Лиз Мюррей - Клуб бездомных мечтателей
Но Лиза не сдавалась. Когда она окончательно и бесповоротно поняла, что курицы ей не предложат, она заорала: «Я вас ненавижу!» – но к тому времени в спальне стоял коромыслом дым, слышалась гитарная музыка с мужским вокалом, и никто из родителей ничего ей не ответил.
Лиза считала, что достойна лучшей участи. Если бы меня спросили – почему, я бы ответила, что это наверняка связано с событиями, которые произошли за год до моего рождения.
Когда мама была мной беременна, у нее произошел нервный срыв. Папа тогда сидел в тюрьме, и маме было сложно заботиться о маленькой Лизе, поэтому мою старшую сестру передали на восемь месяцев на воспитание в приемную семью.
Лиза попала в богатую бездетную семью, в которой о ней очень заботились. Ей было там так хорошо, что, когда мама пришла ее забирать, Лиза заперлась в кладовке и отказалась выходить. Маме пришлось силой вытянуть плачущую Лизу из ее укрытия и притащить в квартиру на Юниверсити-авеню. Кажется, что Лиза так и не смирилась со своей участью, и ей очень сложно угодить. Судя по всему, у нее выработалось ощущение, что ее обделяют и ей все должны. Каждый раз, когда она получала меньше, чем рассчитывала, она топала ногами и громко негодовала. А она практически всегда считала, что получает меньше, чем ей положено.
Лиза в очередной раз прокричала: «Я вас ненавижу», сложила на груди руки и уставилась в экран телевизора.
– И вообще, я совсем не бедная. Мой папа – Дональд Трамп! – громко заявила она.
– Ну, тогда проси курицу у папы Трампа, – сострил папа.
Мама начала хохотать, а сам папа бил себя по колену от смеха.
Резким движением Лиза своей тарелкой толкнула мою так сильно, что кусочки яичницы разлетелись по всему столу. Она встала и демонстративно проследовала в комнату, с грохотом хлопнув дверью. Этот звук потонул в завываниях хрипящих колонок. Мама с папой переместились в гостиную и растянулись на подушках, как червяки, у которых полностью отсутствуют кости.
– А я, между прочим, все яйца съела, – гордо заявила я, но меня никто не услышал.
* * *Моя бабушка по материнской линии жила в районе Ривердейл напротив парка Ван-Кортландт, в доме, выстроенном в 1960‑х годах. Бабушка курила, молилась и ежедневно звонила нам из телефонного автомата. Контакт с бабушкой был единственной семейной связью, которой бог нас благословил.
Папина мама, как я уже писала, время от времени отправляла нам посылки с Лонг-Айленда. Но из-за того, что отец был наркоманом, все остальные члены его благополучной семьи обходили его стороной. За всю мою жизнь ни одни папины родственники ни разу не навестили нас в Бронксе.
Несмотря на то что мама в тринадцать лет ушла из дома, они со своей матерью потом помирились. После того как мы с Лизой появились на свет, бабушка приезжала в гости регулярно, каждую субботу. Она покупала с пятидесятипроцентной скидкой по карточке пенсионера билет на автобус и прибывала к нам на Юниверсити-авеню.
Перед прибытием бабушки мама начинала судорожно убираться в квартире. Она заправляла простыни под матрасы, ставила немытую посуду в раковину под поток горячей воды из крана, заметала пыль под кровать и распыляла освежитель для воздуха прямо над нашими головами.
Во время уборки перед визитом бабушки Лиза сидела у телевизора и смотрела музыкальную передачу Video Music Box, периодически говоря, что мама не стеклянная и ей ничего не видно. Передача шла по каналу, который у нас ловился плохо, поэтому картинка была очень зернистой.
Бабушка приезжала в двенадцать часов дня, и мама всегда начинала уборку прямо перед ее приездом. Однажды бабушка посетила нас в жаркий летний день. Она вошла в дверь в тот самый момент, когда капли только что распыленного освежителя начали конденсироваться из воздуха и появляться у меня на лбу. Бабушка была одета не по погоде слишком тепло и тяжело дышала после того, как поднялась по лестнице на второй этаж.
Я обняла ее и почувствовала резкий запах сигаретного дыма, исходивший от ее свитера. Ее седые волосы были аккуратно уложены в пучок. Зеленые глаза были ясными, а кожа – морщинистой со старческими пятнами. Лиза даже не отвела глаза от телеэкрана, и бабушке пришлось наклониться, чтобы ее обнять. Я обхватила бабушку за талию и спросила, как прошла поездка на автобусе. Бабушка на все вопросы всегда отвечала кратко и с улыбкой.
