Ким Мунзо - Самый обычный день. 86 рассказов
— Па, — настаивает упорный человек.
Камень молчит. Учитель на мгновение откидывает голову назад, а потом опять приближает лицо к камню на расстояние десяти сантиметров;
— Па-па-па-па. Па!
Никакого ответа. Человек снова улыбается, поглаживает подбородок, встает на ноги, достает из кармана пачку сигарет, берет одну и закуривает. Пуская дым, он разглядывает камень. Как следует устанавливать с ним контакт? Как сообщить ему о своих намерениях? Одним щелчком экспериментатор выстреливает окурок в стоящее рядом дерево и (подобно борцу на ринге, который набрасывается на противника) наскакивает на камень с криком:
— ПААА!
Видимое равнодушие булыжника берет его за душу. Человек проводит по поверхности камня кончиками пальцев. На сей раз он говорит с ним вкрадчивым голосом:
— Камешек. Здравствуй, камешек. Камень? Камень. Камень…
Упорный человек непрерывно ласкает его, сменяя быстрые движения медленными. Он гладит булыжник то тихо и нежно, то с бешеной скоростью.
— Ну, давай же. Скажи: па.
Камень ничего не говорит. Упорный человек целует его.
— Я же знаю, что ты способен если не услышать меня, то хотя бы понять. Ты меня понимаешь? Можешь уловить мои мысли? Я уверен, что ты можешь произнести этот слог. Я знаю, что тебе ничего не стоит сказать «па». Мне совершенно точно известно, что ты умеешь говорить, ну хотя бы чуть-чуть. Я понимаю, как тебе трудно: может быть, потому, что никто и никогда с тобой не разговаривал и не просил тебя заговорить, а поначалу и с непривычки это всем дается с трудом. Я это все имею в виду, поэтому отношусь к тебе с пониманием и не прошу у тебя ничего невозможного. Стоит тебе приложить небольшое усилие, и все получится. Сейчас я повторю слог еще раз, и ты сразу повторишь его вслед за мной. Ладно? Ну, вперед. Это довольно-таки трудно, но все же возможно. Давай, скажи «па». Па. Па.
Он прикладывает ухо к поверхности камня, чтобы убедиться в том, что его усилия превратились в какой-нибудь звук, хотя бы шепот. Но не тут-то было: булыжник молчит. Молчит, и точка. Упорный человек набирает полные легкие воздуха и снова берется за дело. Он приводит камню новые доводы, объясняет ему, в чем причина его затруднений в области говорения и как ему преодолеть их. Когда наступает ночь, он берет булыжник на руки и очищает от грязи ту его часть, которая касалась земли. Потом экспериментатор относит камень домой и кладет на обеденный стол, стараясь устроить его поудобнее. На протяжении ночи он не беспокоит гостя. На следующее утро хозяин дома желает ему доброго утра, аккуратно умывает под краном теплой водой: не слишком горячей и не слишком холодной. Потом он выносит булыжник на балкон. С балкона видна вся долина, по которой разбросаны домики дачников, краешек озера и вдали — огни автострады. Упорный человек кладет камень на стол и садится рядом на стул.
— Давай, скажи «па».
Через три дня упорный человек делает вид, что рассердился:
— Вот и хорошо. Не хочешь, и не говори ничего. Ты думаешь, я не понимаю, что своим молчанием ты выражаешь свое презрение ко мне? Чтобы пренебрежение стало явным, слова не нужны. Только хочу тебя предупредить: я никому не позволю над собой издеваться.
Упорный человек берет камень в правую руку, сжимает его (так крепко, что его лицо краснеет от усилия) и швыряет с балкона изо всех сил. Камень описывает в небе дугу: он летит над долиной, над домиками и бассейнами дачников; над каким-то мужчиной, который стрижет свой газон; над шоссе, где идут ремонтные работы; над автострадой, по которой сегодня нет большого движения; над новой промышленной зоной; над стадионом, где заканчивают матч вничью команда футболистов в зеленых майках и белых трусах и команда футболистов в желтых майках и синих трусах; над зданиями провинциального городка, пока не падает ровно посередине площади у ног немецких туристов, упоенно фотографирующих собор. Они настолько поглощены этим занятием, что даже не замечают камня, который разбивается о мостовую с довольно членораздельным сухим звуком: «па!»
