Юрий Черняков - Узбекский барак
— А без этого никак? — спросила она после паузы. — Никак, — ответил он. Я подумаю, — сказала она, а когда он вышел, показала язык закрывшейся за ним двери. Вечером она никуда не пошла, и все осталось по-старому.
Но однажды утром она не встала, не услышав заводской гудок, и опоздала на работу. Вернулась поздно вечером, со следами слез на лице.
Сейчас он вспомнил об этом и связал с тем, что услышал от нее незадолго до смерти.
Как-то мать попеняла ему за недобросовестность — он не ответил на письмо читателя, которое дал ей прочитать, — и почему-то стала рассказывать о своем одном-единственном в жизни опоздании на работу. На целых полчаса. Мол, тогда к ней отнеслись с пониманием и по-доброму: решили не передавать в суд, приняв во внимание, что она член партии, муж на фронте, на иждивении находится нетрудоспособный член семьи и это первое опоздание на работу. Поэтому на хлебной восьмисотграммовой карточке ей отрезали полоску с числом «200». Хотя другим на первый раз отрезали «300».
Он вспоминал и другое: в тот раз она заснула не сразу, во сне вскакивала, снова ложилась, неразборчиво бормотала, плакала, перед кем-то оправдывалась. И все равно чуть не проспала, поскольку заснула только под утро. Игорь старался ее растолкать, но она только мычала, по-детски мотала головой и отворачивалась. И только когда он заплакал от бессилия, она опрометью вскочила, оглянулась, ничего не понимая, и, увидев за окном спешащих людей, бросилась на выход.
5
…Темное, тесное пространство вагона-теплушки заполнено тяжелым дыханием спящих и ритмичным стуком колес вагона. Игорь не спит, вдыхает спертый воздух, пропитанный запахами паровозной гари, пыльной мешковины и немытых тел. Из дальнего угла доносится чей-то кашель и слабеющий плач младенца, переходящий в сонное всхлипывание.
Тьма сипит, натужно кашляет, сонно чмокает, и бормочет, и смотрит в упор, не мигая, малиновым глазом раскаленной «буржуйки»… Там, в ее приоткрытой дверце, что-то трещит, а по обгоревшему толстому полену наперегонки бегут синие огоньки до раскаленного, согнутого гвоздя, потом обратно, и большой, рыжий огонь негодующе гудит на озорников, втягиваясь в трубу — вишневую у самого основания, а выше постепенно темнеющую до черноты у небольшого окошка, из которого выглядывает наружу.
— Пустите! Я тоже хочу ехать! Миленькие, родненькие, пустите-е!
Он вздрогнул от этого крика-плача во сне, тьма перестала храпеть и кашлять и замерла, прислушиваясь. Громче стал слышен безучастный ко всему на свете стук колес.
Он увидел в темноте: на верхних нарах села, слепо вытянув вперед руки, старуха. Он вспомнил: та самая, седая, с палкой, без удостоверения об эвакуации. При посадке ее не пускали в вагон, а она умоляла, плакала, кричала, что документы сгорели вместе с домом. И тогда мать подняла ее на ноги, сказала красноармейцам, будто хорошо ее знает, они вместе работали на заводе. И показала свое удостоверение вместе с паспортом.
Спутанные, седые волосы старухи, подсвеченные красными бликами пламени, делали ее похожей на бабу Ягу, и он от страха оглянулся на мать. Но вместо матери увидел Марину. Она привлекла его к себе, и он почувствовал разбегающиеся мурашки по спине. Марина провела рукой по его коротким, колким волосам, он, зажмурившись, прижался лицом к ее коленям. Она сказала голосом матери:
— Игорек, постарайся заснуть. Закрой глаза…
Когда Игорь Андреевич пришел в себя от резкого запаха нашатыря в носу, он увидел склонившегося над собой озабоченного доктора Фролова.
— С вами все в порядке?
— Да… — кивнул Игорь Андреевич, с трудом приходя в себя.
Доктор Фролов отогнул ему веко, посмотрел, покачал головой, потом пощупал пульс.
— Как вам спалось после первого сеанса?
— Постоянно снится какая-то чертовщина. Встаю с тяжелой головой.
— Боюсь, нам придется прервать наши сеансы, — доктор Фролов произнес это с сожалением. — Очень уж вы, сударь, впечатлительны.
— Похоже, мое отождествление с собой, трехлетним, на этот раз было более полным, — сказал, оправдываясь, Игорь Андреевич. И замолчал, почувствовав, будто чья-то сильная рука мягко сдавила сердце. Он непроизвольно глотнул воздух, отвел взгляд.
— Знаете, это было удивительно… — продолжал он. — Сегодня я опять умирал, но уже без особого страха. Я с нетерпением ждал, когда снова стану трехлетним ребенком. Я все видел будто впервые. И к этому примешивалось мое нынешнее желание увидеть лицо матери. Я совершенно забыл, что она уже умерла.
