Наталия Терентьева - Чистая речка
– Ты будешь моей сестрой, да?
Я облегченно вздохнула. Мой человек, точно. Не конфеты главное.
– Я тебе уже как сестра, ты же знаешь. У меня тоже такая есть сестра, Вера, я тебе рассказывала, но она уже взрослая и живет в городе. К сожалению, у меня все сладости закончились.
– Да я не хочу!
Люба – удивительный ребенок. Она маленькая, но иногда бывает умнее, чем тот же Веселухин.
После нашей прогулки в поселок Паша несколько дней загадочно на меня поглядывал, и на уроках, и после, но не подходил. Написал смс: «Ты меня любишь». Именно так, без вопросительного знака. Я ответила: «Это вопрос?» На что Веселухин послал мне несколько разных смайликов с восклицательными знаками, расшифровывать это послание я не стала. Ведь можно и словами сказать. А если нечего сказать, то зачем писать?
Я думала – ну что он еще придумает, что? А он взял и вышел вечером во двор в обнимку с Алёхиной. И все на меня смотрел, ждал, что я скажу. Я сначала хотела ничего не говорить, как будто не замечаю, – но я же не слепая! Тогда я подошла к ним и сказала:
– Паша, я рада, что ты успокоился и определился. Алёхина тебе больше подходит. И по уму, и вообще. По врожденным способностям. – Я бы могла сказать и откровеннее, но не стала.
Алёхина глупо захихикала, потому что она правда глупая девочка, хуже всех учится и еле читает в тринадцать лет, а Веселухин посмотрел на меня долгим взглядом, не придумал, что сказать остроумное или обидное, и отвернулся. Хорошо, что не выругался. Обычно, когда мальчики не знают что сказать, они матерятся.
Я позвала Любу, которая стояла с маленькими девочками и наблюдала эту сцену, и пошла с ней прогуляться вокруг территории. Скоро пойдут дожди, и уже не погуляешь. Я люблю гулять и люблю природу. Иногда я думаю – может быть, я поэт? Ведь это поэты любят природу. Но я вроде не пишу стихов. Пробовала, но не получается. Выходит неумно и очень на что-то похоже. Но ведь у нас никто не ахает, как красиво осенью, или когда выпадает первый снег, или когда в апреле появляется первая зеленая краска в бесцветном мире. И не только не ахает, но как будто и не замечает этого. А я замечаю и очень люблю. И если я не поэт, то кто?
Люба мне что-то рассказывала, я слушала ее, смеялась, а сама думала: как же мне повезло, что у меня есть Люба. Если бы не она, мне бы сейчас было очень одиноко и обидно. Отчего – непонятно. Никаких планов на Веселухина у меня нет. Ну… почти нет. Я понимаю, что их не должно быть. Чтобы не врать и потом не взрываться оттого, что сама себе наврала, я скажу – конечно, он мне нравится. Особенно теперь, без лохмотьев на лице. Нравится и противен одновременно. Так может быть?
Любу привезли этой зимой, и она, как и я когда-то, сначала совсем не хотела жить в детском доме, плакала, не ела ничего. Я попробовала, как Вера, помочь ей. И у меня получилось. У Любы родители погибли в автокатастрофе в Египте. Люба должна была поехать с ними, но перед самым отъездом заболела, и родители полетели отдыхать одни, а Люба осталась со старым дедушкой. Но когда родители погибли, Любу дедушке не оставили, потому что он сам старый и за собой плохо ухаживает, а тем более уж не может растить девятилетнюю девочку.
Когда я смотрю на некоторых детей, мне иногда кажется, что они совсем ничего не понимают. Может, те, кто рос в доме малютки, действительно, многое понимают как-то не так. Но Люба по уму почти такая же, как я. Только меня уже трудно обмануть, а ее очень легко. Но когда у ребенка есть старший товарищ, его меньше обижают и обманывают, я это знаю по себе. За Верой всегда увивались мальчики, и как-то само собой выходило, что если кто-то задирался ко мне, с ним шла разбираться Вера, а за ней следом плелись ее ухажеры, к которым она относилась несерьезно. Она все ждала, что встретит «нормального» человека. Вот и встретила…
И я так же защищаю Любу, за мной, правда, никто не плетется, так, только издалека посматривает Веселухин, но Любу дети особо не обижают. А отбирать у нее нечего – ей никто ничего не присылает, и шефа у нее нет. Я как-то написала Анне Михайловне, своему шефу, не хочет ли она взять еще одного подопечного, даже послала ей Любину фотографию (это было не так просто сделать с нашими техническими возможностями, а точнее, невозможностями). Но Анна Михайловна сдержанно ответила мне, что шефство – дело тонкое, и просто так она не может взять еще одного ребенка.
