Александр Терехов - Крысобой. Мемуары срочной службы
Швырин молча вздрогнул от холода. Ему не хотелось возвращаться.
Козлов вдруг понял это и разозлился так, что чуть не выступили слезы.
— Иди, — прошептал он. — Иди. А то… замерзнешь.
Это был его лес. Это был его покой — и нечего было примазываться.
Швырин внимательно посмотрел на него и, согнувшись, пошел по тропинке к приемному пункту, украдкой что-то смахивая с глаз.
А Козлов стал долбить ломом первую кучу. Лед поддавался, и острые брызги летели во все стороны и в глаза.
Вечерняя казарма была тиха и спокойна, день кончался.
— Товарищ дежурны… — Поднял скрюченную морозцем руку к шапке, сваленной на брови, сержант Петренко. — Смена в количестве…
— Ладно, ладно, — махнул ему рукой старлей Шустряков. — Раздевайтесь… Дневальный, чего там у нас сегодня по телику?
Взвод двинулся к вешалкам вместе с облачком морозного воздуха сквозь шумящую людьми жаркую казарму.
Деды со шнурками сразу завернули в ленкомнату — глядеть фильм. Салабоны сбились кружочком в темном кубрике чистить бляхи на ремнях — под таким предлогом можно было снять ремень — и разговаривали про свое.
— Ну что, огребли сегодня? — спросил писарчук Смагин. — Нет? Без жертв?
— Да какое там огребли… — зевнул Кожан. — Больше воплей. Ланг — это тебе не Петрян. Козлов вон огреб, как всегда…
— Петрян это такая скотина… — прошептал вдруг Попов.
— А ты, что ль, лучше? Вчера кого посылали деды на парашу? Так на хрена меня еще позвал? «Деды сказали…» А никто, я уверен, меня и не посылал, на хрена так делать?! — вспыхнул Кожан.
— Как не посылали, как это, — зачастил обиженно Попов. — Баринцов мне сказал: «Возьми Кожана с собой…»
— Да ладно — затыкай, ведь знаешь же, скотина, что никто спрашивать у Баринцова не пойдет, вот и треплешься.
— А мне кажется, что Петренко справедливый, — вдруг сказал Козлов, сидевший в стороне.
— Ты чмо, Козлов, — спокойно ответил ему Кожан. — Ты думаешь, если меньше бьет, значит, справедливей? Он меньше бьет, но сильней. Но он и видит больше. Аанга наколоть — как два пальца обсосать, а Петряна… Да Петрян сейчас может поиграть в добренького, он свое отзверствовал, увидал бы ты его шнурком, я бы глянул, как бы запел…
Попов внимательно оглянулся на проход между кубриками и зло прошипел:
— Мне лично… По мне уж лучше деды — все поспокойнее, лишь бы не это шнурье вонючее. Стану шнуром — хрен разговаривать с ними буду. Выступать — нет, но и разговаривать не буду.
— Посмотрим, посмотрим, — улыбался в темноте Смагин. — Дух как там? Начал службу понимать?
— Дух что… Дух как дух — он свое еще огребет, — подтвердил кому-то невидимому Попов, который даже шапку пытался носить на манер Петренко, надвигая на брови, — он, я гляжу, не особо напрягался сегодня.
— Ты на себя погляди со стороны, чама, — буркнул Журба.
— Козлов, — мягко позвал с тумбочки дневальный дедушка Коровин, но почему-то передумал. — Нет, кто там… Попов, давай-ка туалетик: порядочек там, давай, давай…
Попов тихонько и витиевато выматерился и отправился бесшумным шагом в туалет, не оглядываясь, чтобы ни с кем не встретиться глазами, чтобы не быть припаханным еще раз.
Все примолкли.
— А вот чего ты такой дурной, Козлов? — спросил Кожан. — Тебя ведь даже салабоны на хрен будут посылать через семьдесят три дня. И говорить-то толком не умеешь: как ляпнешь что — никто не разберет, что к чему. Какой из тебя шнурок?
— Я не буду припахивать, зачем? — осторожно ответил Козлов.
Все прыснули.
— Посмотрим, увидим, — вздохнул серьезный Смагин. Он внимательно смотрел, как Козлов пытается присмотреться во мраке к детскому лицу на фотографиях, приподняв горбатые плечи, кривя губы.
— Ть-фу! — сплюнул Кожан. — Ну что это за человек? Чмо! Душара! Позор для всего призыва!
Фотографий у Козлова осталось всего две. Поначалу их было больше, но они пошли по рукам и даже пропали — их разглядывали на смене, в столовой, по вечерам, потом лицезрение «Козлова ребенка-козленка» уже приелось и про них забыли. Козлов, когда был дневальным по автопарку, подобрал под столом в слесарке эти две оставшиеся фотографии — на одной был полуоторван уголок, на второй сыну Козлова были подрисованы карандашом усы и всякая ерунда — Козлов все это аккуратно стер и теперь уже старался никому фотографий не показывать без необходимости.
