Том Роббинс - Сонные глазки и пижама в лягушечку
Белфорд легко согласился взять Андрэ в поездку до аптеки: он чувствовал себя виноватым за то, что давеча посадил его в клетку. Теперь зверь и его хозяин смотрят на вас умоляюще, разместившись на передних сиденьях, – но с заднего сиденья им отвечает ваш непреклонный взгляд.
– Ничего, поест позже, – отрезаете вы. – Сейчас мы едем в китайский район.
02:06
В любом другом районе любого другого города неоновые вывески – не более чем электрифицированная информация. Только не в китайском. Здешний неон – это песня, музыкальная тема, визуальное оформление пейзажа. Дрожащие щупальца искусственного света хватают зазевавшихся туристов и утаскивают в китайский район, где их проглатывает ослепительная рыбья пасть, зараженная экзотикой. В длинном списке чудес, пришедших к нам из Китая – от пороха до макарон, – светящийся газ не числится, и в то же время китайский район без неона так же немыслим, как южный пляж без пальм: как иначе определить, что ты попал именно туда? Если еду можно назвать Святым Граалем китайского района, то неон – это аура Грааля, божественный нимб, яркий маятник, колебания которого гипнотизируют гостей, заполняя их умы образами запретных удовольствий и романтических стран. Неон китайского района – это неон тайны и радости. «ФОНГ», – говорит неон. И добавляет: «ФУ». А вместе получается «ФОНГ ФУ», таинственная и праздничная фраза. А еще неон говорит: «ИМПЕРАТОРСКИЙ САД», или «ХРАМ ЛУНЫ», и эти слова просты и понятны, хотя буквы, из которых они составлены, похожи на дым шанхайской опиумной трубки: они смешны и обворожительны, неуклюжи и абсолютно правильны, они подражают каллиграфии, как внук подражает дедушке. Даже элементы, стилизованные под бамбук, выглядят уместно. Светящийся газ пульсирует в них подобно животворящей плазме, создает образы драконов, пагод и мисок с рисом, играет оттенками томатного соуса, маринованных утиных лапок и оперы, оттенками гибискуса и женьшеня, шелкопрядов и петард. Неон орудует магической иглой над бледным небом китайского района, вышивая узорчатый защитно-рекламный чехол, который ни с чем не спутаешь.
Именно по обилию и характеру неоновой рекламы вы со своими компаньонами понимаете, что прибыли в китайский район Сиэтла. И тут же появляются другие признаки: полуразрушенные здания с низкими крылечками, теневые силуэты Будды на старых кирпичных стенах, пирамиды пустых ящиков на каждом углу… Тротуары китайского района – это место, куда приходят умирать срезанные листья овощей.
Китайский район Сиэтла официально, из вежливости, называют международным. С одной стороны, это соответствует истине, а с другой – явно ей противоречит. В районе нет ни европейцев, ни африканцев, ни южноамериканцев, ни австралийцев, ни арабов, так что вряд ли его можно назвать международным. Однако наряду с китайцами здесь живут японцы, корейцы, вьетнамцы, лаосцы и, конечно же, филиппинцы, а значит, более подходящим было бы название «азиатский район». Тем не менее Фредди Мати живет здесь отнюдь не из любви к собратьям-азиатам. Причина в другом. Во-первых, все ночные клубы находятся рядом, во-вторых, полицейским платят, чтобы они сюда не совались, а в-третьих – жилье стоит дешево.
Ваш отец занимает верхний этаж небольшого четырехэтажного здания, принадлежащего торговой фирме «Ли По», импортеру и оптовому продавцу всяких безделушек тюремного производства. Его окна светятся, что неудивительно: Фредди обычно не спит до рассвета, а все ночные клубы закрыты в честь Пасхи, так что ему просто некуда пойти. Белфорд считает, что навестить отца – очень милый шаг, только время визита несколько необычно. Он тоже хочет подняться: во-первых, чтобы поддержать вас на крутой и плохо освещенной лестнице, а во-вторых, из желания поскорее установить теплые отношения с предполагаемым тестем.
Фредди долго не отвечает на стук. Из дверных щелей ощутимо тянет марихуаной. Вы не уверены, что Белфорд готов к этой встрече. С другой стороны, отец вряд ли готов к встрече с обезьяной, нетерпеливо прыгающей в полумраке.
– Пипи! – восклицает Фредди, открыв наконец дверь. – Вот это да! Ну, привет!
Вы редко отвечаете на звонки отца, а навещаете его не чаще, чем один или два раза в год, однако он никогда не жалуется, а наоборот, неизменно и бурно радуется при каждой встрече. Правда, сейчас эти восторги кажутся неуместными: было бы легче, если бы он вас упрекал.
