Александр Бондарь - Город, Который Снится
Вадим выяснил, что Света уже побывала замужем. Муж избивал ее. Единственный родившийся у них ребенок умер. Потом мужа посадили в тюрьму. А у Светы появилась возможность съездить в Канаду. Ее пригласили родственники. Виза у Светы на полгода, после чего ее (визу) можно будет попытаться продлить. После — домой, в Туапсе, если не удасться зацепится здесь… Конечно же, удасться! Они поженятся, и Вадим спонсирует ее! Какие еще могут быть вопросы!? Вадим аж приподнялся в кресле и вытер лицо.
Света улыбнулась. Так улыбаетсь человек, которого уже столько раз в жизни обманывали, что он перестал кому-либо и чему-либо верить. Хотя поверить очень хочется. Очень хочется поверить.
Они шли по улице, и Вадим держал Свету за руку. Он удивлялся: какая тонкая и какая мягкая у Светы рука, даже голова кружится… Понять это все невозможно… Продолжение сна.
— Проводишь меня до дома? — Спросила Света.
— Пошли, конечно! — Вадим сжал ее руку еще сильнее.
— Не жми так. — Света улыбнулась. — Больно.
— Прости меня! — Вадим выпустил ее руку.
Он, вдруг, увидел, что все люди вокруг смотрят на него. «Что во мне такого особенного? — Удивлялся Вадим. — Почему они не разглядывают кого-нибудь другого?..»
Они подошли к дому. Большое многоэтажное здание смотрело внимательно на Вадима, сверкая горящими окнами и приглашая внутрь. Там, за стенами большого здания, идет жизнь, жизнь пока неизвестная Вадиму, жизнь призрачная, но все-таки настоящая — такая же настоящая, как эта улица, как эти прохожие, как эти деревья, как это черное небо над головой, как Света, что стоит рядом и доверчиво держится за его, Вадима, ладонь, как вообще все вокруг.
— Пойдем? — Спросила Света. Она смотрела ему прямо в глаза, смотрела, не отрываясь. И повторила: — Пойдем?
— Пошли.
Внутри плохо пахло. Дешевое здание, где живут в основном вэлферщики. «Бедная Света, — подумал Вадим. — Она вынуждена здесь жить. Но ничего. Я заберу ее отсюда. Насовсем заберу.»
На шестом этаже пахло блевотой. Двое полицейских вели по коридору угрюмого негра в грязной куртке. Очень пьяный мужик пытался открыть дверь. Ключ его не попадал в замочную скважину, и мужик тихо ругался по-украински.
— Ты давно здесь живешь? — Спросил Вадим.
— Два дня. — Ответила Света.
«Все ясно.» Вадим вспомнил, что, находясь в лифте, обратил внимание на отсутствующий в доме тринадцатый этаж: сразу же за двенадцатым следовал четырнадцатый. «Суеверные идиоты,» — подумал Вадим.
Света отперла дверь.
— Заходи.
Вадим очутился в крохотной однокомнатной квартирке. Здесь было очень бедно, мебель отсутствовала, в углу лежал матрас. Но зато было чисто и по человечески уютно.
Света повернулась к Вадиму. Она улыбнулась виновато и развела руками.
— У меня тут не очень, конечно… Но ты заходи. Я сейчас чай поставлю. Или ты кофе хочешь?..
Ответить Вадим не успел. Пистолетное дуло уткнулось ему в затылок. Двое показались одновременно. Один держал на прицеле Вадима, другой — Свету. Вадим узнал их. Не мог не узнать. Бывшие туапсинские опера Андрей Тимофеев и Гриша Петренко. Так вот чем они занимаются в Канаде!
— Стоять спокойно. — Сказал Гриша. Он держал пистолет у головы Вадима. — Тихо стоять. Одно движение — и дырка в черепе.
— Мы ребята незлые, — сказал Тимофеев. — Нас только кошельки интересуют. Все, что есть. Кэш, кредитки. Мы свое возьмем и — до дому. Убивать никого не будем. Мы добрые. Убиваем только тогда, когда клиенты случаются нервные. Мы нервных не любим. У нас у самих нервишки пошаливают. Время такое, тяжелое. Да и работа беспокойная… Все ясно?!
Вадиму было ясно все. Пусть они заберут его кошелек и сваливают. Там, кроме четырех кредитных карточек, пятнадцать долларов. Он сейчас же, с ближайшего телефона, позвонит на эти четыре hot line и сообщит, что карточки у него отобрали грабители. Хрен тогда они смогут использовать оттуда хотя бы цент!
Тимофеев опустил пистолет и подошел к Свете. Обыскав, вытащил у нее кошелек, раскрыл, печально присвистнул, сунул кошелек в карман. Потом подошел к Вадиму. Обыскал его. Вадим покосился на дуло, нацеленное ему в глаз. Тимофеев достал кошелек. Раскрыл. Лицо его скривилось, когда он увидел наличность. Но стоило Тимофееву заглянуть в отдел кошелька, где хранились карточки, в глазах появился интерес.
