Пол Боулз - Дом паука
— Да, это в моих привычках, — ответила Ли и в ярости швырнула трубку. Потом обернулась к Стенхэму: — Это уж чересчур.
И она пересказала ему все услышанное от управляющего. Стенхэм задумался. (Не будь здесь меня, решила Ли, он тоже дал бы волю возмущению.) В голове Стенхэма проносились один за другим различные варианты дальнейших действий.
— Граница закрыта. Это скверно, — медленно произнес он. — Но, возможно, ее откроют снова через пару дней. Явно это сделано для того, чтобы лишить националистов возможности уехать. Они будут прочесывать город за городом, улицу за улицей, дом за домом. Это называется râtissage[149].
Ли подошла к окну.
— Надеюсь, арабы устроят сущий ад, так что им больше не придет в голову сюда соваться.
Повернувшись, она снова подошла к Стенхэму.
— Если бы только я знала язык, можете не сомневаться, я бы никуда не уехала и до конца помогала им сражаться за независимость. Ничто не может доставить мне большего удовольствия. Но куда, интересно, мне деваться теперь? — Продолжала она без всякого перехода. — Где ночевать? На улице?
— Вам не остается ничего другого, кроме как поехать в Виль Нувель здесь же, в Фесе. Там есть гостиницы.
— Вот этого-то я как раз и не сделаю. В конце концов, если уж оставаться здесь — надо находиться там, где арабы.
Стенхэм хотел было сказать ей, чтобы она перестала ребячиться, но передумал.
— Тогда поезжайте со мной, — сказал он, улыбаясь и пожимая плечами. — Я как раз собираюсь туда, где будут арабы.
— Ладно, черт возьми, согласна! — воскликнула Ли. — Но смотрите, если мне там не понравится…
Глава двадцать седьмая
Как только они тронулись в путь, Ли заметно повеселела. Возможно, потому, что, едва выехав из города, автобус стал подниматься по петляющей дороге на южный склон Джебель Залагха, и воздух с каждой минутой становился прохладнее. А возможно, она просто расчувствовалась: таким непривычным казался этот автобус с незастекленными окнами, возбужденный говор горцев в живописных одеяниях и облегчение, которое она почувствовала, оттого что ни полицейские, ни солдаты не задержали их, когда нелепая древняя колымага отправлялась с грязной улочки на окраине Виль Нувель.
Такси понадобилось только для того, чтобы отвезти багаж Ли в мрачноватую маленькую гостиницу, где они сняли безнадежно убогую комнатушку, свалили вещи и заперли их там. Хозяйка, угрюмая на вид, но не лишенная приятности женщина, потребовала их паспорта и, внимательно изучив, настояла на том, чтобы Стенхэм внес плату за три дня.
Почти все пассажиры были крестьяне-горцы с юга, оказавшиеся в Фесе исключительно потому, что через него проходила дорога и здесь они делали пересадку. Красивые люди, опрятные, улыбчивые, и Ли смутно подумала — неужто они ничего не слышали о беспорядках в Фесе. Она могла спросить Стенхэма, если бы он сидел поближе, но, хоть они и устроились на одном сиденье, между ними вклинились три женщины, так что Стенхэм оказался на левом краю, а Ли — на правом, у открытого проема окна.
Загадочный Амар прихватил с собой своего друга или, вернее, врага — Ли могла бы в этом поклясться, судя по тому как они встретились на тротуаре у автобуса. Она оказалась рядом, и не сомневалась, что заметила гримасу неудовольствия, если не ненависти, на лице Амара, когда он обернулся взглянуть, кто же это хлопнул его по плечу. Но почему тогда он тут же бросился искать Стенхэма и спрашивать у него разрешения пригласить незнакомца поехать вместе с ними? Этого Ли не знала, но присутствие молодого человека не раздражало ее: он был хорошо воспитан, вежлив, куда опрятнее Амара (чья одежда была в ужасающем состоянии) и бегло говорил по-французски. Мальчики пристроились рядом на краешке сиденья в задней части автобуса; когда Ли в последний раз обернулась взглянуть на них, они о чем-то мило беседовали.
