Чарльз Буковски - Почтамт
Почему-то чересчур счастлив я не был. Я не тот человек, кто намеренно ищет себе геморроя, работа по-прежнему тяжела, но старого блеска моих подменных дней ей как-то не хватало – не-знать-что-к-чертовой-матери произойдет дальше.
Несколько штатных подошли и пожали мне руку.
– Поздравляем, – сказали они.
– Ага, – ответил я.
Поздравляем с чем? Я ничего не сделал. Теперь я стал членом клуба. Одним из парней. Я мог остаться в нем на много лет, в конечном итоге заработать собственный маршрут. Принимать подарки на Рождество от своих получателей. А если бы забюллетенил, они бы выговаривали какому-нибудь несчастному ублюдку-подменному: «А где сегодня наш обычный? Вы опоздали. Наш обычный никогда не опаздывает».
В общем, приехали. А потом вышел циркуляр, запрещавший держать форменные кепки или оборудование на доставочных ящиках. Большинство народу их туда складывало. Это ничему не мешало, и не нужно было всякий раз бегать в раздевалку. Теперь, после того как три года я клал сюда свою кепку, мне запретили это делать.
Ну а я по-прежнему являлся на работу с бодуна и совершенно не задумывался о таких вещах, как кепки. И моя лежала там и на следующий день после выхода приказа.
Подбежал Стон со своей докладной. Он сказал, что держать любое оборудование на доставочном ящике – против правил и инструкций. Я положил докладную в карман и продолжал рассовывать письма. Стон повертелся в своем кресле, наблюдая за мной. Остальные почтальоны убрали кепки в шкафчики. Кроме меня и еще одного – некоего Марти. А Стон подходит к Марти и говорит:
– Так, Марти, ты читал приказ. Твоей кепки на ящике быть не должно.
– Ой, простите, сэр. Привычка, знаете ли. Извините. – Марти убрал кепку с ящика и побежал с нею наверх, в раздевалку.
На следующее утро я снова забыл. Стон снова подошел с докладной.
В ней говорилось, что хранить любое оборудование на доставочном ящике противоречит правилам и инструкциям.
Я положил докладную в карман и продолжал распихивать письма.
На следующее утро я, как только вошел, сразу увидел, что Стон за мной наблюдает. Он очень тщательно относился к наблюдениям за мной. Он ждал, что я стану делать с кепкой. Я дал ему немного подождать. Потом снял кепку с головы и положил на ящик.
Стон подбежал с докладной.
Я не стал ее читать. Я отшвырнул ее в мусорную корзину, оставил кепку на месте и продолжал сортировать письма.
Я слышал, как Стон колотит по машинке. В треске клавиш слышался гнев.
Интересно, как он научился печатать, подумал я.
Он опять подошел. Протянул мне вторую докладную.
Я посмотрел на него:
– Мне не нужно ее читать. Я знаю, что там написано. Там написано, что я не прочел первую докладную.
Я кинул вторую докладную в корзину. Стон побежал назад к машинке. Вручил мне третью докладную.
– Слушай, – сказал я, – я знаю, о чем говорится в них всех. Первая была про то, что я держал кепку на ящике. Вторая – про то, что я не прочел первую. Третья – что не прочел либо первую, либо вторую.
Я посмотрел на него и уронил докладную в мусор, не прочитав.
– Ну вот – я могу их выбрасывать так же быстро, как ты их печатаешь. Это может длиться часами, и вскоре один из нас будет выглядеть идиотом. Тебе решать.
Стон вернулся к своему креслу и сел. Больше он не печатал. Просто смотрел на меня.
Назавтра я не пришел. Проспал до полудня. Звонить не стал. Потом пошел в Федеральное здание. Рассказал им о своей цели. Меня поставили перед столом худенькой старушонки. Волосы у нее были седыми, а шейка – очень тоненькой и посередине изгибалась под неожиданным углом. Шея толкала ее голову вперед, и она смотрела на меня поверх очков.
– Да?
– Я хочу уволиться.
– Уволиться?
– Да, уволиться.
– И вы – штатный доставщик?
– Да, – ответил я.
– Ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, – зацокала она сухоньким язычком.
Она дала мне положенные бумаги, и я сел их заполнять.
– Сколько вы проработали на почте?
– Три с половиной года.
– Ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, – зацокала она, – ц, ц, ц, ц.
Вот так вот. Я поехал домой к Бетти, и мы раскупорили бутылочку.
Я ведать не ведал, что через пару лет вернусь сортировщиком и просортирую, весь сгорбившись на табурете, почти 12 лет.