Не знаю, может, Анна Михайловна и переживает обо мне, и думает, и это занимает ее душевные силы… Мне это трудно понять. Но мне кажется, что писать одно письмо в месяц и присылать два раза в год очень небольшие подарки не так сложно. Хотя, конечно, есть люди, у которых у самих нет лишних ста рублей. Например, как у меня сейчас. Я бы писала сама Любе письма, подписывалась бы… – не знаю, пусть даже своим настоящим именем Елена Николаевна. И Люба бы никогда не догадалась, что это я, почерк у меня отличный, и пишу я практически без ошибок, не хуже, чем Анна Михайловна. Но я не уверена, что правильно смогла бы ответить Любе, если бы она меня спросила о той жизни. Той, которая не здесь. Я иногда смотрю фильмы и понимаю – у нас все немножко по-другому. Очень похоже на то, как мы однажды смотрели очень страшный сериал про тюрьму. Конечно, у нас не так страшно, но… бывает похоже.
А еще я не могу сама писать Любе, делая вид, что я ее шеф, потому что шефы по правилам присылают нам подарки. Это может быть книга или что-то для учебы, или же что-то из одежды, но только недорогое. Такое, что будет моим и только моим. Анна Михайловна объясняла мне как-то в письме, что у меня сейчас ничего нет, и я не знаю, что такое «мое». Но она немножко ошибается. Я знаю, что такое «мое». И когда его отнимают.
У меня был мой дом, была моя мама, были мои собственные игрушки и книги. Сейчас – это правда – у меня, кроме телефона и еще нескольких вещей, ничего нет. Дети, когда выпускаются из детского дома, уходят в чем есть. Все вещи принадлежат детскому дому, переходят другим. Только если тебе лично что-то подарили и написали это директору, ты можешь это взять. Даже то, что ты, например, нашел по дороге (и такое бывает), принадлежит не тебе, а детскому дому. Все – общее.
Что есть лично у меня, кроме телефона, который прислал мне папа:
1. Мамина фотография.
2. Мамин шарф, который мне очень идет, но его ни с чем не оденешь, потому что не с чем, он слишком нарядный. Однажды я надевала его на Новый год.
3. Книга Даниэля Дефо «Робинзон Крузо», которую прислала мне Анна Михайловна.
Мне не очень понравилась книга. Не знаю почему, но мне было ужасно грустно и скучно ее читать. Грустно, потому что по одиночеству там похоже на мою жизнь, только у меня все-таки веселее. А скучно, потому что почти нет любви, дружбы, чувств. Мне больше нравится, когда в книгах пишется про чувства. Но книгу я в нашу библиотеку не отнесла, потому что еще мне кажется, что я тоже в каком-то смысле как Робинзон, у меня ведь произошло в жизни кораблекрушение, и мне надо выжить и учиться делать то, что мне с мамой никогда не пришлось бы делать, если бы она была жива.
У нас было очень много книг дома. Наверно, их все продали вместе с нашей квартирой. Мама часто читала вечером, сидя с ногами в кресле, я любила садиться около нее и играть. Я это очень хорошо помню. И помню, как она читала мне, каждый день, перед тем, как я засыпала, пока я не научилась сама читать. Отлично помню эти книги, и когда у меня будет свой дом, я обязательно их куплю.
4. Кошелек. Я купила его в поселке и попросила завхоза записать, что это мое личное. Кошелек, кстати, совсем необязательная вещь. Деньги можно держать в кармане, даже лучше.
5. Щетка. Я взяла ее из дома, когда меня забирали. Я плакала постоянно, плохо помню это время вообще, но отчетливо помню тот момент, когда поняла – вот все, сейчас я уйду и больше никогда не приду в свой дом. Хотя мне говорили женщины, которые пришли за мной: «Не переживай, не переживай, ты же сюда вернешься». И вот я в тот момент хотела взять что-то такое… из дома. Взяла куклу, мамину щетку для волос, коричневую, с перламутровыми цветами на ручке, и маленькую синюю собачку, которая стояла у мамы на туалетном столике. Собачка потом разбилась, она была стеклянная.
Как же я теперь жалею, что не взяла, например, мамины духи. Хотя, может, их бы у меня отобрали в детском доме, как отобрали и сломали куклу. Или не взяла какую-то еще вещь, не ценную, но на память. Хорошо, что я, уходя, взяла из шкафа и повязала мамин шарф вместо своего. Яркий, нарядный, мама надевала его в школу на праздники.
Это все мои вещи. Остальное всё временное. Даже трусы! Если ты из них вырастаешь и они не рваные, их надо постирать и сдать Зинаиде, нашему завхозу. И она их распределит той девочке, которой они подойдут по размеру.
Анна Михайловна обычно присылает мне тоже временные вещи, которые заканчиваются, – ручки, красивые тетради, закладки для книг. И еду – конфеты, печенье. Однажды прислала необыкновенную коробочку, на которой было написано «рахат-лукум». Я даже ахнула! Настоящий рахат-лукум, о котором столько написано в восточных сказках! Побыстрее открыла коробку, чтобы у меня не отобрали старшие, попробовала конфету и была очень разочарована. Это и есть тот знаменитый рахат-лукум? Какие-то резиновые подушечки с запахом духов, посыпанные сахарной пудрой. И я со спокойной душой протянула коробку тому, кто первый добежал, чтобы угоститься.
