Владимир Юрков - Марк Исаевич Волькенштейн
Я молчал, поскольку не не то, чтобы не был готов к такому вопросу, а вообще, не был готов рассуждать. Сорответственно, пауза затянулась...
Тогда Марк Исаевич пояснил сам:
- Бить ни в чем не повинных афганцев - сказал он указывая рукою на экран, - интернациональный долг. А бить жидов (при этом он согнул руку в локте, указывая пальцем на себя), так сказать, - национальный... Бедный русский народ - в долгах, как в шелках - отрезюмировал он.
Я захохотал, со свойственной юности, горячностью, а Марк Исаевич, улыбнулся...
- Пока, Володя, пока... Ждемти снова в гости...
Исцеление
Марку Исаевичу «повезло» - в один и тот же год у него застряли камни в почках и воспалился тройничный нерв. В общей сложности он месяца четыре провел, то в больницах, то на постельном режиме. Когда все это закончилось и он окончательно выздоровел, я приехал к нему поздравить «с исцелением» - мне казалось, что я выбрал очень красивое слово для такого случая. Марк Исаевич поблагодарил за теплые слова, но в свойственной для него манере, потом примолк и, подняв палец, сказал: «Исцеление - лишь отсрочка приговора, насмешка, издевка. Христос воскресил Лазаря только для того, чтобы тот снова умер! Ибо... Ибо! Бессмертных мы еще не видали. Христос просто поизмывался над Лазарем, заставив умереть дважды.»
От этих слов у меня холодок какой-то побежал по спине, я почувствовал - поздравление с выздоровлением как-то не сложилось. Но своей вины я в этом не видел, было здесь, что-то иное... Никто из нас, собравшихся за столом, тогда не знал, что это пророчество. И через три года Марк Исаевич умрет, воскреснет (клиническая смерть 19 минут), чтобы промучаться еще семь лет и умереть вторично.
Русская собака
Когда появилась мода на ройтвеллеров, Марк Исаевич был уже стар, но не потеряв интереса к движению, регулярно выходил на прогулку. Иногда я сопровождал его и тогда он шел, опираясь на мою руку.
И вот, как-то на аллее парка, мы повстречали пожилую даму, идущую в сопровождении громадного флегматичного пса, уныло плетущегося поодаль. Я видел ее в первый раз, но Марк Исаевич оказался с ней знаком и они разговорились. Мне это было не интересно да и, заодно, чтобы их не смущать, я отошел в сторонку. Ройтвеллеру, видимо, тоже было очень скучно - ведь он стоял на одном месте. Собака, пусть даже флегматичная, все же собака и привыкла двигаться. Поэтому пес начал мало-по-малу топтаться на одном месте, как бы намекая хозяйке, что неплохо бы и двинуться, ведь беседовать можно и на ходу, при этом приветливо повиливая некупированным хвостом. Я, как человек далекий от кинологии и собачьих выставок, экстерьера и прочих непонятных слов, люблю некупированные хвосты, особенно у ройтвеллеров, поэтому решил подойти поближе к собаке.
Я приблизился к стоящим в тот момент, когда Марк Исаевич наконец обратил внимание на ройтвеллера и спросил хозяйку, по-моему, впервые увидев его хвост: «А почему он у вас...» И в этот момент он начисто забыл как называется изуверская операция по сокращению размеров всяких-разных частей тела животных. Марк Исаевич запнулся, потряс головой, замахал рукой так, как будто бы он пытался поймать убежавшее у него из памяти слово. Но ничего не получалось. Слово упорно не вспоминалось. И только я собрался подсказать ему, как он, неожиданно, выпалил: «..не обрезан?» При этом округлив глаза, понимая, что сгородил, явно не то.
Хозяйка ройтвеллера, ухмыльнулась и ласково ответила: «А потому, Марк Исаевич, что он у нас не еврей!»
- А... - русская собака - нашелся Марк Исаевич.
Беретики
Марк Исаевич был лентяй - так говорили о нем все вокруг, включая его домашних, причем не только за глаза, но, порою, и, без стеснения, в лицо. На что он только пожимал плечами и не пытался оспорить эту характеристику.
Как я уже говорил, Марк Исаевич всю жизнь поработал в техотделе на автобазе рядом с домом. Когда-то, в студенческие годы, ему пророчили блестящее будущее, но за него надо было бороться, а он не хотел. Не хотел сдавать экзамены в аспирантуру, не хотел уходить на другую, более перспективную, но далеко расположенную, работу, не хотел того, не хотел сего... Короче, Марк Исаевич был именно тем лежачим камнем, под который вода никогда не течет.