«Все было просто замечательно, моя дорогая. Благодарю Господа за то, что он мне позволил еще раз увидеть моих прекрасных девочек», – ответила она.
Бабушка была очень религиозным человеком. В своей кожаной дамской сумочке, которую она ни на секунду не оставляла и даже ходила с ней в туалет (эту привычку она объясняла тем, что дома у нее столько «ужасных прощелыг»), у нее лежала Библия короля Якова[4], две пачки сигарет, чай в пакетиках и заколки для волос.
Обычно никто, кроме меня, не стремился поддержать с бабушкой разговор. Мама утверждала, что бабушка настолько одинока, что готова заболтать любого человека, согласившегося ее слушать, и больше всего ее интересуют религиозные темы. Мама говорила мне, что я рано или поздно, как и все остальные, потеряю интерес и перестану общаться с бабушкой. Потом мама заявила, что у бабушки с головой не все в порядке:
«У нее не все дома. Я думаю, она страдает, что в свое время не смогла мне помочь. Лиззи, ты потом поймешь, что я имею в виду».
Но тогда я не могла понять. Бабушка была совершенно другой, чем остальные взрослые. Она отвечала на все мои многочисленные вопросы. Я интересовалось всем – начиная с того, из чего состоит радуга, кончая тем, кто из нас с Лизой больше похож на маму в детском возрасте. Бабушка спокойно отвечала на все вопросы и убеждала меня, что все на земле происходит по воле Господа. Мама смотрела на нас и говорила, что наша дружба родилась на небесах.
Бабушка обычно располагалась на кухне, где разливала чай и щедро делилась рассказами из Библии. Мне нравился бабушкин чай с двумя кусочками сахара и молоком, который я пила в дыму маминых и бабушкиных сигарет. Я сидела, поджав колени к подбородку, потягивала сладкий чай и слушала рассказы о том, что грехи не дадут человеку попасть в рай.
«Не ругайся, Лиззи. Бог не любит, когда сквернословят. Помогай своей матери и убирайся дома. Бог все видит, слышит и никогда ничего не забывает. Он знает, когда ты плохо поступаешь. Поверь мне, дорогая, очень много грешников не сможет войти во врата рая и жить в вечной любви. Будь осторожна, наш Господь Бог всемогущ».
Кроме религиозной темы бабушка была готова обсуждать всего лишь один вопрос – кем я хочу быть, когда вырасту.
«Я хочу быть комиком и читать со сцены шутки», – заявила я, вспомнив, как смотрела по телевизору передачи, в которых одетые в костюмы мужчины нервно рассказывали анекдоты невидимой публике, и их уверенность постепенно возрастала с каждым взрывом смеха. Мне казалось, что бабушка одобрит мою идею. Вместо этого она озабоченно посмотрела на меня и поставила стакан, чтобы поднять палец к небу.
«О боже! Лиззи, ни в коем случае не делай этого. Никто смеяться не будет, поверь мне. Дорогуша, тебе надо стать служанкой с проживанием. Я начала работать служанкой, когда мне было шестнадцать лет. Это прекрасно – ты живешь в чудесной семье, занимаешься их детьми, ешь бесплатно и вообще зарабатываешь на жизнь так, как богу угодно. Вот это вот замечательно! Стань служанкой с проживанием. И кроме всего прочего, это отличная подготовка к замужеству, поверь мне».
Мне было сложно понять, о чем вообще говорила бабушка. Я быстро представила себе жену и мужа, сидящих за квадратным столом в большом доме. У них есть младенец, здоровый орущий крепыш. Я должна обслуживать эту пару, лица которой словно в тумане, и этого младенца. Бабушка улыбнулась, словно хотела меня подбодрить. Ее видение моего будущего настолько меня разочаровало, что я решила: вслух я буду со всем соглашаться, но в душе о моих собственных желаниях никогда не забуду. Я улыбнулась и кивнула, делая вид, что всем довольна. Потом я быстро сказала, что мне надо взять кое-что из гостиной, и перешла к Лизе на диван.
Но бабушке не была нужна ни я, ни кто-то другой. Она не испытывала острой необходимости иметь собеседника для поддержания разговора. Если бабушка оставалась на кухне одна слишком долго, то она становилась на колени и продолжала вести разговор лично с богом. Лиза немного убрала звук телевизора, и мы услышали, что бабушка на кухне страстно читает «Ave Maria», клацает четками и доходит до состояния, когда ритма становится больше, чем слов. Это означало, что она вышла на «прямой контакт».
