Татьяна Устинова - Я - судья. Божий дар
— Я не намерен отказываться от своего ребенка, мистер Абрахэм, — сказал Сэм. — Надеюсь, что мы с женой не станем участниками подобного процесса.
— Вы можете надеяться или нет, — ответил Абрахэм, — однако возможен и другой вариант. Скажу больше: он куда вероятнее. Суррогатную мать может психологически травмировать необходимость отдать выношенного ею на протяжении девяти месяцев и рожденного «своего» ребенка генетическим родителям. Это может произойти даже в том случае, если поначалу женщине казалось, что она расстанется с младенцем без особых переживаний. Такие случаи не редкость. Так вот: если суррогатная мать решит оставить ребенка себе, вам придется столкнуться с ней в суде. И вы наверняка проиграете процесс.
— Но ведь существует «случай Беби М.», — возразил Сэм.
Случай этот произошел в 1986-м. Миссис Коттон, первая в мире суррогатная мать, отказалась передать ребенка биологическому отцу. Правда, в конце концов она подчинилась решению суда, и младенец был передан родителям на «усыновление».
— Однако напомню, что миссис Коттон все же разрешили навещать его и принимать участие в воспитании, — сказал Абрахэм. — И это — в Америке. В России же вам просто откажут в усыновлении собственного ребенка. Особенно сейчас, после всех этих скандалов, когда благая, по сути, идея усыновления детей иностранцами оказалась дискредитирована как таковая. Понятно, что суррогатное материнство и усыновление — совсем не одно и то же, но все равно… Русскому суду неважно, чей это ребенок генетически, поймите. Россия относится к числу тех стран, в которых принцип «мать та, которая родила» — никак не подвергается сомнению. Вот, послушайте!
Мистер Абрахэм достал из стола Семейный кодекс РФ на английском, нашел нужную страницу и стал зачитывать хорошо поставленным голосом:
— В соответствии с п. 4 ст. 51 СК РФ «лица, состоящие в браке между собой и давшие свое согласие в письменной форме на имплантацию эмбриона другой женщине в целях его вынашивания, могут быть записаны родителями ребенка только с согласия женщины, родившей ребенка (суррогатной матери)». Только с ее согласия! Без согласия — нет! Понимаете? Вы можете подавать в суд. Но вы проиграете. В Америке шансы выиграть у вас и у суррогатной матери были бы приблизительно равны. Все зависит от штата, где слушается дело, от адвокатов, от того, насколько вы будете убедительны. А здесь шансы выиграть подобный суд — ноль.
Мистер Абрахэм сложил толстые пальцы колечком и показал Сэму.
— Но есть и другой аспект этого дела, — продолжал юрисконсульт. — Вас могут элементарно обмануть. Услуги по усыновлению в России нередко предоставляют так называемые «серые» посредники, полукриминальные фирмы, единственная цель которых — заработать на вашей проблеме. Вы знаете о случаях, когда родителям под видом их собственного «суррогатного» ребенка пытались подсунуть чужого, «отказного»?
Сэм не знал.
— Вы в курсе, что после наступления беременности часто начинается откровенное вымогательство? — продолжал юрист. — Суррогатная мать требует от генетических родителей купить ей жилье, обеспечить ее будущее, грозит в противном случае не отдать ребенка?
Нет, они ни о чем подобном и не слышали. Не знали, что, в отличие от Америки, в России нет единой базы данных женщин, предлагающих услуги суррогатной матери. Зато есть гуляющий по Интернету черный список мошенниц, жертвами которых стали многие бесплодные пары, — очень длинный список.
Официальной статистики не существует, но Абрахэм считал, что из ста женщин, вызвавшихся стать суррогатными матерями, примерно треть составляют мошенницы и разного рода аферистки, желающие нажиться на чужой беде.
— Разумеется, какая-то информация о потенциальных суррогатных матерях имеется в медицинских центрах, — сказал он. — И надежнее всего обращаться именно туда. Впрочем, и у них информация неполная, отрывочная, фрагментарная. К тому же кандидатки, как правило, не обследованы, и по результатам анализов половина из них отсеется. О психологическом тестировании я и вовсе молчу — его просто нет.
И мистер Абрахэм захлопнул Семейный кодекс, который до сих пор держал в руках. Это был эффектный жест, означающий, что тема разговора исчерпана.
* * *Рядом с дверью зала заседаний вывешен был список дел и назначенное для слушаний время. Первое слушание — в 10.20. Следующее — в 10.30. За ним — в 10.45. И так — до восемнадцати часов. На каждое дело отведено было по десять-пятнадцать минут. Лена посчитала: выходило, за день слушается больше тридцати дел. И это только у одного судьи. Как это вообще возможно? Может, что-то напутали? Лена подошла к другому залу заседаний. То же самое. Тридцать дел по десять минут на каждое.
— Леночка! Доброе утро! — За спиной у Лены появился Анатолий Эммануилович Плевакин — ее непосредственный начальник. С виду ничем не примечательный, седенький, тонкокостный Плевакин был великолепным судьей, очень эрудированным человеком, замечательным собеседником и обладал каким-то просто атомным обаянием. Достаточно его увидеть — и жить становится лучше. Почему? Бог его знает. Но становится, это совершенно точно.
— Что? Любуетесь нашими портянками?
— Чем… любуюсь, Анатолий Эммануилович? Портянками?
— Вот эти вот списки, — Плевакин махнул рукой в сторону вывешенных рядом с дверью распечаток, — между собой мы их портянками называем. Впечатлились?
— Анатолий Эммануилович, — Лена посмотрела жалобно. — Я что-то не совсем понимаю… Как за пятнадцать минут можно разобрать дело?
— Да ну что вы! — Плевакин заулыбался, положил свою сухонькую лапку Лене на плечо. — Голубчик, разумеется, ни один судья по тридцать дел за день не разбирает. Максимум — десять, но и это редко. В основном пять-семь.
— А как же списки?
— А что списки? Списки, видите ли, составляются с учетом рисков, так сказать. Кто-то не явится, у кого-то заседание отложат, потому что нужно предоставить дополнительные документы, часть из них просто заявления об отмене заочных решений, сами понимаете, такое часто бывает, так это на пять-десять минут… Вот и получается, что половина списка — чистой воды фикция.
Плевакин еще шире улыбнулся и засеменил по коридору к лестнице. А Лена отправилась к себе в кабинет.
За окном по-прежнему лил дождь, простирался все тот же московский палисадничек и не было никакого Люксембургского сада.
Лена повздыхала, открыла папку с делом и погрузилась в чтение. Она как раз дошла до двадцать восьмой страницы, когда дверь с грохотом распахнулась. Висевший на гвозде плащ свалился Лене на голову. На пороге во всем блеске своих без малого тридцати лет предстал младший лейтенант.
— Здравия желаю, Василь Васильич! А я к вам с подарком! Свежий труп на коммунальной кухне, прошу любить и жаловать! — гаркнул он, протопал к столу и плюхнулся на стул для посетителей. Стул под ста пятью килограммами его молодецкого тела жалобно скрипнул.
Лена кое-как выпуталась из плаща и воззрилась на посетителя. Собственно, он тоже на нее воззрился. Как только Лена показалась из-под плаща — так и воззрился. В ту же буквально секунду. И немедленно сдулся. Будто бы даже сделался меньше (хотя при его габаритах это было непросто) — сгорбился, стушевался, залихватская улыбочка стекла с лица. Лицо сделалось простецким и недоумевающим.
Лейтенант поднялся, зачем-то похлопал себя по карманам, как бы в поисках чего-то срочно ему необходимого, глянул на Лену, отвел глаза, опять глянул и, сообразив, что дальше молчать совсем уж не комильфо, промямлил:
— Простите… Я, наверное, того, дверью ошибся… А скажите, где Василь Васильич?
— Здесь Василий Васильич, здесь, — как могла, успокоила его Лена. — Вы ничего не напутали.
Лейтенант осмотрелся, но Василь Васильича не обнаружил. В кабинете были только стол, заваленный папками, два стула и гвоздь, торчащий из стены, на который Лена в этот момент вешала плащ. Никакого Василь Васильича, равно как и Петра Петровича, не наблюдалось.
— Простите, — снова промямлил лейтенант. — А он где? Ну, я имею в виду Лавренюк?
— Перед вами, — ответила Лена и уселась на место, косясь на плащ и думая, не свалится ли он снова на голову, — Лавренюк — это я.
В лице лейтенанта отразилась вся мировая скорбь. Потом оно пошло рябью, словно лужа на ветру. Широкий, как у сенбернара лоб, сложился морщинами от напряженных раздумий, у рта залегли горькие складки, — похоже, лейтенант решил, что его жестоко обманывают.
— Нет… — протянул он печально. — Вы точно не Василь Васильич…
— Я имела в виду, что я теперь выполняю обязанности Василь Васильича, — сжалилась Лена над лейтенантом, который окончательно и бесповоротно сделался несчастным. — Сам он уже вторую неделю как перешел на другую работу, в областной суд. А я пришла на его место.
