Ирвин Шоу - Любовь на темной улице (сборник рассказов)
— Мне нужно с тобой посоветоваться, — сказал Трент. Вид у него был не из лучших, и он чувствовал себя не в своей тарелке, ерзал на стуле, что, в общем-то, было не свойственно этому бизнесмену.
— Ты больше разбираешься в таких делах, тебе лучше, чем мне, известно, что происходит в мире. Я торчу здесь уже довольно долго. Каждую неделю я читаю журналы, которые мне присылают из Америки, но из них очень трудно понять, насколько на самом деле серьезна та или иная возникающая ситуация. Я, Джон, столкнулся с одной проблемой.
— В чем она заключается? — спросил муж.
Трент явно колебался, не зная, что ответить, вытащил сигару, откусил ее кончик, отправил, незажженную, в рот.
— Ну, — наконец вымолвил он, сконфуженно улыбаясь. — Однажды мне предложили вступить в Коммунистическую партию.
— Что такое? — удивленно спросил муж. Трент, этот крупный тщеславный, удачливый исполнительный директор, бизнесмен, в дорогом костюме, с аккуратно приглаженными седыми волосами. Его никак нельзя было принять за кого-то другого. И вдруг??!
— Я говорю, мне предложили вступить в Коммунистическую партию, — повторил Трент.
— Когда? — спросил его муж.
— Это было в 1932 году, — ответил Трент. — Когда я учился в Чикагском университете.
— На самом деле? — озадаченно спросил мой муж, не совсем понимая, чего же хотел от него Трент.
— Ну и что мне делать? — спросил Трент.
— Ты вступил? — спросил муж.
— Нет, не вступил, — признался бизнесмен. — Хотя не скрою, я долго размышлял над этим.
— В таком случае, я не вижу здесь никакой проблемы, — сказал муж.
— Тот человек, который сделал мне такое предложение, — продолжал Трент, — был преподавателем. На экономическом факультете. Один из тех молодых людей в твидовых пиджаках, которые побывали в России. Он обычно приглашал способных студентов к себе домой выпить пива, потрепаться, как правило, раз в неделю, и мы разговаривали обо всем на свете: о сексе, политике, и нам казалось, что мы такие умные, интеллигентные — хоть куда. В те дни он был отчаянным парнем…
— На самом деле? — все еще удивленно, не веря своим ушам, переспрашивал его мой муж.
— Ну, — продолжал Трент, — я вижу, чем сейчас занимаются эти комитеты, — колледжами, — и вот не знаю, должен ли я сообщить им его имя.
Сейчас мой муж решил быть настороже. Он вдруг вспомнил, что не очень хорошо знает этого Трента, несмотря на их встречи по вечерам на площадке для гольфа. Он, взяв карандаш, пододвинул к себе блокнот.
— Его имя? — спросил он.
— Нет, нет, — всполошился Трент, — я не хочу вас в это втягивать. Я до конца сам не уверен, стоит ли мне самому вмешиваться.
— Где этот человек сейчас?
— Не знаю, — ответил Трент. — В Чикаго он уже не живет. Я переписывался с ним несколько лет, до того момента, когда все это выплыло наружу. Насколько я знаю, он либо уже умер, либо где-то занимается йогой.
— Скажи, только поточнее, — с некоторым раздражением, довольно резко, спросил его мой муж, — что тебе нужно от меня?
— Только твое мнение, — не моргнув глазом, ответил он. — Ну, помочь, что ли, мне принять нужное решение.
— Сообщи в комитет его имя.
— Ну, знаешь ли, — неуверенно протянул Трент. — Нужно прежде как следует подумать. Мы ведь были с ним хорошими друзьями, я часто думал о нем, и такой шаг с моей стороны может ему сильно повредить, к тому же это было все так давно, лет двадцать назад…
— Ты пришел ко мне просить совета, — твердо сказал мой муж. — Так вот он — сообщи его имя в комитет.
В этот момент дверь отворилась, и без стука вошел консул. Его никто не ожидал всего через два дня, и мой муж, вполне естественно, очень удивился.
— Ах, простите, я не знал, что у вас посетитель, — извинился консул. — Как только освободитесь, прошу вас зайти ко мне.
— Я ухожу, ухожу, — торопливо сказал Трент, вставая со стула. — Благодарю тебя. Благодарю за все.
Они пожали друг другу руки, и Трент вышел…
Консул, осторожно закрыв за ним дверь, повернулся к моему мужу.
— Садитесь, Джон, — сказал он. — У меня для вас есть очень важная новость. Это очень серьезно.
