Юрий Перов - Заложники любви
Рассказывают, что в Щедринке жила ворона, которая любила изводить одну злобную цепную собаку тем, что садилась на забор рядом с собачьей будкой и начинала лаять различными собачьими голосами. Рассказывают, что эта собака, крупная лохматая дворняга, чуть не удавилась па собственном ошейнике от злости.
Васильев, лично наблюдавший эту сцену, сказал:
— Этот мерзавец, а я стопроцентно уверен, что это был самец, устраивал представления для своей супруги. Она обычно сидела на крыше сарая и заливалась своим вороньим хохотом.
— А может, это была просто подружка? — предположил я.
— Нет, — сказал Васильев, — у них подружек не бывает. У них только жена. Одна и на всю жизнь. Ведь надо же, как все устроено, — добавил он задумчиво. — Ведь кто?! Ворона! Презираемое и гонимое человеком существо имеет столько разума и преданности… Как же бессмысленно и безобразно выглядим в их глазах мы…
— Чехов говорил, что интеллигентному человеку и перед собакой стыдно, — вспомнил я.
Не то, не то! — болезненно поморщился Васильев. — Другое! Это не стыд… Как глупы мы, что судим и осуждаем, и презираем… И не глупы, а хуже. И теряем, теряем… И оглянуться некогда, понять, ради чего? И не нужно уже, вот что страшно! И с каждым днем хуже, хуже! А все рожаем… Рожать — вот что стыдно, если подумать. Ничего не сделал, попустил, не нажил, а рожаешь.
Норта перевели на одну из московских водопроводных (водораспределительных) станций с действительной военной службы на северо-западной границе. Когда его везли через всю европейскую часть страны в Москву, Норт был спокоен. Он развалился посередине купе, мешая проходу, и ровно мелко дышал, вывалив язык. Сопровождавший его проводник, ефрейтор Ломазов, двухметровый красавец с черными блестящими глазами, всю дорогу лежал на нижней полке и читал.
За двадцать часов дороги Норт не съел ни крошки, лишь вылакал шесть ресторанных металлических мисок воды.
Когда ефрейтор Ломазов выводил его выгуливать, стоящие в коридоре пассажиры в страхе вжимались в свои купе.
На улице, как бы мало времени у них ни было, Норт вел себя степенно. Шел он всегда твердой, строевой походкой и отправлял свои естественные потребности на глазах у многочисленных зевак, не теряя собственного достоинства. А зеваки всегда находились, потому что Норт был редких статей, непонятной породы и весил 84 килограмма.
На границу он. попал исключительно благодаря своим личностным качествам — уму, характеру, силе. Родословная тут была ни при чем. В питомник его отдали в возрасте четырех месяцев, когда стало окончательно ясно, что его мать, чемпионка породы, медалистка, красавица Альма, каким-то невероятным образом осуществила неплановую вязку, и отец шестерых крепких малышей неизвестен. Понятно было одно — это не восточноевропейская овчарка. Мнения специалистов по поводу предполагаемого отца расходились. Одни считали, что это «кавказец», то есть кавказская овчарка. Другие, ссылаясь на ровный черный окрас и довольно длинную и густую шерсть, считали, что отцом был какой-то выдающийся «дворянин», то есть беспородный кобель, который в свою очередь являлся отпрыском ньюфаундленда или «кавказца».
В питомнике Норта твердо планировали как сторожевую собаку. Нельзя сказать, что он поглядывал на розыскников с завистью. Скорее всего он не отличал своего социального положения от ихнего. Но на занятиях, которые были несколько различны для «розыскников» и для «сторожевиков», он с одинаковой легкостью выполнял и свои, и чужие упражнения. Просто повторял за «розыскниками».
Это был удивительно уравновешенный и добрый пес. Единственное, чего он не мог терпеть, — это чужого лидерства. Его же лидерство признавалось всеми окружающими собаками сразу и безоговорочно. Он для этого и лапой не шевелил.
В тех редких случаях, когда появлялся чужак, не желающий считаться с существующим в данном обществе положением вещей, Норт, едва повернув в его сторону голову, издавал глухой ужасающий рык. И никогда не находилось охотников требовать к этому тяжелому рыку обеспечения. Норт же при этом даже клыков не обнажал.
Самой яркой чертой его характера было невероятное, не собачье даже упорство. Он с такой целеустремленностью повторял все упражнения, что в конце концов был переведен в группу служебно-розыскных собак и с блестящими результатами закончил обучение.
