Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть I. Страна несходства
Такое многословие было вообще-то совершенно не характерно для Миши. Фурман был готов к тому, что его начнут ругать и давить, но не к такому повороту. Его охватило мгновенное отчаяние: что с этим теперь можно было сделать? Хватая ртом сухой воздух, он с трудом произнес, что лично против Миши ничего не имеет и может сказать об этом всем… – Миша только рукой махнул. Оставалось стиснуть зубы и принять все это до конца. Фурмана опять заколотила мелкая дрожь, и он на ходу незаметно напрягал мышцы, стараясь совладать с нею.
Миша привел его в маленький домик – канцелярию начальника лагеря. В кабинете за столом одиноко сидел старший пионервожатый – подполковник, как всем было известно. Звали его тоже Мишей. Вожатого Мишу он сразу отпустил, сказав, что ему сначала надо побеседовать с мальчиком наедине.
В домике было очень тихо. Старший пионервожатый в сползших на нос тяжелых угловатых очках внимательно читал какие-то бумаги и при этом курил «Беломор», держа руку с папиросой на отлете и аккуратно выдувая дым в сторону.
– Ты посиди, я закончу через минуту, и тогда мы поговорим.
Фурман согласно кивнул. Осторожно осматривая кабинет, он понемногу успокоился. «Мог бы кино до конца досмотреть», – насмешливо подумал он, хотя что ему было до этого фильма? У него было такое чувство, что все его приключения и переживания происходили когда-то давно, неделю или две назад, но уж точно не сегодня.
Наконец Миша потушил сигарету, отодвинул бумаги и снял очки. Вид у него был очень утомленный, Фурман даже пожалел его. Конечно, лагерь-то большой, дел много…
Разговор получился неожиданно спокойный и мягкий. Фурман свел объяснение причин к тому, что ему было здесь очень скучно и тоскливо, нечем заняться. Он сказал, что точно не помнит своего обидчика (видно, о нем они узнали от Андрюхи), – в конце концов, он всего лишь харкнул в него, а не ударил… Обычное мелкое дело, хотя и обидное. А скандал может получиться несоразмерный… Миша сказал, что ответственность за все эти безобразия будут нести отрядные вожатые. Фурман еще раз попытался выгородить вожатых, но Миша прервал его – это, мол, уже не его забота, они сами будут разбираться, кто виноват. Напоследок он предупредил Фурмана, что его родителям завтра будет сообщено о том, что случилось, и спросил, имеются ли у него еще какие-нибудь жалобы или пожелания, пускай уж сразу все выскажет, пользуясь случаем. У Фурмана ничего не имелось. «Я могу быть уверен, что ты больше не повторишь этот глупый поступок?» – спросил Миша. Фурману пришлось дать обещание.
– Ну что ж, иди, – вздохнул Миша.
– А куда?.. – на всякий случай спросил Фурман.
Миша удивился, потом взглянул на часы:
– Фильм еще продолжается, конец – через семь с половиной минут. Если хочешь, можешь пойти туда.
Фурман сказал «спасибо», «до свиданья», потом опять «спасибо» и вышел под темное небо. Душа его почему-то пела, хотя ничего хорошего вроде бы не было. Но ведь и особо плохого – тоже?
Когда кино закончилось, ребята накинулись на него с расспросами. Он отвечал бодро и неопределенно, мол, все нормально, расстрел временно откладывается…
Назавтра жизнь потянулась почти по-прежнему. Ненадолго приезжала мама, ходила беседовать с начальством. С самим Фурманом была очень сдержанна, но он другого и не ждал. Мама обещала, что в конце недели они его заберут.
В шахматном турнире Фурман в одной партии победил, а другую свел вничью.
В пятницу за ним приехал папа. О случившемся в лагере ЧП он знал очень смутно. Рассказ Фурмана его поразил и возмутил – больше всего тем, как взрослые это вообще допустили. Он даже хотел пойти к начальнику и устроить скандал, но Фурман отговорил его, опасаясь, что все это может повернуться против них самих. «Давай лучше просто уедем поскорее, и все…»
Вновь проделывая знакомый путь под вечереющим небом, Фурман со смутной тревогой думал, что это похоже на сон: как если бы какие-то безобидные детали давнего, яркого и мучительного сна вдруг встретились наяву – угрожая повторением и всего остального…
Глядя из окна автобуса, он не смог узнать то место, где они тогда свернули на ферму. А дальше места были уже не так хорошо ему известны, поэтому он на всякий случай старался запомнить какие-нибудь ориентиры…
Впрочем, больше его в пионерский лагерь не отправляли.