Когда у него спрашивали: почему? Он обычно отвечал: зачем? Ради чего? Из-за лишних десяти рублей? Если говорили: ну не из-за десяти. Он, хитро прищурясь, отвечал: ну, из-за тридцати? И смотрел на говорящего так откровенно, что тому становилось стыдно. Никакие доводы о интересной, престижной работе он и слушать не желал, а уверял, что ему и здесь интересно и, что любая работа престижна если ты ее выполняешь с честью. А когда его пытались пристыдить, утверждая, что он мог бы выбиться в руководители, то он отнекивался - не люблю, когда меня ненавидят. На этом все обычно и заканчивалось.
Непробиваемый...
Так и жил он тихо и незаметно, пока не наступил крах СССР.
Как-то я заглянул к Марку Исаевичу в гости и не узнал его квартиру - в прихожей стояли тюки, набитые разноцветными беретиками, из ванной доносился шум работающей стиральной машины, а проход в комнату преграждали ногочисленные авоськи заполненные клубками шерсти. Но самое удивительное поджидало меня в комнате - на разложенном обеденном столе, застеленным старым гобеленом, стояла (что бы вы думали?) вязальная машина! За которой сидел ни кто иной, как Марк Исаевич собственной персоной и живо двигал ее каретку.
Я был настолько поражен увиденным, что слушал обьяснения в пол уха, поэтому для меня осталось тайной - кто подбил Марка Исаевича на это. Способность понимать и запоминать услышанное, вернулась ко мне позже, когда он, с невероятной гордостью, рассказывал, как самостоятельно! освоил работу на машинке, как купил еще одну стиральную машину, чтобы доводить береты до нужной кондиции, что самостоятельно! покупает шерсть, что самостоятельно! сдает готовую продукцию в ГУМ. На этой, известной каждому покупателю того времени, аббревиатуре, он сделал особое ударение - типа - знай наших, не у Пронькиных!
Я был поражен, ошарашен, убит, ошеломлен... Я мог поверить во что угодно, даже в приземление НЛО, но в такое не хотелось верить, несмотря но то, что я видел это собственными глазами.
Я спросил его, как и прежде - почему? А он ответил, что каждому человеку свойственно трудится. Я спросил зачем? Он ответил - чтобы зарабатывать деньги. И тут я взорвался - какие это деньги, да на машинки эти, при нынешнем дефиците, вы потратили.., а сколько труда вложили... Он отвечал - все просчитано - через 10 месяцев окупится... А главное - и здесь он торжественно поднял вверх указательный палец - это ПОЛНОСТЬЮ МОЕ ДЕЛО. Я, и только я, определяю, и сколько мне работать, и какую цену запросить. Я сам себе, и профсоюз, и эксплуататор, и пролетарий - един во всех лицах. Это так ново, необычно и очень-очень интересно.
Я пытался его отговорить от этой затеи, но он твердо стоял на своем - непробиваемый!
Сочтя, что Марк Исаевич малость помешался от политических передряг, карточной системы, дефицита, очередей и безысходности, я успокаивал себя тем, что скоро это пройдет, что он потерпит фиаско, забросит эти детские игры и будет снова покуривать перед телевизором. О, как я ошибался!
Марк Исаевич вязал береты двенадцать лет, у него были, и взлеты, когда он обзавелся подмастерьями, и падения, когда, под напором качественных импортных товаров, ГУМ прекратил принимать его продукцию. Но Марк Исаевич достойно встретил удар судьбы, уйдя на провинциальные рынки и, я думаю, он выкрутился бы из любой ситуации, но тяжелая болезнь не дала ему возможности заниматься любимым делом...
Машинку убрали в кладовку, исчезли клубки, нитки, береты... жизнь потеряла смысл, превратившись в существование...
Воскрешение Лазаря
У Марка Исаевича не было внуков, от чего он сильно страдал и чего он очень стеснялся. Ведь считается, что прекращается тот род, который греховен перед богом. А над ним еще тяготело и семейное, даже скорее фамильное, то есть проклятие по фамилии, о котором я умолчу. Отчего он с каждым годом страдал все сильнее и сильнее, понимая что надежда на внуков уже не угасает, а погасла совсем.
И вот как-то, он позвонил мне и сказал: «Чего нет, тому уж не бывать...» и наш разговор как-то скомкался. А через два дня я узнал, что Марк Исаевич в реанимации и у него о-о-о-обширный инфаркт.
Врачи его спасли... но его ли? Он прожил еще семь лет... курить ему строго-настрого запретили, от сердца осталась только одна треть, поэтому он вынужден был пользоваться кондиционером, живя в постоянном холоде. Уставал он настолько быстро, что поговорив пять минут по телефону, был вынужден отдышиваться, как после длительного забега. Ни о какой декламации стихов уже не было и речи, даже читать ему становилось все труднее - ослабшее сердце не омывало кровью глаза и они видели все хуже и хуже. Это была не слепота, но потеря зрения. Мы почти не виделись с ним за эти, тяжкие для него, семь лет. Я понял, что ему не хочется выступать в качестве «живого трупа», быть объектом ахов и вдохов и бессмысленных пожеланий «скорейшего выздоровления».