– Моя малышка Пипи! Заходи, Пипи. Кто это с тобой? – Он замечает Андрэ. – Опа, ничего себе! Не могу поверить! – При виде макаки Фредди приходит в восхищение, начинает хихикать и пританцовывать. – Это шутка, да? Ух ты, смотри-ка! Она что, настоящая? Или это робот? Да нет, вроде настоящая!
– Конечно, настоящая, мистер Мати. Прямо как вы и я. Добрый вечер! Меня зовут Белфорд Данн.
Если Белфорд ожидает, что Фредди в ответ воскликнет: «Ах, моя дочь о вас столько рассказывала», то его ждет горькое разочарование. Вы, однако, не собираетесь помогать их знакомству. Теперь уже не имеет значения, узнает ли Белфорд о том, что ваш отец употребляет наркотики. Это и раньше-то не имело значения: Белфорд, конечно, отвергает наркотики, но Фредди как малоимущий представитель этнического меньшинства заслуживает скорее жалости, чем презрения. Так или иначе, им придется самим решать проблемы сближения. Едва переступив порог, вы тотчас извиняетесь и ловким друидом стремитесь в ванную через Стоунхендж картонных коробок, кассет, пластинок, лазерных дисков, книг и барабанов.
Вам даже не надо дергать веревку-выключатель, которая свисает с матовой лампочки, как макаронина с белой фрикадельки: уличного неонового света, пробивающегося сквозь окно, достаточно, чтобы все увидеть. Долго искать не приходится – в беспорядке Фредди есть определенная система. Вопреки советам бабушки Мати он не выкинул ни одной вещи, принадлежавшей вашей матери. Например, те книги на полу в комнате: он их перекладывает, стирает пыль, использует как подставку для барабанов, но никогда не перечитывает. Однако объект ваших поисков, благополучно отправившийся в сумку, – вовсе не книга (хотя некоторые книги заслуживают именно такого применения).
Для отвода глаз вы спускаете воду – неудачный ход, ибо унитаз засорен, и вода бежит через край.
Ваши родители никогда не жили здесь вместе: отец нашел эту квартиру через шесть лет после смерти своей жены, когда вы учились на первом курсе. Тем не менее присутствие матери ощущается во всем. Ее старый письменный стол орехового дерева занимает почетное место, на нем по-прежнему стоят ее курительницы для благовоний, чернильницы, словарь рифм и фотографии Дилана Томаса, словно ожидая возвращения хозяйки. Несмотря на острое желание продолжить начатую авантюру, вы пару минут исподтишка наблюдаете за Фредди и Белфордом. Они стоят в коридоре и, судя по всему, весело проводят время: между ними уже установился особый вид шутливых отношений, характерный для мужчин и совершенно немыслимый среди женщин. Они даже успели обменяться пропагандистскими материалами: Фредди всучил Белфорду памфлет с манифестом радикальных анархистов, а в ответ получил лютеранскую брошюру.
– Пипи, ты вся в черном, малышка! Выглядишь классно! Так приятно смотреть, когда ты в черном.
– Да, пап. Похоже, мы с тобой одеваемся в одних бутиках. Он улыбается в ответ; один только ремень в ваших джинсах стоит дороже, чем весь его прикид, от водолазки до сандалий (правда, за ремень еще не выплачен кредит).
– Ну что ж, пап. Жаль, что приходится бежать…
– Уже отчаливаешь?
– Мы проезжали мимо, увидели свет в окнах, решили зайти поздороваться. Да и поздно уже…
Белфорд бросает на вас озадаченный, чуть ли не обвиняющий взгляд.
– Эй, Пипи, ночь – это самое время! Правда, тебе завтра на работу.
– Да уж.
– Ну хорошо. Только помни, малышка: флейту изобрели раньше, чем колесо.
– Что вы говорите, мистер Мати? – удивляется Белфорд. – Я и не знал!
Фредди хочет сказать, что искусство, по большому счету, важнее для человечества, чем коммерция или индустрия. Старая знакомая песня.
– Ну, пап! Музыкант в семье ты, а не я.
– Верно. Я не забыл твои уроки пения. – Вы оба смеетесь, вспомнив эти дурацкие уроки. – Ну ничего. Главное, что у тебя полно лягушачьих шкурок.
Вы застываете. И смотрите на отца таким взглядом, как три дня назад, в ресторане, смотрел на вас Ларри Даймонд, услышав наивно брошенную фразу «дикарь африканский».
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваете вы осторожно. – Почему лягушачьи шкурки?
Заметив перемену в вашем настроении, Фредди поспешно объясняет, что «лягушачьи шкурки» – это сленг.
– Уличная феня, – говорит он. – Лягушачьи шкурки значит деньги. Доллары.
Заметив ваше облегчение, Фредди радуется. А Белфорд, наоборот, мрачнеет.
Какое-то время вся компания, включая Андрэ, хранит молчание. Потом вы смотрите на часы и киваете в сторону двери.
