Артур Голден - Мемуары гейши
Пока я мысленно старалась успокоить себя, Госпожа Беспокойство с приятной улыбкой повела нас с Сацу вперед по грязной платформе. Когда мы оказались на таком расстоянии от других, что нас нельзя было услышать, улыбка исчезла с ее лица, и она сказала:
— Теперь послушайте меня. Вы обе гадкие девчонки! — Она оглянулась, убедилась, что никто нас не видит, и влепила нам обеим подзатыльники. Я вскрикнула, скорее от неожиданности, чем от боли. — Если вы меня подведете, — продолжала она, — я заставлю вас за все заплатить. Господин Бэкку очень строг, вы должны слушаться его во всем. Если он прикажет вам заползти под сиденья в вагоне, вы беспрекословно выполните даже это. Понятно?
По выражению лица Госпожи Беспокойство я поняла, что должна ей ответить, иначе она опять меня ударит, но от испуга потеряла дар речи. Как я и предполагала, она протянула руку и принялась так больно щипать меня за шею, что мне показалось, будто я попала в трубу с некими существами, кусающими меня куда попало. Я не выдержала и захныкала. Спустя какое-то время подошел господин Танака.
— Что происходит? — спросил он. — Если вы хотите еще что-то сказать этим девочкам, делайте это в моем присутствии. У вас нет оснований так обращаться с ними.
— Я могу еще очень много им сказать, но поезд уже подъезжает, — ответила Госпожа Беспокойство.
И действительно, из-за поворота появился поезд.
Господин Танака отвел нас на платформу, где засуетившиеся люди принялись собирать свои вещи. Вскоре подъехал поезд и остановился перед нами. Господин Бэкку в своем жестком кимоно вклинился между Сацу и мной и ввел нас под локти в вагон. Я услышала, как господин Танака что-то сказал нам напоследок, но была так расстроена, что не расслышала его напутствия. Может, это было:
Мата по! — «Мы снова встретимся!»
Или:
Матте йо! — «Ждите!»
Или даже:
Ма деио! — «Что ж, езжайте!»
Когда я выглянула из окна, господин Танака уже направлялся к своей повозке, а Госпожа Беспокойство вытирала руки о кимоно.
Через минуту я услышала голос сестры:
— Чио-сан! — Я закрыла лицо руками, готовая, если бы это было возможно, от боли провалиться сквозь землю. Сестра могла уже больше ничего не говорить, достаточно было того, как она произнесла мое имя. — Ты не знаешь, куда мы едем?
Мне показалось, ее устроил бы однозначный ответ: «да» или «нет». Возможно, ей было не важно, куда мы едем, но я все равно этого не знала. Я попыталась спросить об этом тонкого человека по имени Бэкку, но ответа не дождалась. Он продолжал смотреть на Сацу, как будто ничего подобного раньше не встречал. И в конце концов с отвращением проговорил:
— Рыба! Какое же зловоние вы обе распространяете!
Он достал из своей сумки гребень и начал причесывать Сацу, причем очень грубо, явно причиняя ей боль. Сацу заплакала. Если бы он сделал больно мне, было бы гораздо легче, чем смотреть на ее страдания и осознавать свою вину в происходящем. Старая крестьянка протянула Сацу морковку и спросила ее, куда она едет.
— В Киото, — ответил за нее господин Бэкку.
Мне стало так нехорошо от его ответа, что я не смогла заставить себя посмотреть Сацу в глаза. Даже город Сензуру казался нам далеким местом. Что уж говорить о Киото. Для меня это звучало так же, как Гонконг или Нью-Йорк, о котором я однажды слышала от доктора Миура.
Мы ехали на поезде много часов, и за все это время у нас во рту не было ни крошки. Поэтому, естественно, я сразу заметила, как господин Бэкку достал из сумки пакет с рисовыми шариками, посыпанными кунжутом. Когда он взял рисовый шарик костлявыми пальцами и вдавил его в свой подлый маленький ротик, не поднимая на меня глаз, я почувствовала — еще одну подобную пытку мне уже не вынести.
Мы вышли из поезда на станции в большом городе, принятом мной за Киото. Но вскоре подошел другой поезд, мы пересели, и уже он повез нас в Киото. В нем оказалось гораздо больше народа, чем в первом, и мы всю дорогу стояли. Когда мы уже ближе к вечеру приехали в Киото, я чувствовала себя так, как может чувствовать себя скала, на которую целый день обрушивался водопад.
Пока поезд приближался к Киото, мне удалось немного рассмотреть город. Позже я увидела гигантские дома, крыши которых были вровень с расположенными вдалеке вершинами гор. До тех пор я и не догадывалась о существовании таких огромных городов. И по сей день, смотря на город из вагона поезда, я вспоминаю ощущение опустошенности и страха, испытанное мною в день, когда я впервые покинула свой дом.