Консул, по существу, был еще молодым человеком, не старше Майкла. Он принадлежал к числу тех юных счастливцев, которые умеют выплывать на поверхность в любой организации, не предпринимая никаких видимых усилий со своей стороны. У него был ясный мягкий взгляд, приятная внешность, и он, казалось, всегда умудрялся отлично загорать — у него был ровный, здоровый загар. В прошлом году он женился на очень красивой девушке, единственной дочери в состоятельной семье, и оба они вскоре обрели весьма ценную репутацию забавной супружеской пары, и поэтому все постоянно приглашали их на приемы, вечеринки, продолжительные уик-энды в самые знаменитые дома. Он был молодым человеком, которого с большим рвением продвигали его начальники, все его явно отличали с самого начала дипломатической службы. Мой муж, который никак не мог похвастаться таким везением или таким темпераментом, как у них, относился к нему с таким же радушием, как и другие, с удовольствием выполнял дополнительные служебные обязанности за консула, которым тот, из-за перегруженности своей „социальной“ программы, не имел никакой возможности уделить должного внимания. Нельзя сказать, что мой муж был к нему равнодушен и не завидовал. Да, завидовал, и еще как! Мой муж слишком хорошо осознавал собственную ценность, знал о своих серьезных достижениях по службе и, конечно, не мог не чувствовать допущенную по отношению к нему несправедливость, когда ему приходилось сравнивать их нынешнее положение и вероятное будущее. Кроме того, когда они оба работали в посольстве в Х., мой муж занимал гораздо более высокий дипломатический пост, чем он, и, скажите на милость, какой человек станет равнодушно взирать, как его бывший подчиненный, гораздо моложе его, через его голову добивается большей власти и становится его начальником? Но странная смесь зависти, любви и преданности — не такая уж большая редкость в любой иерархии, как это обычно себе представляют.
Из всех сотрудников только Майкл Лаборд был невысокого мнения о консуле и презрительно называл его „золотистым лютиком“ из-за его белокурых волос и постоянного везения. Должна признать, со своей стороны, что я сама, как и мой муж, не была абсолютно очарована консулом. Меня отталкивало в нем что-то смутно неприятное, фальшивое, но я старалась не выдавать своих чувств перед мужем даже намеком. Я также держала в тайне один небольшой инцидент, участниками которого были только двое — консул и я. Однажды днем я делала в городе покупки и на секунду остановилась перед витриной магазина. Когда я нечаянно подняла глаза, то увидела консула. Он выходил из какой-то двери всего в нескольких футах от меня. На нем не было шляпы, волосы у него были еще влажными, прилизанными, как будто он только что принял душ. Он сделал нерешительный шаг в мою сторону, и я улыбнулась ему. Вдруг неожиданно для меня он резко повернулся и, делая вид, что не узнал меня, быстро зашагал прочь. Я была уверена, что он меня видел, и во всем этом небольшом разыгранном спектакле чувствовалось, что он весьма смущен, что, конечно, было отнюдь не в его характере. Я подождала, пока он не завернет за угол, и пошла своей дорогой, нужно признаться, весьма озадаченная. Потом из чисто женского любопытства остановилась, пошла назад, подошла к той двери, из которой только что вышел консул. На одной из створок был список имен шести жителей этого дома, и только одно оказалось мне знакомым. Это была фамилия одного молодого американца, у которого, как полагали, был крупный, независимый доход. Он поселился в нашем городе всего три месяца назад. Я видела его раз, может, два на приемах, но даже если бы его слава не бежала впереди него, я без особых усилий, только по одной его манере ходить и разговаривать, могла бы догадаться, кто он такой. Само собой, если бы консул не повел себя таким странным образом, если бы он, как водится, поздоровался со мной, сказал — „хэлло“, как все нормальные люди, то мне бы и в голову не пришло изучать список жильцов этого дома на медных табличках.
— Я прибыл сюда из посольства гораздо раньше, чем рассчитывал, — начал объяснять моему мужу консул, когда тот сел на стул напротив него. — Только потому, что должен лично сообщить вам об этом. Вы временно отстранены от своей должности, и это распоряжение вступает в силу сразу же после окончания рабочего дня.
Мой муж, рассказывая мне об этом, подчеркнул, что он испытал при этом какое-то странное чувство облегчения. Где-то в подсознании, без всякой видимой причины, вот уже в течение двух лет он ощущал, что все время ждет именно этих слов. И теперь, когда эти давно ожидаемые слова наконец были произнесены, он почувствовал, как с его плеч свалился тяжелый груз.
