Лебедев Andrew - Орёлъ i соколъ
– Понял, – ответил Саша и желваки снова загуляли у него под скулами.
3.
В Ольке Шленниковой горбачевская перестройка загубила комсомольского лидера самых гигантских потенций. Когда они заканчивали школу, комсомол уже был на последнем издыхании и пытался заниматься какой то там коммерцией, открывая то платные дискотеки, то видеосалоны. За то, наверное, все и прозвали Шленникову – "Членниковой"… Не в смысле – член ВЛКСМ, а в смысле – член – как гениталий.
Потом они разбежались – кто куда. Лешка Старцев – в военное училище, как и мечтал – в десантное, Пашка Митрофанов – в экономический институт, по папашиным стопам, Леха Игнатенко – в большой спорт… И быть бы Ольке Шленниковой при ее способностях – вторым секретарем горкома комсомола с плавным потом переходом из Ульяновска в Москву на профсоюзную, скажем работу или в Комитет Советских женщин, да случилась в стране смена экономической формации, и реализовываться Ольке пришлось не на общественной работе, а в семье, мобилизовывая на подвиги уже не массы трудящихся, а собственного мужа и детей.
Но хоть и прошло пятнадцать лет, а все равно, как услышит Худяков в трубке командный Олькин голосок, рука так и тянется к кошельку за десятью копейками комсомольских взносов.
Тут она как то позвонила перед бывшими майскими праздниками, которые теперь непонятно как называются…
– Слыш, Худяков! Двадцатого числа пятнадцать лет, как у нас в школе последний звонок был…
Володя Худяков, вообще, особого энтузиазизьма по поводу посиделок с ветеранами их десятого "б" – не испытывал. С кем ему хотелось – он и так часто виделся, а со всем этим балластом – Машкой Пронькиной, Алькой Пильштяк, Веркой Золотовской, всеми теми некрасивыми, не выскочившими замуж или быстро разведшимися девахами, которые теперь искали любого повода чтоб выйти в свет, ему совсем не хотелось.
Но Олька убедила.
Все-таки дата круглая. Пятнадцать лет…
– А че не на годовщину выпускного? А на последний звонок? – поинтересовался Худяков на всякий случай.
– А потому что там у всех девочек дачи начнутся – отпуска – фиг кого соберешь…
Одним словом, уговорила его Олька, подписался он на это рандеву с прошлым.
Мальчики – несут спиртное – девочки – закуску. Как в старые добрые школьные времена.
Но и еще одно обстоятельство подкупило Худякова.
Анька поклялась – побожилась, что вызвонила самого Пашку Митрофанова.
Самого Пашку…
И как ей это удалось?
Впрочем – на то Шленникова-Членникова и комсомольский организатор, чтобы пробить – достать, организовать…
Худяков даже представил себе, как в приемной Пашки… у него их наверное – две – этакой анфиладой, в первой три секретарши, а во второй приемной одна самая красивая и стервозная… Худяков даже представил, как звонит в приемной телефон и стервозная переспрашивает, – какая это еще Шленникова? Павел Витальевич сейчас в Кремле у Президента и оттуда поедет в дом правительства на совещание… И когда освободится – не знаю…
Вобщем, как Шленникова его достала – первого и последнего миллионера ихнего – целого заместителя министра – одному Богу известно.
Но не побрезговал ими – сказал, что приедет.
Собрались у Альки Пильштяк.
Это и хорошо, что не пошли в ресторан.
У Альки от родителей четырехкомнатная квартира в центре Ульяновска осталась. А мужа – идиота, она уже года три как выгнала, без права даже и помыслить о каком либо квадратном метре. Даром что – выпускница Ульяновского педа с красным дипломом!
Худяков пришел, когда почти все уже собрались.
Чмокнул в щечку выскочившую в прихожую Шленникову, сунул Альке, как хозяйке дома, три дежурных гвоздики и прижимая к пузу коньяк с шампанским, пошел, куда показали девчонки – в гостиную, откуда уже доносились и раскованный смех, и гитарные аккорды, и звон хозяйского мельхиора по не опустевшим еще салатницам…
– А вот и Худяков пришел, как всегда с опозданием – точно ко второму уроку, – острил с дивана, вальяжно развалившийся Леха Игнатенко.
Опоздавшему налили штрафную. Худяков отказываться не стал. Выпил.
Верка Золотовская заботливо стала нагребать ему каких то вечных оливье и под шубой. Чувствуется – мужа нет. А хочется!
Жуя, Худяков оглядел стол.
В центре внимания – Пашка.
Не обманула Шленникова – привезла – таки им ихнюю знаменитость.
Пашка точно как говорят – забурел.
Какая то в нем не местная, не питерская холеность образовалась.