— Вы увидели ее?
— Всего только на секунду. Теперь я начинаю понимать, в чем тут дело. Полвека назад такого желания у меня не было. Мать всегда была рядом. И поэтому мой взгляд только скользнул по ее лицу. И я ничего не мог с этим поделать.
— То есть вы пребывали в пограничном состоянии, — кивнул доктор Фролов, прохаживаясь по кабинету. — Вам было три года и пятьдесят пять лет одновременно. Значит, полного отождествления не произошло.
— Давайте продолжим?
— Не знаю, не знаю… — покачал головой доктор Фролов. — Я не имею права подвергать вас риску в вашем возрасте и в вашем состоянии.
— Хотите, я дам расписку?
— Какую еще расписку… Посидите, отдохните, а я понаблюдаю ваше состояние.
Он прошелся по кабинету.
— Кстати, вы назвали имя Марины и при этом сразу потеряли сознание. — Он остановился и приподнял очки, вглядываясь в пациента. — Хотя, помнится, вы говорили, что вашу мать звали Лариса.
— Мариной зовут мою дочь. После смерти моей матери она стала похожа на бабушку в молодости. И с ней тоже все время что-то случается, постоянно попадает в какие-то истории… Есть ли тут какая-то связь?
— Связь есть всегда, — кивнул доктор Фролов. — Одно обусловливает другое. Если эту обусловленность мы не видим, то впадаем в мистику. Начинаем толковать о переселении душ. Что же касается вашего случая… У многих психоаналитиков бытует убеждение, будто сценарий жизни бабушки по отцовской линии в общих чертах повторяется у внучки. Точно так же поведение внука схоже с поведением деда по линии матери. Хотя речь, скорее, должна идти о врожденной программе поведения, воздействующей на нас независимо от нашего желания и контроля нашего рассудка.
Он коротко взглянул на Игоря Андреевича, ожидая его комментария. Тот промолчал.
— …А если ваша мама и ваша дочь схожи внешне, то понятно, отчего в вашем сознании произошло наложение и слияние их образов… — Он приблизился и заглянул в глаза пациента. — Посмотрите теперь вверх… Так, теперь вниз.
И снова отошел.
— Да, да, вы правы, — кивнул Игорь Андреевич. — Это было лицо Марины, ее выражение, взгляд, но все остальное — голос, прикосновения рук — моей матери, ее бабушки.
— И все равно ваша реакция показалась мне чрезмерной, — хмуро заметил доктор Фролов. — Для вашего состояния.
— У вас, кажется, тоже взрослая дочь? — спросил Игорь Андреевич, кивнув на фотографию юной девушки в серебристой рамке на столе. — Она останется для вас ребенком. Теперь представьте, она взяла вас, как маленького, на руки, по-матерински стала гладить и успокаивать.
— Пожалуй… — согласился доктор Фролов и взял снимок в руки. Действительно станет не по себе.
И снова стал ходить по кабинету, что-то бормоча про себя. Потом обернулся.
— Ладно, попробуем еще раз. Я сейчас заварю зеленый чай. Отличное средство, когда нужно снять стресс. Или вы предпочитаете чего покрепче? Могу налить водки. Осталось немного в холодильнике.
— Водку не пью, — помотал головой Игорь Андреевич.
— А я грешен, люблю… — доктор не сводил с него внимательного взгляда. Он подошел к небольшой электрической плитке, на которой кипятят инструменты, поставил на него чайник.
— А пока расскажу вам похожую историю одного моего пациента. Кстати, этот человек известный в мире искусства, но даже не спрашивайте, тот ли это, о ком вы подумаете, или кто-то другой. Все равно не отвечу… Так вот, здесь, в этом кресле, он тоже достиг неполного отождествления с собой в трехлетнем возрасте. И увидел свою мать в объятьях неизвестного мужчины. В своем доме. Тогда, в детстве, он ничего не понял.
— Но мать он узнал?
— Не сразу. Говорит, увидев его, она сразу отвернулась. И только через пятьдесят лет он расслышал, что она тогда сказала своему любовнику. Затем он увидел усмешку незнакомого чернобородого мужика, поднявшегося с родительского ложа, где прежде мальчик видел только отца.
Его мать полагала, что сын слишком мал и ничего не поймет. Откуда ей было знать, что он снова увидит эту сцену через десятки лет, будучи уже зрелым мужчиной?
Словом, придя в себя, мой пациент ничего не стал мне объяснять, а сразу ушел, не прощаясь, и с тех пор у меня не появлялся. Потом при случайной встрече он рассказал об этой истории. Без моей помощи он ничего бы не узнал, хотя она запечатлелась в его памяти.
