Руслан Белов - Встретимся через 500 лет!
Одна из карточек Жеглова позабавила. В ней Пуаро повествовал, что Наполеон являлся осведомителем отца Падлу. Тот, как говориться, купил императора за медный грош, сказав ему, простодушному, что успешно борется с провалами в памяти, вспоминая вечерами все, что видел за день, все до мелочей. И стал рассказывать, кого в тот день видел утром в коридоре, в фойе, в процедурной, на прогулке, как они выглядели, что говорили и делали, куда шли. Наполеон Бонапарт, считавший, что память – это последнее, что остается у человека, – действительно, что такое великий император без памяти? – проглотил приманку, и стал рассказывать Падлу, все, что видел за день со своей башни.
Прочитав все карточки, одна другой любопытнее (более других его внимание задержала описывавшая перипетии его оживления в Подземном мире), Жеглов долго думал. Ничего тактического не надумав, пошел обедать.
Обед его удовлетворил – вкусно! Такого бы повара в столовку Таганского ОВД. Шарапов – разочаровал. Бойкотом. Сел, буржуйский паразит, к мадам Пелльтан с дочерью, сыпал комплементами и французскими анекдотами. Поглядывая на приятеля, Жеглов мстительно думал: «Получит от Лизки разносом по голове, и поделом». Поев, встал, поблагодарил Рабле поднятым вверх большим пальцем, пошел подышать свежим воздухом.
23. Думаю, когда-нибудь вы решитесь
На террасе Эльсинора, у балюстрады, Жеглов увидел Пелкастера, пастором с амвона общавшегося с притихшими заснеженными горами. Подошел к нему поздоровался:
– Здрасте, преподобный! Как дела? Как служба?
– А это вы, полковник, – обернулся Пелкастер. – Здравствуйте! Вижу, вы о чем-то хотите меня спросить?
– Лучше вы мне сами что-нибудь расскажите. Сказочку какую-нибудь.
– Сказочку? Я вот сейчас вспоминал Афродиту… – простер ладонь в сторону статуи богини.
– Афродиту? Мысль понял. Ну и что вы о ней вспомнили?
– Вы знаете, она жила во все времена. Сначала ее звали Иштар, потом Астартой, потом Сирийской богиней, она же являлась Омфалой, которой бесконечно покорился сам Геракл. Отцами же ее были Зевс, Кипр, Еще она родилась сама по себе в раковине и от яичек Урана, отрезанных и брошенных затем в море Хроносом. Еще интересно, что в древности ее видели то мужчиной, то женщиной.
– Занимательно! А в чем же соль вашей сказки?
– А в том каждый человек, попавший на Олимп, попавший в наш Кристалл, живет только так.
– Как это только так?
– Он может рождаться от разных родителей, быть поочередно мужчиной и женщиной, птицей и насекомым. И это важно, ибо жизнь бесконечна, и прожить ее в одной ипостаси практически невозможно…
– Понимаю, но верю в это с трудом, – попытался Глеб представить себя женщиной, супругой какого-нибудь бородатого мужчины, который храпит во сне, прячет заначки, слоняется по квартире, почесывая пятерней запревшие половые органы. – И воспринимаю не очень в смысле морального кодекса.
– Почему же не очень?
– Мне один ботаник рассказывал, как она, то есть Афродита, от Зевса родилась… Мамаша Громовержца, ее звали… ее звали… Матросское какое-то имя… А! Рея! Так вот, эта Рея запрещала сыночку жениться – многие дамочки и сейчас по сугубым причинам это делают, – так он, в очередной по этому поводу ссоре, в состоянии, естественно, крайнего душевного волнения, погрозил маменьке: – Не разрешишь с бабами трахаться, буду с тобой!
Маменька-Рея всерьез это заявление приняла – было, значит, что-то в мозгах, было! – и в сторону уползла. А Зевс – юноша заводной был, тоже змеюкой обратился, а у них маменек нет, не помнят они их, и за ней. В общем, от этой ссоры и ее последствий в виде кровосмешения, Афродита-то и родилась.
– Ну, не совсем так это было, но это не важно, – сказал Пелкастер, терпеливо дослушав. – Моральные установки у бессмертных людей вырабатывается бессмертностью, и они помогает жить. Думаю, когда-нибудь вы сможете жить как Зевс, но не малограмотный и дикий, а просвещенный и гуманный, – прояснил Пелкастер мысли собеседника светлой улыбкой.
– Посмотрим, – сказал Жеглов. – Пожалуй, я пойду, прогуляюсь, подумаю над вашими словами.
– Обязательно подумайте, это вам в ближайшем будущем пригодится…
24. Необходима осторожность
Распрощавшись с эльсинорским чудаком, Жеглов пошел по парку, представляя себя Владимиром Высоцким. Красивым и некрасивым, очень сильным и очень слабым человеком. Это получилось нетрудно, ведь милицейский полковник Владимир Семенович Епифанов, по поручению одного из высших лиц советского государства с начала 70-ых «смотревший» за поэтом, хорошо знал его лично. Знал песни и письма, им сочиненные. Все песни и все отправленные письма. Знал, о чем он думает, переживает и мечтает. Знал (из докладов министерского психоаналитика) то, чего не знал никто, даже сам поэт. Поэтому-то, попав в психиатрическую лечебницу, полковник и стал «косить» под Жеглова, это было не сложно и приносило удовольствие убедительностью.
У него получилось, и четверть часа он побыл Высоцким. Самым настоящим, потому что стихи, сами собой пришедшие в голову были самыми настоящими. Восторженно их шепча: —
А мы живём в мертвящей пустоте,– Попробуй, надави – так брызнет гноем…И страх мертвящий заглушаем воем,И вечно первые, и люди, что в хвосте,
– он шел по дорожкам парка, ничего и никого не замечая, шел, пока над головой не каркнула пролетавшая ворона. Вновь обернувшись Жегловым, он вспомнил одно высшее лицо советского государства, приказавшее ему смотреть за поэтом единственно из чувства юмора, которым нимало гордился.
– Вы Владимир Семенович, и он Владимир Семенович. Значит, вы родственные почти люди, и вам будет легко работать друг с другом.
Ему стало нехорошо на душе, хотя он ничего дурного поэту не сделал, разве самую малость. И сделал ведь не ради лишней звездочки, но сохранения уже имеющихся, а это большая разница. В общем, чуть-чуть жизнь попортил… А сколько раз зато выручил? Раз десять, не меньше. Хм, раз десять… Чтобы заглушить муторность, овладевшую организмом, он попытался представить себя Гамлетом. Получилось не вполне: Владимир Семенович стал не вымышленным персонажем знаменитой пьесы, но ее автором. Парк вместе с греческими статуями, лес, Эльсинор, горы исчезли, вокруг поднялись грязные стены таверны, навис закопченный потолок, в своем движении вниз остановленный мощными балками на уровне чуть выше человеческого роста. Но этого Трясущий Копьем не видел: ни стен, ни потолка, даже дощатого стола не видел, за которым сидел, ни свечи сбоку, он видел листок бумаги с монологом Гамлета и свои руки, сжимавшие его. Руки подрагивали – врач сказал, что это от вдыхания паров ртути, и что это вдыхание, возможно, опаснее последствий французской болезни, которые оно, якобы, устраняет. Но строки монолога лежали на листке ровные, как копья, ведь писались при помощи трафарета. И смысл они несли острый, как копье.
– Кто там глава??
Всевышний? или Сатана?!
Вот в чем вопрос!
Вот что удерживает нас по эту сторону могилы! – прочитал он шепотом.
Следующее прочтение завершилось нескорым выводом:
– Нет, за это в «Городе виселиц»[82] меня вздернут на радость врагам и почитателям. Надо, необходимо, переделать. Или просто взмутить воду? Пожалуй, да…
Некоторое время Шекспир тряс свинцовым карандашом в записной своей книжице. Прочитав написанное, самодовольно улыбнулся: – Хорошо! Дураки не поймут, а умные… А умные тоже.
25. Жозефина и другие
Из Города Виселиц Владимир Семенович попал на задний двор Четвертого корпуса. Очувствовавшись, увидел перед собой незапертую дверь. Вошел. Оказался в коридоре, кончавшимся дверью, за которой смеялись женщины. Постояв перед ней в нерешительности, раскрыл. Увидел ярко освещенную залу. Посредине стоял длинный стол, уставленный яствами, за ним сидели дамочки, одна другой примечательнее. Увидев его, они замолкли, уставились в свои лорнеты. Жеглов прокашлялся. Сказал ответственно:
– Я от Советского информбюро с плановой проверкой. Как, санитары не обижают? Просьбы и предложения есть? Кормят хорошо? Пролечивают нормально?
– Представьтесь, пожалуйста, – изрекла старшая женщина, сидевшая во главе стола.
– Епифанов, полковник МВД, – показал удостоверение.
– Очень приятно. Я – урожденная Мари Жозеф Роз Таше де ля Пажери, – назвалась особа невысокого роста. Прозрачное ее платье античного силуэта без рукавов заставляло отрывать взгляд от лица, хранившего былую красоту.
– Столько имен не запомню. Разрешите называть вас просто Мари?
В зале воцарилась гробовая тишина. «Милиционер родился» – подумал Жеглов. Тут вскочила младшая женщина. Кипя негодованием, она сказала:
– Вы говорили с Жозефиной Богарне-Бонапарт! Вам что, в Советском Союзе историю не преподавали?!