Ручки прям – дебелые. Пухленькие. Небось, ничего тяжелее авторучки не поднимают…
И шея, подпираемая необычайно белым крахмалом воротника, такая нежная… И подбородок…
Его парикмахер бреет, наверное?
А ведь Володя ему в десятом классе по этому подбородку…
А эти манжеты с золотыми запонками!
И почему то вспомнились слова из Евангелия, про Христово Преображение на горе Елеонской, что одежды Его стали белее чем снег.
И вспомнил Володя Худяков, как юшка, что заструилась тогда из носа по Пашкиной бороде, капала на белую… Точно! Белая тогда на нем рубаха была… Любил он белые рубахи. Вся грудь на рубахе тогда в багровых пятнах была.
А Оля Лазарева все равно ушла к нему.
И напрасно Худяков, как дурак тогда думал, что достаточно разбить сопернику морду, как девушка становится твоей…
Девчонки…
А их девчонки уже на заре перестройки понимали, где деньги лежат…
Пусть не все, а только самые красивые.
Такие красивые, как его Оля Лазарева.
И она потом уехала с этим Пашкой в Москву.
И забыла про их с Володькой остров, про их с Володькой на этом острове дуб…
А потом они там с этим Пашкой развелись.
Кто то рассказывал, что Пашка ее стал под нужных людей подкладывать…
Ольку.
Его Худякова Ольку.
С которой он целовался на том острове на Волге, возле дуба под дождем целовался.
Теперь все наперебой хотели завладеть Пашкиным вниманием.
– Паша, Паша, а когда новый дефолт будет?
– Паша, а во что лучше деньги вкладывать, в доллар иди в евро?
– Паш, а возьми меня к себе в секретарши, я и на калькуляторе и на компьютере умею… И раком на столе…
– Пашка, а ты политику Чубайса во что оцениваешь?
Когда девки уговорили парней устроить по старой памяти танцульки с обжиманцами, Худяков пошел с Витькой Глагоевым на лестничную площадку.
Курить.
Ну не с Шленниковой же или Веркой обжиматься – старушками этими, в самом деле!
– Ну как тебе?
– Ненавижу. Суки они там все, это они нас в первую Чеченскую подставили.
– И Пашка?
– А Пашка там у них видать первый, когда надо Родину продать… Ты его рожу хорошо разглядел?
– Да уж…
Худяков курил пряча сигарету в рукав. Разведческая окопная привычка.
– Попадись он мне тогда, когда Лебедь по их с Елкиным наущению Хасавюрт подписал, я бы обоймы из Стечкина не пожалел!
– На Пашку?
– И на Пашку твоего в первую очередь.
– А почему "моего"?
– А не ты ли ему после вечера старшеклассников на восьмое марта фэйс чистил?
– Ну а почему ему в первую очередь, а не Лебедю или Елкину?
– А потому что эта сука – наш одноклассник… Наш он… А знаешь, как мы еще в училище, если среди своих гадина заводилась?
А потом к ним на лестницу вдруг выкатились провожающие.
Провожали – Пашку, разумеется.
Ну не может же правительственное лицо целый вечер бездарно загубить на убогих одноклассников!
– Пашенька, ну посидел бы еще!
– Пашка, ну когда мы тебя еще увидим!
– Пашка!
А на нижней площадке уже двое телохранителей – топтунов – с радиолами – воки-токи, да с береттами под мышками черных плащей.
– Всем привет. Всех целую, девочки…
А на Худякова посмотрел.
Индивидуально посмотрел.
Удостоил…
– Ну че, все дуешься на меня, ебельдос?
– А почему ебельдос, – машинально переспросил Худяков, ничего умнее не придумав, как униженно вступить в дурацкий разговор на его на Пашкиных условиях.
– А потому ебельдос, что мы так в девяносто первом демократов называли – от слов Ельцин и Белый дом.
– А разве я демократ?
– А разве нет?
Худякову стало стыдно оттого, что он разговаривал с ним. И что ВСЕ это видели.
А Пашка уже сбегал вниз, прикрываемый сзади – широкой спиной двухметрового телохранителя…
Потом Худяков напился.
Намешал, как в детстве – вина с водкой, пива с шампанским…
И Верка Золотовская намекала, прижимаясь субтильными своими грудками. Мол, поехали ко мне…
А Худяков поехал к Витьке Глагоеву.
У него – двухкомнатная в районе Киндяковки. На троих с папой и мамой. И может от того, чтобы как то сыну дать подышать свободой, они каждую весну – едва апрель на дворе – уезжали в Инзу, где на пенсии купили себе дом деревенский совсем по дешевке. И жили там до самых ноябрьских морозов. Так что – Володьке еще ничего – в жилищном смысле. Другим ветеранам еще хуже приходилось.
