Юрий Герт - Ночь предопределений
— А я все жду: заметит или не заметит? — сказал Жаик, довольно посмеиваясь. Они с Чуркиным тоже вышли из мазара и остановились у Феликса за спиной.
— Спасибо, Жаке. Это подарок! — Феликс, закончив, поднялся с корточек; он писал на колене.
— А как же! — с важностью сказал Жаик. — Я знаю, — обернулся он к Чуркину, — что кому нужно…
— Мне бы сейчас кружечку пива. — вздохнув Чуркин.
— Во-во! — подхватил Сергей. Они с Ритой, выйдя из автобуса, тоже добрели от нечего делать до мазара. — И холодненького, Жаке!.. Такого, чтоб бутылка вспотела!..
— А я а чем?..
— Вот что, друзья, — строго сказал Жаик, — я вам кто: директор музея или заведующий пивным ларьком?..
— И жаль, — сказал Чуркин. — Ну да ладно, доедем до буровой, там я всех напою. Правда, не «жигулевским», а водичкой, зато из холодильника!..
Они разбрелись по кладбищу. Феликс задержался перед койтасом — намогильным камнем, вытесанным в форме барана, — их здесь было довольно много. Спереди он разглядел обозначенные спиральными витками рога, по бокам отчетливо выступали изображения лука и треугольного боевого топора. Камень, который Феликс тронул рукой, как, бы проржавел или покрылся лишаями — бурыми, зеленоватыми, серыми, похожими на жабьи бородавки. Это был известняк, обычный для этих мест, светлый, удобный для обработки — вначале, при добывании мягкий, но затем приобретающий прочность. Казалось, ржавчина и наросты на нем — это песок и сор, нанесенные ветром, Феликс провел, ладонью по спине койтаса, но ладонь прошлась по жесткой поверхности, царапающей кожу, как крупный наждак.
Он шел по кладбищу, как по музею. Это чувство не пропало у него никогда, перешагивая через неглубокую щель в земле, он заметил — там, внизу — маленький, как бы ссохшийся череп и горстку костей — тоже маленьких, ссохшихся, может быть — детских… Ни когда за одной из могил, в кустах, что-то зашебуршало, метнулось в сторону стремительным грязно-серым комочком — и он увидел степного зайца. Зверек попался не из пугливых, он как засел за бугорок, наблюдая за Феликсам, так и остался сидеть, благо и Феликс не стал его тревожить…
Впрочем, то же чувство, наверное, было и у Бека, непрестанно щелкавшего своим «Зенитом», и у Айгуль, облюбовавшей один из мазаров, и у Карцева, за которым Феликс исподтишка наблюдал. Тот ходил между могилами, по-волчьи пригнув голову, засунув руки в карманы джинсов. Во всей фигуре его ощущалось что-то упругое, подобравшееся, словно готовое к прыжку. Он снял очки, несмотря на слепящее солнце, одна из дужек свисала поверх нагрудного кармана. Было занятно наблюдать, как бродит он между памятников, как лениво крадется от койтаса к койтасу, от стеллы к стелле, и при этом будто играет с самим собой, стараясь не выдать затаенного азарта, и с таким же сонно-сосредоточенным выражением, с каким врач, отвернувшись, слушает пульс, — держит на камне руку, будто ловит какие-то слабые, из глубины идущие толчки.
Он был застигнут врасплох, обнаружив на себе взгляд Феликса. Желваки его дрогнули, напряглись, он повернулся к Феликсу спиной. Тому сделалось неловко, как если бы его уличили, когда он подсматривал за чем-то тайным, запретным.
Пора было ехать. Перед тем, как вернуться к машинам, все собрались у четырехгранной стеллы — кулпытаса, привлекшего Феликса орнаментом. Каждый кулпытас, помимо надписи арабской вязью, украшала еще и резьба, в иных случаях затейливая и богатая. Здесь она сплошь покрывала переднюю и боковые стороны. Плавные переливы арабских букв незаметно переходили в прихотливые изгибы стеблей, лепестков, контуры чашечек едва приоткрывшихся тюльпанов. Но в зарослях текучих, вьющихся линий Феликс обратил внимание на регулярно повторяющиеся, жестко-геометрические фигуры круга и креста. Он спросил о них у Жаика.
— Не знаю, — пожал тот плечами, — круг?.. Самое простое из всего, что можно придумать. Дай ребенку карандаш он тебе первым делом круг нарисует…
— Простите, Жаке, — возразил Бек, — но круг — это солярный, то есть солнечный знак, возникший, как полагают археологи, в эпоху среднего неолита…
— Э, — отмахнулся Жаик, — солярный знак… По-моему, это уже потом сочинили, чтобы диссертации писать. Думаешь, когда первобытный человек за кремень брался, он солнце имел в виду?.. Он изображал, что умел, что попроще. Или он, может, сразу «Грозный убивает своего сына» должен был нарисовать?