— Четыре кредитки. — Сказал он Грише.
Потом отошел в сторону.
— Четыре кредитки. — Повторил задумчиво. — Четыре кредитки.
Взмахнул пистолетом и, не целясь, всадил Свете пулю в живот. Света, согнувшись, рухнула. Вадим отшатнулся от ужаса и от неожиданности. Пистолетное дуло глянуло ему в лицо. Указательный палец обнял курок.
И в этот момент дверь вылетела от мощного удара снаружи. Два полисмена со стволами наготове ворвались в квартиру. Гриша выстрелил, но тут же свалился, скошенный пулей. Прогрохотало несколько выстрелов. Один из полисменов ударился о белую стену и съехал вниз, прочертив черно-красную полосу. Тимофеев, обхватив руками лицо, рухнул — полицейская пуля вмазала ему точно в лоб.
Оставшийся в живых полицейский опустил пистолет. Его товарищ неподвижно лежал на полу — вокруг растекалась лужа, он был мертв. Гриша с Тимофеевым тоже были мертвы. Света пошевелилась и застонала. Вадим бросился к ней. Полицейский подошел ближе.
— Ты кто? — Спросил он по-английски с сильным славянским акцентом. — Покажи документы.
Вадим обернулся и… перед ним стоял одетый в канадскую полицейскую форму рецедивист Миша Холодков. Вадим глянул на убитого полисмена в растекающейся кровавой луже у стены. И опять узнал. У стены лежал Кеша Федотов. Вадим приподнялся. Голова шла кругом. «Бред, — говорил он себе. — Это все бред. Бред какой-то.»
— Документы покажи. — Повторил свой приказ рецедевист-полицейский Миша Холодков.
Вадим посмотрел на Свету. Та поворачивала голову туда-сюда и тихо стонала. Вадим бросился к ней.
— «Скорую»! — Закричал он. — Срочно вызывайте «скорую»!
Холодков подошел к ней и профессиональным движением пощупал ей пульс.
— Жива, — сказал он.
И тут увидел брошенный на полу кошелек Вадима.
— Твой? — Спросил Холодков, подбирая кошелек.
— Мой. — Ответил Вадим.
Света открыла глаза.
Миша Холодков заглянул внутрь. И застыл неподвижно. Он посмотрел на Вадима. Потом на Свету.
— Здесь четыре кредитки. — Сказал Холодков ледяным голосом. — Четыре кредитки.
Он вытащил пистолет из кармана и, подойдя к Свете, выстрелил ей точно в лоб. Направить дуло на Вадима он не успел. Тот свалил его быстрым прямым ударом в челюсть. Холодков, выронив ствол, упал на пол. Вадим бросился и подхватил пистолет, который продолжала сжимать мертвая рука бандита Гриши Петренко. Рукоятка была мокрой и липла от крови. Вадим стиснул ее до боли в пальцах. Он целился Холодкову между глаз. Палец его лежал на курке. Холодков, который не успел приподняться с пола, застыл. Холодная металлическая смерть своим единственным глазом смотрела ему в расширяющиеся зрачки. Еще секунда и…
— Стой. — Прошептал Холодков, глядя не на Вадима, а в пистолет — так, словно бы пистолет был живым существом и мог самостоятельно что-то решать, самостоятельно думать. Он словно бы уговаривал этот ствол. — Стой. Ты ничего не знаешь. Я тебе все расскажу. Ты ничего не понял. Ты не понял, что произошло. И вообще ничего не понял…
Он сделал движение, чтобы приподняться, и пистолет выстрелил. Сам собою. Вадим даже не нажимал на курок. Он просто вздрогнул так сильно и резко, что мягкий, отзывчивый курок не выдержал. Не выдержал и поддался…
Холодков лежал на полу, разбросав руки. Он смотрел вверх — словно бы рассматривал там сейчас что-то чрезвычайно для себя интересное. Вадим посмотрел на пистолет в своей руке, на пальцы, перемазанные кровью. И прямо в ухо ему, раздраженно и зло затрещал будильник. Его будильник.
Вадим открыл глаза. Он лежал на кровати у себя в комнате. Сон, — понял он. — Все это был только сон.
Вадим вышел из дома через сорок минут. Он знал, что должен сделать: то же самое, что уже сделал сегодня ночью в сне.
Завтрак, купленный по дороге на работу в «Burger King»-е, показался ему невкусным — таким же невкусным, как и вся его здешняя жизнь. «Суррогат, — думал Вадим. — Это суррогат нормальной пищи. Вся страна сидит на суррогате. Страна, которая поедает искусственные продукты, утоляет жажду искусственными напитками, одевается в искусственную одежду, развлекается искусственной псевдокультурой, смотрит по ящику искусственные, фальшивые, новости и подчиняется власти искусственных правителей — правителей-марионеток. Один сплошной суррогат. Жизнь, состоящая из суррогата полностью, на все сто процентов. Даже любовь, которой занимаются аборигены — даже и она превратилась в суррогат здесь, даже она, в сущности, ненастоящая.»