Часть 2
1
Тем временем дела шли. У меня случилась длинная цепочка удач на скачках. Мне там стало увереннее. Каждый день я нацеливался на определенную прибыль, где-то от пятнадцати до сорока баксов. Слишком многого не просил. Если не выигрывал вначале, ставил еще чуть-чуть – если бы лошадь пришла, еще остался бы запас прибыли. Возвращался домой, день за днем в выигрыше, показывая Бетти большой палец еще с улицы.
Затем Бетти нашла работу машинистки, а когда баба находит работу, сразу же замечаешь разницу. Мы киряли ночи напролет, и она уходила по утрам раньше меня, вся с перепоя. Теперь она поняла, что это значит. Я вставал около 10.30, выпивал лениво кофе и съедал пару яиц, играл с собакой, заигрывал с молоденькой женой механика, жившего на задворках, подружился со стриптизершей, жившей в доме впереди. К часу дня я был на бегах, возвращался с выигрышем и выходил с собакой к автобусной остановке встречать Бетти с работы. Хорошая житуха.
Потом однажды вечером Бетти, любовь моя, все и выложила после первого стакана:
– Хэнк, это невыносимо!
– Что невыносимо, детка?
– Ситуация.
– Какая ситуация, детка?
– Я пашу, а ты валяешься. Все соседи думают, что я тебя содержу.
– Черт, а когда я работал, а ты валялась?
– Это по-другому. Ты – мужик, а я – женщина.
– О, а я и не знал. Я думал, что вы, суки, всегда орете за равные права.
– Я знаю, что происходит с этой пампушкой на задворках, разгуливает перед тобой, сиськи нараспашку…
– У нее сиськи нараспашку?
– Да, СИСЬКИ! Ее здоровенное белое вымя!
– Хммм… Действительно большие.
– Вот видишь! Заметил-таки!
– Ну и какого черта?
– У меня тут подруги есть. Они видят, что происходит!
– Это не подруги. Это сплетницы поганые.
– А та б лядина спереди, что танцоркой выступает?
– Она что – блядина?
– Да она же на что угодно вскочит, лишь бы хуй торчал.
– Ты совсем сбрендила.
– Я просто не хочу, чтобы все эти люди считали, будто я тебя содержу. Все соседи…
– К черту соседей! Какая нам разница, что они думают? Нам же раньше было плевать. А кроме того, я плачу за квартиру. Я покупаю еду! Я выигрываю на скачках. Твои деньги – это твои деньги. Раньше тебе так никогда не фартило.
– Нет, Хэнк, все кончено. Я так больше не могу! Я встал и подошел к ней.
– Ладно, ну хватит, детка, ты сегодня просто немного расстроена.
Я попытался ее облапать. Она меня оттолкнула.
– Ладно, черт возьми! – сказал я. Вернулся к своему креслу, допил, налил еще.
– Все кончено, – сказала она, – больше ни единой ночи с тобой не сплю.
– Хорошо. Оставь себе свою пизду. Не такая уж она и замечательная.
– Дом себе возьмешь или съедешь? – спросила она.
– Бери себе.
– А собаку?
– И собаку бери, – ответил я.
– Она будет по тебе скучать.
– Я рад, что хоть кто-то будет по мне скучать.
Я встал, вышел к машине и снял первую же квартиру, где висела табличка. Переехал я в тот же вечер.
Я только что потерял трех баб и собаку.
2
Не успел я опомниться, как у меня на коленях сидела молоденькая девчонка из Техаса. Не буду вдаваться в подробности, как мы с ней познакомились. Короче, она возникла. Ей 23, мне – 36.
У нее были длинные светлые волосы и хорошее плотное мясо. Я еще не знал в то время, что денег у нее тоже много. Она не пила – пил я. Поначалу мы много смеялись. И вместе ездили на скачки. Она была красоткой, и всякий раз, когда я возвращался на место, какой-нибудь обсос придвигался к ней поближе. Их там водились десятки. Они всё подползали и подползали. А Джойс просто сидела. Разбираться с ними приходилось двумя способами. Либо брать Джойс и отваливать, либо говорить парню:
– Слышь, приятель, эта уже занята. Хиляй отсюда.
Но сражаться с волками и лошадьми одновременно – это слишком. Я проигрывал. Профессионал ходит на бега один. Я это знал. Но думал, что, может, я – исключение. И пришел к выводу, что вовсе я никакое не исключение. Деньги терять получалось так же быстро, как и у любого другого.
Затем Джойс потребовала, чтобы мы поженились.
Какого черта? – подумал я, все равно я спекся.
Я отвез ее в Вегас жениться подешевле, затем сразу же привез обратно.
Продал машину за десять долларов и не успел очухаться, как мы оказались в техасском автобусе, а когда приземлились, в кармане у меня оставалось семьдесят пять центов. То был очень маленький городок, все население где-то под 2000. Экспертами этот городок был признан, как писали в одном большом журнале, последним городом в США, на который враги захотят сбросить атомную бомбу. Ясно почему.