Физиономия
Интеллектуалист не способен запомнить ни одного лица. Когда на улице с ним здоровается какой-нибудь встречный, он никогда не знает, кто это и почему они знакомы. Некоторые лица кажутся ему не совсем новыми, но ему никогда не удается соединить их с каким-нибудь именем или угадать, что у него с ними общего. Он научился так искусно избегать неприятных конфликтов, причиной которых неизбежно становилась его ужасная память, что всегда (дабы не дать другим понять, что он их не узнает) отвечает на все приветствия. И делает это так радостно и так непринужденно, что никто и не догадывается об обмане. Интеллектуалист способен даже поддерживать беседу на общие темы (а иногда и несколько более специальные), и когда они наконец прощаются, обмениваясь рукопожатиями или похлопывая друг друга по спине, незнакомец уходит в полной уверенности, что его собеседник ни на секунду не засомневался в том, с кем разговаривает. Главное, с самого начала проявить радостные чувства, чтобы у встречного ни на секунду не возникло никаких сомнений. Прежде всего, обнаружив, что кто-то его узнал, интеллектуалист громко восклицает: «Как жизнь? Как дела?». Нет ничего хуже, чем изобразить на лице растерянность или отвечать неуверенным голосом, потому что тогда незнакомец непременно посмотрит на тебя подозрительно и задаст роковой вопрос: «Ты меня, наверное, не помнишь?». После этого врать совершенно бесполезно, потому что сам вопрос показывает, что тот, к кому он обращен, выдал себя с головой и не имеет ни малейшего понятия о том, кто стоит перед ним.
Он никогда не помнил ни одного лица. Даже в детстве. В школе он выделял фигуру учителя, потому что этот человек был выше и полнее, чем остальные существа, находившиеся в классе. Своих одноклассников, которые были невысокого роста (примерно такого же, как он сам), ему различать не удавалось. Все физиономии были разные — как можно было требовать от него различать, какое лицо кому принадлежало? Дома, к счастью, он распознавал своего отца, потому что тот был самым высоким и крупным из всех. К тому же у него был колючий подбородок, хотя он брился каждый день, и мальчик чувствовал это, получая папины поцелуи. У мамы, напротив, никакой бороды не было, и ее кожа отличалась нежностью. Обычно она носила юбку, что еще больше облегчало задачу, если он должен был найти ее. Наверное, поэтому, когда мать надевала брюки, сын испытывал минутное замешательство и должен был обращать внимание на ее тонкие руки и нежность щек. Узнать брата ничего не стоило: это был просто другой мальчик, второе существо маленького роста в доме. Если бы в семье было больше взрослых или детей, ему бы пришлось нелегко. Нечто подобное случалось с ним каждое утро, когда он смотрелся в зеркало и видел там незнакомое лицо. В том, что эта физиономия принадлежала ему самому, не было ни малейшего сомнения, но если бы его попросили узнать ее среди других пяти, это стало бы для него неразрешимой задачей.
По этой самой причине его охватывает ужас, когда однажды у входа на станцию метро возле своего дома он видит девушку, которая поднимается ему навстречу, и узнает ее. Они совершенно незнакомы и никогда не обменялись ни единым словом, но он совершенно отчетливо помнит, что видел ее в течение одной минуты тридцать восемь лет назад в то утро, когда он ходил получать университетский диплом. Незнакомка выходила из учебной части, и на ней была синяя кофточка, белая блузка и серая юбка.
Впервые в жизни он узнал какое-то лицо, лицо, которое видел всего один раз в жизни много лет тому назад. Это вызывает у него восторг. (Может быть, ему надо было сменить свои планы и повернуть назад? Наверное, стоило пойти за женщиной и объяснить ей, что он помнит ее по прошествии стольких лет, помнит, как однажды утром она выходила из учебной части на факультете? Нет, это было бы бессмысленно. Скорее всего, девушка сочла бы его слова дешевой уловкой, чтобы с ней познакомиться, и не обратила бы на него никакого внимания.) Он не знает, что ему и думать: единственной физиономией, которую ему удалось узнать за все годы своей жизни, оказалось лицо женщины, с которой он встретился однажды тридцать восемь лет тому назад. Интеллектуалист приходит к выводу, что сей факт, вероятно, должен бы открыть ему некую тайну, дополнить его знания о собственной личности, о причинах отсутствия у него физиономических способностей, которым он отличался с самого детства. Он абсолютно уверен в том, что в этой загадке кроется ключ к смыслу его жизни, весьма успешной, но отмеченной несмываемой печатью неспособности вспомнить ни одно из виденных лиц. Игра случая не может оправдать то, что, встретив эту женщину всего-навсего во второй раз в своей жизни, он с легкостью смог вспомнить ее и немедленно определить, кто она такая. Однако, сколько он ни размышляет на эту тему, ему не удается решить загадку. Проходят дни, недели, годы. На протяжении оставшейся жизни он по-прежнему никого больше не узнает. В мыслях он часто возвращается к тому исключительному случаю. Девушка является очевидным доказательством того, что ему дано запоминать какие-то лица; ведь смог же он узнать ее в тот день, когда они встретились у входа в метро, — думает он с надеждой. Интеллектуалисту невдомек, что его знакомая всю жизнь живет на его улице (если точнее, то через два дома от его подъезда) и что он видел ее сотни раз, как до той встречи на лестнице метро, так и после.