7Во дворе дома девять всегда существовало две компании, которые почти не пересекались между собой. Сам двор состоял из трех неравных частей. «Нижняя» представляла собой заасфальтированную территорию перед светло-желтым двухфлигельным двухэтажным домом с аркой, выходившей на Краснопролетарскую улицу; среднюю занимал огороженный низеньким заборчиком сад, над которым нависала облезлая глухая стена трикотажной фабрики; а за садом, на горке, проходящую через весь двор асфальтовую дорожку сторожили два домика-развалюшки со своими маленькими участочками. Вся нижняя площадка и сад условно принадлежали жившим в правом флигеле желтого дома фурмановским одноклассникам Пашке Королькову и Ирке Медведевой. В соседнем подъезде, слева от арки, жила еще одна девочка, Оля Полякова, на два года младше их. Она считалась «мелюзгой», но иногда тоже участвовала в общих играх.
Другая детская компания жила на горке, в одноэтажной многоквартирной развалюшке со своим отдельным крохотным двориком, за пределы которого почти никогда не выходила. Фурман познакомился с этими ребятами во время своих одиноких скитаний по чужим дворам. Верховодил там высокий рыжеватый мальчишка, у которого было что-то с ногой – она почти не сгибалась. Будучи старшим по возрасту и самым сильным, он полностью властвовал над остальными, и его вспыльчивость воспринималась всеми как должное. Как-то раз Фурману – во избежание назревающей драки с хромым и его малышами – пришлось последовать тайному дружескому пожеланию тамошней девочки и со спокойным достоинством удалиться. Неизвестно, впрочем, о ком она при этом больше заботилась…
С маленькой Олей Поляковой у Фурмана уже несколько лет была тихая, скрываемая от всех дружба. Началась она почти случайно. Теплым майским днем ни Пашки, ни Ирки Медведевой не оказалось дома. Оля играла во дворе одна, и Фурман от нечего делать осторожно присоседился к двум ее куклам, занимавшим угол большой белой скамейки. Присутствие его Олю немного стесняло, но он вел себя хорошо, помог ей в приготовлении обеда из свежей травки, желтых одуванчиков и мокрого песочка и был принят в жизнь семьи – сперва просто как добрый «сосед по квартире», а вскоре и как близкий родственник: кукольный «дядя» (то есть старший брат хозяйки), приехавший в гости из другого города. Когда обе баловницы-куклы угомонились и заснули, они с Олей, сидя на скамейке, стали просто разговаривать о том о сем. Напротив них, в распахнутом окне второго этажа, время от времени появлялась довольно молодая, по-домашнему раздетая женщина – как выяснилось, Олина мама, с некоторым удивлением наблюдавшая за дочкиной компанией. Возвратился с работы Олин папа, тоже еще совсем не старый, – Оля радостно подбежала к нему, обняла и вернулась к Фурману на скамейку. Он стал расспрашивать ее о родителях, а она в ответ – о его семье. Потом мама позвала Олю домой ужинать, она серьезно и ласково простилась с Фурманом и послушно пошла к себе. Фурман тоже решил пойти домой. У него было беспричинно прекрасное настроение, слегка смешившее его самого, и еще он вдруг ни с того ни с сего ужасно проголодался. Вбежав в квартиру, он тут же громко потребовал есть, чем вызвал у всех радостный переполох.
После этого ему еще раз или два случалось поболтать с Олей на скамейке, и их дружба закрепилась.
Зимой они почти не встречались, хотя Фурман часто ходил в дом девять: они с Пашкой разыгрывали между собой в глухом углу двора клубный чемпионат мира по хоккею с шайбой – правда, без коньков. Пашка откуда-то знал названия всех заграничных клубов и фамилии многих игроков и на ходу профессионально комментировал все встречи, так что оба они то и дело валились в снег от хохота.
Однажды Пашка во время игры неудачно махнул клюшкой и попал Фурману по глазу. Сначала Фурман ничего не видел из-за искр, потом – из-за невольно полившихся слез, а когда он по совету Пашки приложил к глазу снег, обнаружилась кровь. Жжение прошло довольно быстро, но Фурман почувствовал боль и решил пойти домой. На улице было уже совсем темно. Глаз почти не открывался, и Фурман стал думать, что теперь ослепнет из-за такой глупости. Бессильно ругаясь, постанывая и качаясь на ходу, он представлял свою новую жизнь – инвалидом… Царапина на веке оказалась глубокой. Родители тут же собрались и повезли Фурмана в филатовскую больницу. Там ранку обильно помазали обычной зеленкой – и уже на обратном пути Фурману полегчало. Все обошлось.
Весной все снова стали гулять вместе. В общих играх Фурман с маленькой Олей обменивались понимающими взглядами и, случайно оказываясь в одной паре, часто выигрывали. Фурман чувствовал, что это ради Оли он становится таким азартным и удивляет всех своей ловкостью. «Странно – что это я, влюбился в нее, что ли? – с насмешливым недоумением спрашивал он себя. – Она же еще совсем маленькая! А ты-то сам – уже большой?.. Интересно, как бы к этому отнеслись ребята?.. Но нет, это все-таки было что-то другое: ему просто приятно находиться с нею рядом. Что тут такого? Впрочем, кто его разберет, как это называется. Он ведь и сам в этом еще ничего не понимает… Поэтому он решил пока больше вообще не думать на эту тему.