Свет клонящегося к вечеру дня озарял округу. Марокканские горные дороги редко проходят там, где живут люди; деревни могут ползти по склонам дальних холмов, стоять, протянувшись, как встопорщенный гребень, на вершинах скал, или привольно раскинуться между извилистыми от-рогами невысоких гор, но между ними и дорогой всегда пролегает долина. Несмотря на жару, воздух был пропитан резким ароматом горных трав, а его исключительная сухость, после вездесущих испарений многоводного Феса, бодрила. Всякий раз, когда автобус оказывался среди деревьев, со всех сторон доносился исступленный звон цикад. Поворот, насыпь розовой глины, скрип пружинящих рессор, непрестанное урчание разгоряченного мотора, серо-зеленый кактус в головокружительной высоте, снова поворот, растянувшиеся на тысячи миль гранитные пики гор на лазурной эмали неба, череда выхлопов, сопровождающих смену передачи, изменения звука и скорости, сонные всхлипы ребенка где-то сзади, еще один поворот, круто уходящий вниз овраг и сумерки, зримо поднимающиеся с самого его дна. А вот на одном из склонов, охваченная тихим закатным огнем — роща древних олив: могучие перекрученные стволы словно застыли в позах позабытого церемониального танца. Ли вспомнила, что говорил ей перед отъездом Стенхэм: они будут проезжать через края, где и по сей день жив культ Пана и до сих пор соблюдаются посвященные ему обряды с флейтами, барабанами и масками. Тогда она не знала, верить или нет, в тот момент это прозвучало как отрывок из неправдоподобной научной статьи. Но теперь, когда она видела все собственными глазами, это казалось совершенно реальным. Дикая нетронутая земля располагала к таким сумасбродствам.
Пожалуй, больше всего ее поражала чистоплотность этих людей. Чистыми казались не только они сами и их одежда (в автобусе пахло, как в прачечной, где на солнце сушится белье), не меньшую роль играло здесь и выражение их лиц, окружающая их аура общности; они наводили ее на мысли о незамутненных горных потоках, о краях, не тронутых цивилизацией. Она решила не обсуждать свои впечатления со Стенхэмом, поскольку он наверняка не удержится от критических замечаний, которые независимо от их справедливости могут только взбесить ее.
Вчера днем в кафе, к примеру, он сказал: «По сравнению с душой, интеллект — просто сводня». Ей вовсе не хотелось вдаваться в это туманное высказывание, но Стенхэм, конечно же, на этом не остановился и пояснил, что интеллект постоянно соблазняет душу знанием, тогда как единственное, в чем душа нуждается, это собственная мудрость. Чтобы не испортить поездку, решила Ли, необходимо отказаться от каких бы то ни было дискуссий с этим человеком и даже не делиться с ним впечатлениями о виденном, кроме разве что какого-нибудь восклицания — разумеется, уместного. Она понимала, что ей вряд ли удастся осуществить свой план с достаточной непринужденностью, но, если она будет настойчивой, вполне вероятно, что Стенхэм поймет и поддержит ее игру.
Автобус остановился у источника набрать воды. Неожиданная неподвижность и тишина, нарушаемая только лишь тихим шепотом (так как большинство пассажиров уже давно спали), вызвали у Ли легкий приступ дурноты, ей захотелось, чтобы автобус поскорее тронулся снова. Кто-то из пассажиров хотел выйти, но водитель, по-прежнему сидевший за рулем, пока его помощник наполнял радиатор, сказал, что выходить нельзя. Стенхэм наклонился к Ли, перегнувшись через три неуклюжих белых куля, и сказал:
— Насколько здесь легче и лучше, верно?
— Здесь дивно! — согласилась она, пораженная необычной страстностью своего голоса. От высоты в ушах у нее звенело, слегка кружилась голова. Но когда дверца захлопнулась, а успокаивающие звуки и движение возобновились, она поняла, почему ей вдруг стало так легко. Дело не только в чистом воздухе, который становился все свежее, важнее было то, что удалось избавиться от зловещей атмосферы ожидания и дурных предчувствий, которая окружала ее последние два дня. Два эти дня казались бесконечными. Город постоянно лез ей на глаза, и она подолгу стояла у окна, разглядывая его бесконечные крыши; порой же он вдруг становился невидимым, как притаившаяся в зарослях змея, поджидающая свою жертву. На мгновение Ли подумала, что уже никогда больше не захочет увидеть Фес. Однако было важно утаить это от Стенхэма: стоит ему догадаться о ее чувствах, и он наверняка постарается извлечь выгоду для себя и будет без конца поддразнивать ее тем, что она не способна вынести явные проявления социального сдвига, который так защищала. «Ага! — торжествующе воскликнет он, — теперь-то вы начинаете понимать, каково это — разрушить веру». А ей останется только дуться и выдумывать брюзгливые отговорки, вместо того чтобы просто сказать ему, что, даже если бы каждый признак этого движения от старого к новому был ей ненавистен, она все равно от всего сердца желала бы, чтобы оно произошло, так как несло жизнь, а без этой метаморфозы страну ожидают упадок и гибель. Так что ей следовало быть осторожной, и если все же не удастся скрыть от наблюдательного Стенхэма здоровый блеск, появившийся у нее в глазах, придется сказать, что влажность в Фесе была невыносимой, и как только они уехали, ее синусит прошел.
