Дибаш Каинчин - Голова жеребца
Вскоре после подслушанного разговора Йугуш вызвал Кепеша и Кукпаша и, не говоря ни слова, приставил наган к их лбам. Те сначала разинули рты, потом во всем повинились.
Табынару было лет семнадцать. Из бедняков был. Маленький, кругленький, так и крутился повсюду, попрыгивал, как поплавок. Любил карты и мухлевать был мастак. Да еще драчун, язык имел длиннее, чем свой рост, ничего не боялся, дразнил даже баев и кулаков. Одним словом, живой был человек. Еще бы немного, и он бы стал одним из отчаянных комсомольцев. Но однажды в раннюю весну он потерялся. Раньше он говорил, что поедет в гости к дяде, который жил в степи, и поэтому родители не стали искать его тут же, по горячим следам. После искали долго, но все же угасла у них надежда — перестали. Вот так и пропал парень, позабыли о нем. К тому же родители его перекочевали и от родных никого не осталось.
Пять лет прошло с тех пор, и тут у старушки Яжынар, что жила в верховье долины, потерялась пестрая корова. Старик Шыйкынуш решил помочь Яжынар. Целый день куролесил, но корову так и не нашел. «Э-э, — подумал он. — Как бы ту Пеструшку не зарезал Серкенек, что живет в ложбине Куйлу. А если зарезал, как же он в это жаркое лето будет хранить мясо целой коровы — он должен прятать. И прятать во-он в той пещере — там прохладно, и никто туда не зайдет. А что, если осмотреть?» — решил старик и повернул к пещере. Долго карабкался и вошел в пещеру. Смотрит, лежит старая шуба, вся истлевшая, изгрызанная мышами, в белых пометах диких голубей. Старик рукоятью камчи просто так перевернул шубу. «Э-э, да ведь это же шуба Табынара! Подол из козьей шкуры, — екнуло сердце старика. — Да, да, она. Мать Табынара все жаловалась, что не может собрать шкур ему на шубу. Тогда брат ее Тонкур дал ей козью шкуру. Вот она, да, да, голубая коза». В углу пещеры возвышалась груда камней. Значит, это и есть могила Табынара. «А кто хоронил его? — думает старик дальше. — Хоронил тот, кто убил. А кто убил?» И тут старик вспомнил, как в те же дни, когда потерялся Табынар, ездил по вызову заболевшей сестры в Кара-Суу. Возвращался оттуда затемно и вот тут, возле лога Куйлу, встретился с санями, едущими наперерез долины. Так сошлись их пути — ни пересечь их впереди, ни повернуть в сторону. На санях ехали двое и везли что-то длинное, черное. Как проехать молча — старик спросил: «Что везете, люди?» — «Да вот померла старшая дочь Кабыкту. Ее везём хоронить», — ответил голос. Зачем интересоваться людьми, которые едут на тяжкое — хоронить, старик и не захотел узнавать, чей был голос. Приехал он домой. В юрте его сидела жена и две-три старушки. «Как возвращался, возле лога Куйлу встретились сани, — сказал старик. — Оказывается, померла старшая дочь Кабыкту». — «Что вы, ведь говорили, что шаман Йепийим возвратил ей душу, поставил на ноги», — заговорила одна из старушек. Но зачем много говорить о смерти, зачем интересоваться ею, знать о ней, и старик Шыйкынуш не принял во внимание слова той старушки и после не принял во внимание даже то, что увидел старшую дочь Кабыкту живою-здоровою. И вскоре позабыл все это.
А теперь, когда могила нашлась, старик поневоле стал вспоминать, чей же был тот голос, сказавший: «Да вот померла старшая дочь Кабыкту. Ее везем хоронить».
«Везли наперерез долины, значит, выехали из лога Талду, — думает старик и перебирает в памяти всех мужчин, что жили там. — Э-э, да это же голос Кукпаша, — старик аж ударил себя по коленке. — Да, да, Кукпаш. Значит — Кукпаш».
Старик так и не сказал об этом никому. В крайнем случае, не помнит; А если сказал, то, возможно, только жене. Но вот прошло несколько лет, и все это все же дошло до Йугуша. Выходит — сказал кому-то.
А дело, оказывается, было так. В ложбине Эрлу жил середняк по имени Мыйыксу. Он, чтобы уплатить налог сельсовету, продал своего соловка-скакуна кержакам, что жили за перевалом, выручил сорок рублей. Приехал домой — жены нет. Мыйыксу не стал даже чаевать, положил сорок рублей в маленький ящичек, что стоял на почетном месте, и поехал к своим косякам, которые паслись в Йыланду. Вернулся он оттуда дня через два. Открыл крышку ящичка — денег не оказалось.
— Слушай, жена, тут деньги были, не брала?
— Какие деньги? Откуда?
— Да сюда я ложил. Сорок рублей. Выручил от продажи соловка-скакуна. Тебя не было дома, уехал.
— Может, ты их не туда положил?
— Нет, говорю же, нет. Я ещё не выжил из ума.
Но все же они переворошили всю избу. Деньги не нашлись.
Кто-нибудь приезжал?
— Приезжал Мыкаш с женой. Говорил, что едут в гости к сестре в Бешпельтир. Остатки мяса им согрела. Чаю налила. Из избы не выходила.
Ну, разве на них можно подумать. Наши внуки могут выпросить.