На четвертом году безупречной службы он получил контузию в голову. Ситуация была обратной тем, к которым привыкли на границе. Нарушитель шел не оттуда сюда, а отсюда — туда. Это был серьезный преступник, убегающий с награбленными ценностями от правосудия за границу. Преступник был вооружен автоматическим пистолетом и двумя противотанковыми гранатами старого образца. Перед самой контрольной полосой, когда Норт начал безмолвно настигать бегущего из последних сил преступника, тот бросил гранату.
Ветеринар, столкнувшись с необычной картиной болезни, был вынужден обратиться к старому военврачу, который вот уже пятнадцать лет был на пенсии. Ветеран медслужбы долго в удивлении цокал языком, находя у контуженной собаки симптомы болезни, весьма и весьма схожими с человеческими.
Через месяц Норт был практически здоров, но вскоре выяснилось, что он ничего не видит правым глазом. Его комиссовали и перевели на одну из московских водопроводных станций, где он должен был нести сторожевую службу и где абсолютное зрение было не обязательно.
Ввиду того, что Норт не был чистопородным псом и все время находился при исполнении служебных обязанностей, детей, даже случайных, у него не было.
Преступника, контузившего Норта, застрелил в четырех метрах от контрольной полосы ефрейтор Виктор Ломазов. Он был родом из Рязани, и в качестве поощрения его послали сопровождающим с Нортом в Москву и дали еще семь суток отпуска. Виктор считал, что ему здорово повезло.
Н-ская водопроводная станция, куда перевели Норта, меньше всего была похожа на водопроводную станцию. Это была обширная территория, обнесенная по всему периметру глухим бетонным двухметровым забором с одними всего лишь воротами.
Вдоль забора с внутренней стороны шла загородка из сетки. Это был вольер. Расстояние от сетки до забора было метра четыре. Вольер был поделен на участки от сорока до ста метров. Это были загоны. В каждом таком загоне, предназначенном для одной собаки, была дверца, открывающаяся вовнутрь. Открывались они редко, лишь когда нужно было выкосить буйную лебеду в загоне или починить будку.
Каждая собака имела просторную будку. В сетке еще было маленькое отверстие, в которое с трудом пролезал разливной черпак, похожий на гигантский половник, насаженный на длинный деревянный черенок. Перед каждым отверстием в загоне стояла литая увесистая алюминиевая миска со слегка загибающимися внутрь, как у старинного чугунка, краями.
Вдоль вольеров шла асфальтовая дорога, по которой летом на тележке, а зимой на санках развозилась дважды в день собачья пища.
В центре станции рос ухоженный плодоносящий сад. Посреди сада стояло невысокое здание насосной станции, караульное помещение с примыкающим к нему небольшим загончиком-изолятором, где содержались на излечении больные собаки и постоянно жила красавица Диана — восточноевропейская овчарка, рекордсменка породы.
Глубоко под землей, под садом и вольерами, были огромные резервуары с водой. Святая святых станции.
Когда ефрейтор Ломазов привез Порта на такси на станцию, то Норт, привыкший ко всякого рода собачьим общежитиям, повел себя спокойно и даже удовлетворенно. Он, наверное, понял, что они прибыли, наконец, на место его нового назначения.
Его сразу же отвели в пустующий загон, поросший гигантскими лопухами и лебедой. Ломазов прошел вместе с ним в загон, посадил Норта у двери, подкосил и вынес ворох лопухов с уже подсохшими и цепкими репьями и только после этого разрешил Норту подняться.
Норт, благодарно шевельнув хвостом и не обращая внимания на отчаянно лаявших соседей, неторопливо обошел свои новые владения, обнюхал каждую заборную стойку, каждый прутик вездесущих топольков, пометил все, что считал нужным, обследовал будку и долго стоял, засунув голову в темное ее отверстие и мелко вздрагивая всем телом. После этого он подошел к миске, куда Ломазов навалил застывший комом утренний перловый суп с нитками потемневшего мяса, и съел все и долго вылизывал миску, гремя ею по убитой до асфальтовой твердости земле.
Ломазов с грустью наблюдал за Нортом. Потом достал из кармана размякшую конфету «Ромашка», развернул ее и протянул на ладони Норту. Тот деликатно забрал конфету и облизал ладонь. Вторую конфету Ломазов съел сам.
Когда Ломазов ушел, Норт отправился исследовать свою территорию во второй раз. Его сосед слева, старый кобель Чомбе, уже успокоился и замолчал. Когда Норт приблизился к решетке, разделяющей их загоны, Чомбе тоже подошел, и они молча, через решетку, обнюхались. Чомбе отошел первым, всем своим видом показывая, что он не против такого соседства.
