидел на полу, сжав кулаки. — Прямо ребенок».
— Татьяна, не надо, — наконец, отозвался Хрустов, не вставая. — Наши глаза всегда останутся сухими, как порох.
— Лешке лучше… склеют его, вот увидишь. — Таня отодвинула загородку из кроватной рамы, присела радом. — Ты меня не прогоняй. Я все обдумала.
— Что? — Хрустов боялся насмешки. — Что именно, девушка?
— Если тебя посадят, Левушка, а тебя, наверно, посадят, я пойду за тобой на край света и буду напротив жить. Сниму комнату и жить буду. — Она робко тронула его правую кисть в царапинах и черных следах крови. — Я уже говорила с Серегой, он знает, — где какие колонии, где лучше.
Лева, наконец, поднялся, протянул руки Тане — и она тоже поднялась.
— Ты знакома с поэтом стройки Бойцовым…
— Нет-нет, с ним Люда-хакаска! — перебила его смущенно Таня.
— Хорошо. Ты слышала также про графомана по фамилии Шекспир, — прошептал Хрустов. — Так вот, нет у них таких стихов, таких трагедий про такую любовь, как у меня! Веришь, Танька?
