Хуан Саэр - Рассказы
В его поэме, если она будет написана, Холмс скажет, что, когда доказательства ужасающего преступления отсутствуют, следует побудить предоставить их самого преступника. И вновь убрав часы в верхний карман домашнего халата темно-зеленого бархата, Холмс сообщит аудитории: примерно через семь минут моя гипотеза будет подтверждена или опровергнута в зависимости от оборота, который примут (или не примут) события. И Томатис продолжает: Холмс, разумеется в стихах, если повествовательная поэма будет написана, объяснит своим слушателям, которые будут внимать ему, смакуя single malt или арманьяк прошлого века, каким образом он действовал. Некто Дэнни Крыса, наиболее искусный вор из самых низов английского общества, весьма обязанный Холмсу, который помог ему отправиться на целый год в тюрьму — Счастливейший год моей жизни, заявит Дэнни с облегчением и благодарностью, — и спас таким образом от виселицы, поскольку Дэнни, стремившийся в своем ремесле к высшему совершенству, когда Скотланд-Ярд обвинил его в тройном убийстве, никак не мог доказать, что в то время, когда данное тройное убийство произошло в Лидсе, он обчищал бюргерский особняк в Корнуолле, — столь неоспоримым было его мастерство в искусстве стирать любые следы своего пребывания в каком-либо месте. Холмс, два-три раза прибегавший к его помощи до описываемых событий, знал, что единственную страсть Крысы составляет воровство, и сумел доказать — инспектор Лестрейд наверняка еще помнит об этом деле — его виновность в краже, чем и избавил от виселицы. Таким образом, Дэнни, скажет Холмс, не мог бы отказать ему ни в каком одолжении, и, поскольку он удалился в деревню и жил в двух шагах от того места, где произошли события, был в состоянии выполнить поручение Холмса наиболее быстро и эффективно. А задача, скажет Холмс в рассказе, который по замыслу Томатиса, окажись он написанным, будет отличаться тем, что наряду с «Царем Эдипом» станет в истории литературы единственной детективной историей, изложенной в стихах, заключалась в следующем: незаметно подбросить в квартиру медсестры подложную телеграмму, якобы посланную полтора месяца назад и составленную в таинственных выражениях, понятных исключительно автору четвертой гипотезы и лицу, которого данная гипотеза называет предполагаемым виновником, телеграмму, завуалированно намекающую, что разоблачительный «документ» находится в надежных руках, в квартире нижеподписавшегося, некоего Ш. X., на Бейкер-стрит, № 221-б. Холмс скажет, что Крыса должен был оставить телеграмму так, словно она пролежала там несколько недель, спрятанная между страницами Нового завета, в главе 2 Евангелия от Матфея, и что, прежде чем уйти, он должен был отметить в этой главе хорошо заметным крестиком стих 16-й, и по всем этим деталям убийца поймет, что его намерения были заранее просчитаны медсестрой и что другой человек знает правду, в связи с чем у него не останется иного выхода, кроме как отправиться за письмом, в котором медсестра подробно описывает всю ситуацию. Убийце же неведомо, как считает Холмс, по словам Томатиса, что, явившись за несуществующей уликой, он принесет с собой два подлинных, неопровержимых, сокрушительных доказательства, достаточных, чтобы отправить его на виселицу. Первое, материального порядка, немедленно станет для него приговором; и, хотя второе окажется доказательством чисто интеллектуального свойства и ни одна коллегия присяжных, вероятно, его не примет, для Холмса оно станет ценнее всех материальных свидетельств, вместе взятых, поскольку телеграмма была составлена таким образом, в столь полном соответствии с четвертой гипотезой, что один лишь убийца сможет понять ее истинный смысл и отважится по этой причине приехать в Лондон в поисках «документа», хотя, безусловно, он сошлется на то, что предпринял путешествие для консультации с великим детективом с целью разрешения дела, втайне убежденный, что способности Холмса к старости притупились и что он ничем не рискует, обращаясь к нему за консультацией, а даже напротив, при его неизменном желании покрасоваться, факт появления на людях в компании великого сыщика, о котором многие и не подозревали, что тот еще жив, подчеркнет в глазах общественности его мнимое стремление к реальному решению загадки.