— Э-э, да Табынар приезжал. Говорил, что едет ставить капканы на барсука. Мясо мыкаши все съели. Как же наливать пустой бульон, да еще холодный. Выбежала на улицу, принесла три полешка… Накормила его. Талкану с маслом положила ему в пиалу.
— Ну, тогда он, браток наш, взял. Придется ехать за ним. А то ведь в карты проиграет. — И Мыйыксу отправился в урочище Талду, где жил Табынар.
— Табынара не видели, детки?
— Да вон в юрте матери Талтара в карты играет. Кепеш с ним да Кукпаш.
Подъехал к юрте матери Талтара.
— Табынар тут?
— Немножко в карты поиграл. Только что уехал домой.
Дотрусил до дома Табынара.
— Деньги брал, браток?
— О, господи, брал, брал. Я и не думал, что в вашем кошельке столько много денег. Думал — всего рубль, два. Кала-кала-калак, не истратил я, все целы. Спрятал я их в юрте матери Талтара. Извиняйте, не думал, что столько.
— Ну, ничего, браток. Деньги привезешь ко мне. Рубля три можешь и проиграть. Не то потеряно, не то истлело — от сорока косяков лошадей осталось всего четыре. Вот так-то, браток. — И Мыйыксу зарысил домой. А тем временем Кепеш и Кукпаш продолжали играть в карты в юрте матери Талтара.
— Где у меня нож? Только что в ножнах был, — вскрикнул Кукпаш, беря из тепши плечевую кость бычка.
— Как бы его у тебя не стянул этот чертенок Табынар. Хороший у тебя нож. Видимо, захотелось ему вместо денег на банк его оставить.
— Постой, да я же, кажется, видел, он что-то совал сюда.
Приподняли они кору, которой накрыта юрта, а там кошелек. Открыли — деньги! Сорок рублей! Столько денег никто из них не то что держать в руках — и не видел.
Тут как раз подошел Табынар. Приподнял кору.
— Где деньги?! — крикнул он. Волосы на голове поднялись дыбом.
— Какие деньги?
— Что он мелет-то?
— Отдайте деньги! И-их, зарежу! — и Табынар вытащил нож.
— И-и, еще стращать. На тебе!
Началась драка.
Под руки Кукпаша попался пест, которым толкут талкан, и он им разбил голову Табынара. Аж мозги брызнули.
Вот тебе на. Теперь что делать? Как быть? Подождали, пока не стемнело, запрягли лошадь в сани и повезли в пещеру — схоронить, спрятать.
Схоронили Табынара, вернулись, и тут в темноте на руки Кукпаша подвернулась шуба, брошенная на прясло. Принес он ее в юрту на свет — шуба Табынара. Подол шубы из козьей шкуры. Как же ее не увидели до этого!
Кепеш положил шубу в сани, опять пересек долину, притащил шубу в пещеру. Навстречу с шумом вылетела стая голубей. Испугался Кепеш, отскочил в сторону и; упал, запутавшись о конец своего же развязавшегося кушака. Ему показалось, что кто-то поставил подножку. Стало еще страшнее. Перед глазами увидел разбитую голову Табынара.
— Ма-ма-а! — закричал Кепеш.
— Ма-ма-а! — гулко и многократно ответила темная пещера.
Кепеш чуть не сошел с ума. Бросил он шубу вперед и выбежал из пещеры.
— Спрятал шубу? Хорошо спрятал? — спросил у него Кукпаш, когда он приехал чуть живой.
— Да… Кажется…
Вот из-за этой шубы вышло все это. Теперь они оба в руках Йугуша. Захочет, сейчас он их съест, а если сыт — завтра.
«Да, не так-то уж плохи дела», — все еще думает, лежит Йугуш. — Настало время использовать их преступления. Недолго расхаживать Байюреку по селу с поднятой головой. И Чынчы — дружку Байюрека, щенку, тоже недолго лаять. Поякшался с Байюреком, а давно ли без штанов бегал. Скоро и в коммунисты полезет.
А вообще-то такого парня преданного иметь хорошо… Бескорыстный. А то много ли сделаешь с таким, как Сарбан. Еле-еле душа в теле… Тоже как собака, только слишком добрая — покажешь кусочек мяса, побежит куда захочешь, пока не прикрикнешь: «Цыть!»
Яна
Еще один человек, который не мог уснуть в ту ночь, будто в глаз ему попала колючка: Яна — жена Йугуша. «Йугуш ни за что хочет съесть Байюрека. Что сейчас делать? Как быть?» — сколько раз перевертывалась она с боку на бок. Иногда ее подмывало схватить нож и зарезать Йугуша. Странный человек он: когда спит, глаза у него открытые. Сколько раз пугалась она тех белых, сверкающих в темноте глаз. «Нет, нет, все же надо сказать. Сказать надо об этом Байюреку, — сколько раз шептала она. — Сколько еще можно выносить все это?..» Теперь, когда Яна стала грамотной, наслышалась разговоров «больших людей», которые приходили сюда, и стала понимать что к чему. Оказывается, она подобна собачке, которая караулит юрту Йугуша. «Я колода для тебя, полная дармового меду. Бесплатно ешь, бесплатно пьешь. Без меня никуда не денешься. Это я тебя одеваю, я тебя кормлю», — каждый день утро-вечер твердит ей Йугуш. Разве легко так жить? Да хотя бы легко вот это — сидеть и молчать, слушая разговор о Байюреке?
