Василий Добрынин - Генрика

«Я не герой, — мысленно возразил он Генрике, — просто вовремя остановился! Чего не позволил дьяволу Шарки, мог сделать сам, и почему-то не сделал…».!

Чувство обмана ложилось на плечи: сбежал… Не был еще за чертой, когда окликнула Генрика. Он думал о ней, и, конечно, мог обернуться…

- «Взгляд… — вспомнил Бэнкс, — Твой взгляд, Генрика. В глазах тысяч, я прочитал бы мольбу и ужас, а в твоих — жажду, с какой ты смотрела на нож в руке Крэда!».

«Каково теперь, — думал он, — ей видеть спину, в ответ на оклик?!».

«Но, — он посмотрел на звезды и рассмеялся, — а что теперь? Сказать: «Генрика, надо еще купить платье»?! Лопасти весел не опустились в воду, но и вернуться повода Бэнкс не находил.

 — Генрика! — Услышала утром Генрика виноватую шутку Бэнкса, — Я знаю приятеля, который по глупости, нынче не спал! Ну а ты? — улыбнулся он

 — Почему не спал? — улыбка скользнула к ее губам.

 — От неспособности разобраться с тем, чего хочет. О! — Бэнкс опешил: на подоконниках; полочках в кухне; в прихожей, над аркой-проемом в спальню; и в спальне — везде цветы…

«Можно ли, — заметил он сам себе, — считать, что когда я думал о Генрике, Генрика не думала обо мне?!».

—  Я не попрощался вчера, — сказал он.

Хмурился. Руки за спину, гулял взад-вперед, пинал, все, что можно смахнуть ногой, капитан Джон Шарки: не появлялся Бэнкс!

 — Боцман! — крикнул он, наконец.

И поставил задачу:

 — Я беру инструменты для кренга,* (*Трудоемкий и долгий процесс: кренгование — очистка днища судна от ракушек и водорослей, наросты которых значительно замедляли ход. Пираты для этого прятались в дальних, надежных бухтах)и пробую их на палец. В хорошем случае, я промолчу. А в плохом, — почешу твою глотку!

 — Я приготовлю, босс! — заверил боцман. «Скотина! Генри меня зовут!» — добавил он про себя.

Шарки не называл, никого, по имени.

 — Генрика, — долго собирался с мыслями Бэнкс. Сверху вниз, как библейский пастух, на пастушку, смотрел он, стараясь при этом пастушки не тронуть рукой, — должен вот что сказать… Ад, в котором ты побывала, дает тебе право на жизнь, на счастье. Ты должна такой быть! Одиночество — удел того, кто в других ищет то, чего там нет. То, чего нет, понимаешь меня?

—  Ты говоришь о себе?

—  Да. Как о предмете этого разговора.

 — И считаешь, что нет?...

—  Да, того, что хочешь найти… хотела бы, — нет. Я знаю. Точно!

— Шарки это сказал?

 — Нет. Я его не спрашивал. Но это судьба, понимаешь, Генрика?

Трудно было ему возразить.

 — Как ты потерял это, Бэнкс? — опустила голову Генрика, — Я бы молчала, ты правильно говоришь. Но ведь и я вижу правду…

 — Только из ада, Генрика, и уже думаешь о моих потерях…

-- — Я об этом подумала еще там, ночью, на корабле. Тогда, Бэнкс…

Лоб Копли Бэнкса, разом, и глубоко, взбороздили морщины:

 — А я предлагаю... Видишь, как мир изменили цветы? Дом перестал быть брошенным, — устрой здесь всё по вкусам, привычкам и нравам своим. Они у тебя прекрасны. Сделай, я дорожил бы ими…

 — Я это сделаю…

 — Спасибо. И не грусти, слишком мало ты знаешь о жизни, и — ничего, — обо мне! Не делай меня самой трудной и близкой ошибкой. Зачем?

Ладонь капитана Шарки, сложилась в кулак, и влетела с размаху в широкую планку фальшборта.

—  Поднять паруса! — крикнул он.

И снова ладонь полетела к фальшборту. Оттуда, россыпью искр в глаза, резанула боль: замешкал, пальцы не сжал в кулак Джон Шарки.

«Бэнкс!» — грязно ругнулся Шарки, потряс зазвеневшей от боли, ладонью, и взял себя в руки: «Увидимся, Бэнкс, паскудный продавец пленных женщин!»

 — Мерзавец! — сказал он. А боцман, услышав, не понял о ком? «И, бог с ним!» — решил он, подумав, что это о нем.

 — Я в долгу, Бэнкс…

 — Об этой ошибке я и говорю…

 — Бросить свечу, которую ты мне оставил в ту ночь, никогда не поздно, но мы уже не в пороховом погребе, Бэнкс.

—  И что?

—  Мы не взлетели на небо, побудь, хоть немного, со мной…

Непослушная, мягкая ладонь Генрики коснулась холодного лба Копли Бэнкса.

«Боже…» — едва слышно выдохнул он.

—  Они тебя бросили, Бэнкс!...

На горизонте, не было корабля.

 — Это судьба, Копли… Я не боюсь! — руки Генрики расстегнули массивную пряжку на поясе Бэнкса. Оружие, рухнуло на пол.

Бэнкс проигрывал бой, который сам не решился выиграть. Ладони тянулись друг к другу. Мир беспокоился и волновался в них. Плавно скользили, всходили к вершинам руки — на грудь, к плечам друг друга. Ниспадали, не отрываясь: как водопадные струи по склонам. Тончайшие волны струилось в телах, пробуждая в них тайное пламя. Тела прогибаясь в огне, набирающем силу, теряя земную опору, тянулись навстречу. Все ближе…

Тянулись, чтоб пасть на пределе, на самом излете, — теряя раздельность, отдаваясь, друг другу! В тот миг, когда тело, в предчувствие боли: «Первый мужчина!» — зависло над призрачной бездной, Генрика ощутила отрыв. Как души, легко, воспарили тела, к неизведанным, чистым вершинам высокого чувства.

 — Я ждала тебя, Бэнкс… всю жизнь!

Другие слова, восполняемой жажды и первых признаний, таяли трепетно около губ, но сказать их в разреженном воздухе высокогорья, не получалось — дыхания не хватило. В неповторимом и новом для Генрики, ритме, одном, для двоих — тела то взмывали к искрящимся белым вершинам, то, падая, плавно скользили в долину, в бездну. И вновь в высоту, где сладостно кружит голову от недостатка воздуха.

Двадцать дней, не видела Генрика, парусов капитана Шарки.

 — Нас увидел бог... — говорила Генрика. — А ты ему что, не доверяешь?

—  Человек, был когда-то, един, — задумался Бэнкс, — Ни мужчина, ни женщина, человек, и все. Но развивался и постигал мир., Подчинил огонь, изобрел колесо, стал плавить металл, зарождались науки. Совершенству предела нет, и человек все чаще посматривал в сторону неба. Боги насторожились. И, страхуясь от посягательств на свою власть, разделили человека надвое. С тех пор, мы не смотрим в сторону неба, не посягаем на власть богов. Мы ищем свою половину.

—  Знаешь, что меня удивило там, на корабле?

—  Нет,

 — Что пират был со мной на «Вы».

—  Как-то не думал...

—  Нет, просто ты — не пират!

Вечностью показались Генрике двадцать дней. Но, не напрасно, кажется, Бэнкс не доверял богам.

 — Что за камень — прижимая ладонь к груди Бэнкса, спросила Генрика, — лежит там?

 — Там груда камней! Жаль, придется признать: я тебя не достоин…

 — Думаешь, Шарки тебя не забыл?

—  Нет, он не забудет! Как и я, тоже…

 — Не складывай рук, даже камни сдвигаются, Бэнкс.

—  Руками, Генрика? — не согласился Бэнкс. Он не хотел дерзить. Снова прорезали лоб глубокие волны, резкие волны морщин, — Не уверен, что ты понимаешь о чем я…

 — Если мы вместе — это свидетельство, что могу понимать тебя, Бэнкс!...

«Он нашел верную мысль» — улыбнулась Генрика, видя: морщины сошли со лба, краешки губ, чуть заметно — да ведь она догадалась — разошлись в улыбке.

—  Ты же, — смотрел он в глаза, — убедила меня, в тот вечер, на корабле, что любовь — это не только «Хочу». Даже если «Могу», пусть даже «Очень могу!». «А вправе ли?» — вот в чем вопрос! Я тогда понял — не вправе. И не знаю поступка, который бы дал мне это право…

Шел двадцать первый день.

—  Прости! — сказал Бэнкс. — Если бог даст мне право вернуться, — вернусь навсегда.

—  Бог подарил мне тебя, я жива и счастлива, Бэнкс! Ты вправе быть здесь, со мной, а не там, где тебе не место. Ты ведь можешь так, Бэнкс?!

—  Нет.

—  Ну, почему?

—  На то нужно право, а не подарок от бога!

За спиной, в стекло, вместе с солнцем и небом, пятном роковой паутины вплетался ждущий у горизонта, корабль капитана Шарки.

У дома Шарлотты звонил колокольчик.

—  Шарлотта? — спросили ее, — Я — Генрика. Хотела увидеть Вас…

 — Вы были у Бэнкса?

—  Да…

 — Не удивляйтесь. Просто я знаю, откуда такой колокольчик.

Вежливой, бодрой и одинокой Шарлотте, — семьдесят, — знала Генрика.

—  Вы любите виски? — спросила Шарлотта, за столиком, под деревьями, принимая гостью.

 — Нет, — удивилась Генрика, — не знаю…

 — Может, пираты не пьют теперь виски? А я изволю...

Она любовалась Генрикой. На поясе, наискосок, молчаливо и грозно висел пистолет.

—  Шарки! — пояснила Шарлотта, — Когда есть Шарки, на помощь небес рассчитывать глупо! Они для него — ничто, потому, что Шарки — дьявол! И даже не знаю, был ли он человеком!

 — Может быть, я приду завтра…

 — Не надо! — строго сказала Шарлотта, — Тебе показалось, что пришел Бэнкс? Нет, не пришел. И, слава богу, уже не придет!