Бек не принял шутки.
— Круг — это солярный знак, — произнес он с внезапным упорством. — Круг — это солнце. Круг, колесо… Четыре луча-спицы внутри — это крест. Или та же львиная голова с гривой наподобие расходящихся солнечных лучей… Все это солярные знаки. Круг — основа восточного орнамента, восточного искусства… Больше того — восточного мировосприятия. Что такое степь, если не круг, очерченный горизонтом? Круг лежит в основе конструкции юрты. Круг — это колесо, основа кочевой жизни…
Они заспорили — эмпирик Жаик, воплощение здравого смысла, животастый, добродушный, с кривыми, прочно упертыми в землю ногами, и теоретик Бек — по-девичьи тонкий, бледный от волнения. С каждым словом он ожесточался все сильнее.
В спор вмешался Карцев.
— Солярные знаки свойственны разным народам, — сказал он небрежно. — Возьмите старофранцузское искусство или Египет… — Я интересовался этим вопросом, — сказал Бек. — Круг пришел в Европу из Азии.
— Как и крест, — сказал Феликс.
— Как и крест, — подтвердил Бек, не почуяв иронии. — Христианство переняло его у Востока, точно так же как и многое другое…
— Да ну! — сказал Феликс. Что-то слишком раздраженное, злое было в голосе Бека, рождавшее ответное раздражение и злость.
— Безусловно, — сказал Бек. — И само христианство ведь оно, между прочим, тоже с Востока, из Азии…
Феликсу вспомнился Вильнюс, кресты на готических башенках св. Анны… Ему стало грустно.
Цепочка глубоко врезанных в желтовато-ржавый камень крестиков тянулась вдоль его щербатых от солнца и ветра ребер. Диспут грозил затянуться. Он прав, думал Феликс о Беке. Конечно же, крест пришел в Европу с Востока… Правда, не столько пришел, сколько приплыл — по морю крови распятых рабов. Но не в том суть… И не в том, что через тысячу лет он вернулся в Азию с несторианами. А в том, что когда Бек говорит об этом, с этим не хочется соглашаться… Но ведь и он говорит, как бы заранее чувствуя несогласие и от этого раздражаясь… А главное, между тем, совершенно в другом. Главное в том, что все связано — эти орнаментальные крестики на степном кулпытасе, кресты на св. Анне, солярные знаки на скалах, выбитые ударами кремня… Все слито, но это еще надо почувствовать…
И Жаик, словно откликаясь на его мысли, перебил запальчиво срезавшихся Бека и Карцева.
— Слушайте, что я вам скажу, — проговорил он, внезапно просияв: — И так только это не вспомнилось мне сразу?… Было у казахов племя керей… Так вот, тамгой у этого племени был крест!..
Сообщение Жаика стоило многого, но не все сумели его должным образом оценить.
— Граждане! — сказала Рита капризно. — Поимейте совесть! Мы тут все давно поумирали от жары, а они знай себе толкуют про какие-то круги да кресты!.. — Подцепив платье на плечах двумя пальчиками, она чуть-чуть приподняла его над коленями и опустила.
— Глупая, — сказал Сергей. — Тут решаются концептуальнейшие вопросы!
— Ну и решайте, — сказала она, — только без нас… Вид у нее был действительно раскисший, и кожа на лице красная, обожженная.
Она подхватила под руки Веру и Айгуль. Но Вера не тронулась с места.
Она стояла на бугорке, вероятно — могильном холмике, почти сравнявшемся с землей, и смотрела в сторону кладбища.
— Как это странно… — вырвалось у нее. — Странно и страшно…
Голос ее был негромок, но то ли в нем, то ли во всем ее лице было что-то такое, отчего остальные голоса умолкли, разговоры оборвались.
— Вера, — с нарочитой твердостью произнес Карцев, как это делают, приводя человека в чувство. — Вера…
— Я подумала, что ведь это же кладбище, — сказала Вера, глядя сразу на всех, и никого не выделяя взглядом. — А мы говорим бог знает о чем, о солярных знаках, семантике орнамента, Европе, Азии, говорим, будто мы в музее. («Правильно» — подумал Феликс, удивляясь тому, как точно перехватила она возникшее было у него ощущение). Но мы же не в музее, тут люди лежат… И каждому из нас в такую землю лечь придется… Вот именно — каждому… Сначала одному, потом другому, за ним — третьему, и так до самого последнего… Я это представила — и мне стало так страшно…
— Дура ты, Верка, — сказала Рита отрывисто. — Нашла о чем думать!
— Э-ге-ге-гей! Пора-а!.. — донеслось до них со стороны дороги. Это Гронский и Спиридонов, стоя перед «рафиком», махали им руками.
— Наверное, дура, — спокойно согласилась Вера. — Но я и о том подумала, что ведь кто-то будет — первый… А он ходит и еще ничего не знает…