По коридору, выбрасывая костлявые ноги, как цапля, прошаркал Джикия. Он внимательно впялился в темноту, пытаясь разобраться, кто там сидит в сразу страдальчески притихшем салабоновском кружке, и наконец опознал самого длинного:
— Журба, иди-ка там Попову помоги, быстрее, — и пошел себе дальше.
Журба закусил губу, цыкнул бессильно и пошел в туалет так же, как и до него Попов, — не оглядываясь и быстрым шагом, но ему повезло меньше.
— Журбик, курить с фильтром, — озадачил его утомленным голосом отдыхающий после наряда Ваня Цветков.
Салабоны безмолвствовали, как заведенные, натирая тряпочками и без того сияющие бляхи.
— Внимание, рота, заходим в ленкомнату для просмотра программы «Время»! — объявил Коровин, вложив в эту фразу всю свою молодую силу.
Салабоны вскочили, подпоясались и потащились с табуретками в ленкомнату.
Деды заняли места за столами, салабоны двумя колоннами уселись в проходе: в затылочек, плечом к плечу, соблюдая равнение и строго вертикально держа спину. Шнурье развалилось сзади — в каре, наблюдая поведение салабонов.
Салабоны преданно смотрели телевизор. Поворот головы разрешался лишь в случае, если запоздавший дедушка вытащит из-под себя табурет или шнурок в контрольных целях спросит, о чем это там говорится.
Программы «Время» бывают разные: когда диктор один говорит — это мрак, уснуть можно запросто. Козлов старался даже не моргать: его еще ни разу не били за сон на программе «Время», и ему не особенно хотелось. Он тянул шею к телевизору, вслепую натирая до огненного блеска бляху Баринцова — тот дремал рядом.
— Козел, — это звал Коробчик из-за спины.
Козлов обреченно повернулся, прощаясь с возможностью лечь спать вовремя и спрятать свою щетину.
Коробчик сонно моргал меж Вашакидзе и Лангом, смотревшими скучно.
— О чем там? — спросил Коробчик.
— Семьдесят три.
— Ма-ла-дец! — похвалил Вашакидзе. — Воин!
— Ну а вообще? — не унялся Коробчик.
— Индустриализация — фактор интенсификации прогресса, — обомлев, выдавил Козлов. — Перестройки.
Коробчик секунду подумал и махнул головой — давай, смотри дальше.
Козлов продолжил драить бляху с ожесточением, испуганно отметив, что Мальцев, прослушав этот диалог, улыбнулся довольно нехорошо.
— Рота! Выходим строиться на вечернюю поверку! — завопил замогильным голосом Коровин. — Хватит смотреть!
Петренко выключил телевизор, и все повалили на выход, салабоны тащили по два стула и на ходу равняли столы.
Шустряков высунулся из своей каморки и позвал:
— Петренко, это… Проводи без меня. — И спрятался обратно играть в нарды с Коровиным.
Петренко притворно вздохнул — сколько можно, вышагнул вперед, оглядел строй и опустил усы в папку со списком личного состава. — Шнурье, а ну позастегнулись, — прошипел Баринцов.
Шнурки сдержанно, но поголовно выполнили пожелание товарища — синяк Ланга сиял всей роте.
— Рота, равняйсь! Смирно! Слушай список вечерней поверки!
Козлов с ревностным ужасом не сводил глаз с Петренко, слыша, как за спиной развлекается Баринцов:
— Попов, как только скажут «Вашакидзе» — ты скажи: «Повесился».
Попов пытался улыбнуться, но пара весомых тычков в спину доказала, что улыбаться тут нечему.
— А ты, Козел, когда Мальцева вызовут, ответишь: «На очке!» Ты понял, Козел?
Козлов похолодел, он даже оглох и не слышал голоса Петренко.
— Ты че, Козлов, опух? Ты тока попробуй не скажи. И чтобы громко!
Козлов не мог себе представить двух вещей: как он это скажет и как он этого не скажет. Что с ним будет и в первом, и во втором случае, он представлял очень хорошо — у него защипало глаза от пота и покрылись испариной ладони.
Но Петренко осточертело читать папку, и он швырнул ее на кровать, не дойдя до своего взвода:
— Рота, разойдись, готовимся для отхода ко сну!
Деды и шнурки отправились в туалет, а салабоны, которым до этого права осталось семьдесят три дня, ломанулись к кроватям — надо успеть быстро лечь и стать незаметным, надо нырнуть в эту белую прорубь, и тогда, даже если понадобится, будет жалко, быть может, будить, и тогда удастся вырваться в сон — день кончался, он умирал.
Козлов даже ремня снять не успел.
— Козлик! — ему счастливо заулыбался Коровин.
Козлов покорно пошел за ним в бытовку.