Господин Бэкку вел нас под локти, будто мы были парой ведер, которые он нес от колодца. Может, он боялся, что я убегу, если он хоть на минуту меня отпустит, но я бы ни за что не убежала. Независимо от того, куда он нас вел, мне страшно было бы оказаться одной среди этих гигантских улиц и зданий, столь же чуждых мне, как дно океана.
Тогда, в 1930 году, в Киото работало множество рикш. Они рядами выстраивались перед станцией. Мы сели в повозку рикши по обе стороны от господина Бэкку, оказавшегося даже более костлявым, чем я ожидала. Он сказал рикше:
— Томинаго-чо, в Джионе.
Возница молча поехал. Когда мы проехали пару кварталов, я набралась смелости и спросила господина Бэкку:
— Не скажете ли вы, куда мы все-таки едем?
Казалось, он не собирается отвечать, но все-таки сказал:
— В ваш новый дом.
При этих словах мои глаза наполнились слезами, а Сацу захныкала. Я уже готова была сама расплакаться, как вдруг господин Бэкку ударил Сацу, и она глубоко вздохнула. Я закусила губу и сдержалась.
Вскоре мы свернули на проспект, показавшийся мне шире, чем весь Йоридо. Я с трудом видела другую сторону проспекта из-за множества людей, велосипедов, повозок и машин. Конечно, мне приходилось раньше видеть машины на фотографиях, но помню, удивилась тому, какими жестокими они мне показались, как будто их сделали не для того, чтобы служить людям, а чтобы причинять им боль.
Мне становилось тревожнее, по мере того, как наступал вечер, но я больше никогда в своей жизни не испытывала такого потрясения, как тогда, впервые оказавшись под огнями города. Я ведь не видела электричества, за исключением разве вечера, когда мы ужинали в доме господина Танака. Здесь же окна светились во всех домах снизу доверху.
Затем, на другой улице, я увидела Театр Минамиза с такой грандиозной черепичной крышей, что приняла его за дворец.
Спустя какое-то время рикша свернул на аллею, вдоль которой стояли деревянные дома, образующие как бы один бесконечный фасад. Почему-то при виде этих зданий я опять почувствовала себя потерянной. По улице куда-то спешили женщины в кимоно, казавшиеся мне верхом элегантности, хотя позже я узнала, что большинство из них — мужчины.
Наконец мы остановились перед входом в один из домов, господин Бэкку вышел и велел выйти мне. Потом случилось худшее из всего, что могло случиться. Когда Сацу тоже попыталась выйти, господин Бэкку повернулся и втолкнул ее обратно.
Сиди! — сказал он ей. — Ты поедешь в другое место.
Я посмотрела на Сацу, а она на меня. Наверное, впервые за все время мы поняли чувства друг друга. Но это продолжалось лишь какое-то мгновение, а потом я заревела так, что уже не видела ничего вокруг.
Господин Бэкку буквально волоком втащил меня внутрь дома и поставил на ноги. На лестнице стояла удивительно красивая женщина в роскошном кимоно. Я вспомнила, как поразило меня кимоно на гейше из Сензуру, родного города господина Танака. Но это кимоно было несравненно изысканнее: нежно-голубое, с тонким вьющимся серебристым рисунком, напоминающим струи воды. В воде плавала серебристая форель, а в том месте, где ее касались нежно-зеленые листья, поверхность воды пронизывали золотые нити. Я не сомневалась, что кимоно сшито из чистого шелка, шелковым был и пояс, расшитый бледно-желтыми и бледно-зелеными нитями. Необычной оказалась не только одежда. Ее лицо, обильно покрытое белилами, напоминало облака, освещенные солнцем. Волосы, уложенные в пучок, блестели так, словно были покрыты лаком. Их украшали янтарные гребни и тонкие свисающие серебряные нити, поблескивавшие при малейшем движении.
Так произошло мое первое знакомство с Хацумомо — в то время одной из самых известных гейш в районе Джион, хотя тогда, конечно, я этого не знала. Она была невысокого роста, край ее прически едва доходил до плеча господина Бэкку. Меня так поразила ее внешность, что я совершенно забыла о манерах и уставилась на нее. Она усмехнулась, правда, как-то не по-доброму, и сказала:
— Господин Бэкку, вы не могли бы убрать этот мусор? Мне нужно пройти.
На ее пути не было никакого мусора, она имела в виду меня.
— Здесь достаточно места, чтобы пройти, — ответил ей господин Бэкку.
Неожиданно за ее спиной возникла немолодая женщина, высокая и узловатая, как бамбуковый шест.