Холмс отметит, что этим утром Дэнни Крыса оставил Новый завет на довольно приметном месте и, по словам Томатиса, лорд W. во второй или третий раз обыщет квартиру медсестры (в качестве главного благодетеля роддома и как видное лицо он сможет себе позволить все что угодно, дабы под любым предлогом входить и выходить повсюду, где ему вздумается) и наконец обнаружит телеграмму, ведь если Дэнни Крыса за что-то взялся, то дело пойдет только так, а не иначе. Возможно, он мог бы объявить о своем намерении нанять некоего великого лондонского детектива, не называя имен, но Томатис признается, что пока у него нет решения на этот счет. Еще Холмс скажет, что единственный вечерний поезд, делающий остановку в этом небольшом городке, отправляется из него в 18.30 и, рассчитывая, что до Лондона поезд идет три часа десять минут, он должен прибыть в 21.40. Время, необходимое, чтобы пройти по перрону и через вокзальный вестибюль, дойти до стоянки такси и дождаться своей очереди на посадку, составит, по расчетам Холмса, от восьми до одиннадцати минут, а путь от Чаринг-Кросс до Бейкер-стрит в эти вечерние часы в будни займет двадцать-двадцать две минуты, а значит, к трем часам десяти следует прибавить от тридцати до тридцати трех минут. Иными словами, если он сел в поезд, как я предполагаю, скажет Холмс, в случае если, как говорит Томатис, поэма будет написана, то должен быть здесь в десять десять — десять тринадцать. Я посмотрел на часы в десять часов шесть минут. Инспектор, какое время показывают ваши наручные часы? И, по словам Томатиса, инспектор хрипловатым голосом ответит: «Десять часов двенадцать минут, мистер Холмс». И, по словам Томатиса, после этой фразы в комнате воцарится, так сказать, полное безмолвие, безмолвие, подобное тому, какое может царить в угасшей вселенной. В течение тридцати-сорока секунд во всем Лондоне не будет слышно ни одного самого неуловимого звука. И внезапно послышится характерный гул двигателя такси, торможение, урчание не выключенного мотора, которое обычно сопровождает временно остановившееся авто, а несколько мгновений спустя — хлопанье дверью, такси, вновь тронувшееся с места и удаляющееся по Бейкер-стрит на запад, шум шагов и, наконец, после пяти-, шестисекундной нерешительной паузы — звонок в дверь с улицы.
Пока они слышат, как миссис Хадсон открывает дверь, обменивается парой-тройкой фраз с посетителем и приглашает его подняться по лестнице, Холмс почти неслышным, по словам Томатиса, шепотом объяснит своим гостям, что яд, примененный для совершения чудовищной расправы, — это редчайший экстракт, уникальный по своему действию, добываемый из растения, которое встречается исключительно в бразильской сельве, экстракт производит одно-единственное племя, неведомое никому на свете, кроме специалистов по токсическим веществам. При этом, по словам Томатиса, общеизвестно, что лорд W., воплощая на практике знаменитый спортивный дух англичан, прошел вверх по Амазонке на пироге и сфотографировался с туземцами этого племени — разумеется, совершенно не упомянув о яде, — и что этот снимок появился во всех газетах по его возвращении из экспедиции. Холмс добавит, что, внимательно изучив другую фотографию лорда W., сделанную во время передачи земель для строительства роддома, он убедился в том, что на ней лорд W. подписывает документ левой рукой. Так что если, как полагает Холмс, лорд W. явится с намерением заполучить себе «документ» и затем его уничтожить, он, скорее всего, будет держать пузырек с ядом в левом кармане пиджака. В эту минуту постучат в дверь, — Холмс просил миссис Хадсон, если какой-нибудь человек явится к нему около десяти часов вечера, чтобы она указала ему путь до двери в гостиную и позволила подняться, не сопровождая его, — и Холмс подаст знак инспектору, чтобы он открыл. Стоя на пороге, лорд W. в замешательстве заглянет внутрь и увидит лишь трех стариков, взирающих на него, поскольку инспектор намеренно спрячется за открытой дверью. С выражением, которое через пару секунд сомнения появится у него на лице и, истолкованное в словах, будет означать примерно следующее: После медсестры и шестнадцати младенцев три дряхлых старика по сути дела ничего не меняют, лорд W. решится сделать несколько шагов к центру комнаты, но услышав, как дверь за его спиной закрывается, и обнаружив присутствие инспектора, и особенно увидев взгляд, каким инспектор за ним наблюдает, он смутно осознает, что происходит. Маска цивилизованного человека исчезнет с его лица, и вместо нее злобная гримаса дикого зверя, одержимого вожделением напора и превосходства, попирающего, терзающего, убивающего, еще более исказит его и без того перекошенную физиономию. Отскочив назад, он запустит руку в левый карман пиджака и вытащит, крепко зажав, пузырек коричневого стекла в тот момент, когда инспектор при исполнении бросится на него. А тем временем, проворно распрямившись и вновь обретя твердый и властный глас поры своей зрелости — говорит Томатис ровным голосом в баре вокзала, — Холмс, если поэма будет написана, воскликнет:
