Владимир Царицын - Его турецкий роман
- Да…, о сыне. Сын живет в Америке. Он туда со своей мамой уехал. Ему девять лет тогда было. Потом Станислава вышла замуж, и у
Сергея появился приемный отец.
- Твою жену зовут Станиславой?
- Бывшую жену, - уточнил Пругов.
- Ну, да… Станислава, - нараспев произнесла Надежда. - Очень красивое имя. Станислава. Стася… Постой! Я вспомнила. Когда ты уронил зажигалку… Ты сказал: "Стася". А я не поняла…Ты принял меня за нее? Ты по-прежнему любишь свою жену?
- Нет, - покачал головой Пругов и снова уточнил: - Бывшую. Бывшую жену я не люблю.
Надежда очень внимательно посмотрела Пругову в глаза.
- Нет, честно. Не люблю, - улыбнулся он. - Уже не люблю. Уже давно не люблю, даже не вспоминаю. - "Господи ты, боже мой! Я оправдываюсь!". - Но ты права. Вы немного похожи. Глаза. У нее тоже синие глаза. Когда я увидел тебя…, подумал, Станислава. И сказал… Но потом тут же понял - она не ты… То есть ты не моя жена…, тьфу, не Станислава…Прости, запутался.
- Верю. - Было неясно: верит ли Надежда, что он запутался или верит, что разлюбил Станиславу и, как уверяет, уже давно. Так или иначе, она решила вернуться к первоначальной теме: - И что сын? Он не собирается возвращаться на родину?
- У него там, в Америке, все: работа, друзья, любимая женщина.
Теперь для него Америка - родина…Он уже взрослый. Кстати, лет ему столько же, сколько и тебе. Двадцать девять. Вы с моим Серегой - одногодки.
"Господи! О чем я говорю? Старый осел! Хочу затащить женщину в постель и сообщаю ей, что она - ровесница моего сына…".
- Вот как? - глаза Надежды стали холодными. Не мертвыми, как минуту назад, а холодными и немного злыми. - Интересно…А почему твой сын Сергей уехал в Америку, а не остался с тобой в России?
- Ну…, это сложный вопрос…
- А что в нем такого сложного?
- Понимаешь…, в то время я был никем. Только начал писать.
Писал и не издавался. Денег не было… И отец пенсионер. Но не в этом дело. Вернее, не только в этом. Для Сереги, Станислава - мама.
Он ведь и ее сын тоже, и он любит ее. Как я мог не отдать сына его же матери?
- А тебя?
- Что - меня?
- А тебя он любит? Твой сын?
- И меня…Наверное…
Это прозвучало крайне неубедительно. Надя криво усмехнулась и сказала:
- Я бы не отдала. Ни за что. Со мной бы остался, будь я хоть нищенкой.
- Вот видишь! И Серега остался с мамой.
Надежда бросила на Пругова изумленный взгляд, который говорил красноречивее слов: "Ну, ты и дурак, Андрюшенька. Я совершенно не то имела в виду".
- Надя…
- Да?
- Странный у нас с тобой разговор получается… Допрос какой-то.
С пристрастием. Что за эмоции? Я что, что-то не то сказал? Не то, что ты ждала? Извини, но это моя личная жизнь. И я прожил ее так, как прожил. И не стыжусь своих поступков и решений. Что сделано, то сделано. Изменить что-либо не в нашей власти.
- Это вы правильно сказали, Андрей Олегович, - усмехнулась Надя.
- Андрей Олегович?
Надя не ответила.
- Надя, что случилось?
- Ничего.
- Тогда почему на "вы"?
Надежда молчала, смотрела на море. Матросы готовили шлюпки к возвращению на яхту. Пора домой…, в отель.
Пругов понял, что ответа не будет.
…Вован Коваленко о чем-то говорил Пругову, постоянно повторяя:
"Ну, класс!", но Пругов только кивал головой, убедительно делал лицо заинтересованным, а сам думал о Надежде.
Ему казалось, что и она в эту минуту думает о нем. Во всяком случае, он на это надеялся. Надеялся, уже не задавая себе вопроса - а нужна ли ему она? Он знал: нужна. Пругов по-прежнему хотел ее, но не только ее тела, Надежда заинтересовала его, как человек.
Когда она заявила ему, что они умрут в один день, Пругов посчитал ее сумасшедшей, и только сейчас понял: Надя - это женщина, живущая иной жизнью, не укладывающейся в общепринятые рамки.
Тайна. Загадка. "Вещь в себе".
Мысли Надежды - продукт нестандартной логики, оттого и поступки странны и непредсказуемы. То она зовет его к себе или молча ожидает, что он сам подойдет и на что-то решится, то отталкивает от себя. То кажется простой и доступной, то замыкается, словно в раковину прячется, становится холодной и далекой. Посторонней. Хочет знать о нем все, а сама не рассказывает почти ничего. А то, что рассказывает
- правда ли это? Или выдумка? Может, она взяла, да и придумала свою жизнь? И не только свою, а жизнь вообще? Читала книги, сидя взаперти, и, не видя реальности, происходящей совсем рядом, но от которой она отгорожена дверцей своей клетки, придумала свою реальность? Изобрела ее. А может быть все намного проще и он,
Пругов, напрасно забивает свою голову мыслями о странностях этой женщины? Может в самом-то деле, такое ее поведение и эти слова об одновременной смерти - следствие аварии, о которой она обмолвилась?
Может, она "вещь не в себе"?
Но нет, не похожа Надежда на сумасшедшую. Любой писатель обязан быть отчасти психологом. Ведь он пишет о людях, стало быть, должен понимать их, понимать, о чем пишет. Если писатель не разбирается в душевном состоянии, более того - в душевном здоровье реальных людей, то и персонажи его не интересны и не правдоподобны, словно вырезаны из картона. Тогда он не писатель, а графоман.
Нет, у Надежды имеется какая-то тайна. Она сама - тайна.
Почему она замкнулась? Там, в бухте. Что повлияло на ее настроение? Его поступок двадцатилетней давности - отказ от сына?
Или то, что он рассказал про Серегин возраст?
Или что-то другое?
Она сказала: "Мы умрем в один день…".
Это означало: "Мы будем жить вместе, долго и счастливо, деля радости и печали, и умрем в один день"…
Лучик не унимался - со щеки он переполз выше, к сомкнутым векам и стал настырно протискиваться в щелки глаз.
Пругов проснулся, и сразу вспомнилось:
/"//И от этого никуда не деться. Ни тебе, ни мне//".///
Он решил, что не спал. Ведь с этим словами Надежды он уснул.
Нет, спал, понял, взглянув на окно. За шторой - турецкое утро.
Пругов посмотрел на часы. Туманное облачко из пузырьков затянуло весь циферблат, но он разглядел - пять сорок. Рано, но сон ушел, нужно было подниматься, валяться в постели Пругов не любил.
Время завтрака - с восьми тридцати до десяти. Но в ресторан можно было прийти и раньше. Туристы, отъезжающие на экскурсию, могли позавтракать в семь.
Спускаясь по винтовой лестнице на первый этаж в ресторан, Пругов думал:
"Я больше никогда не увижу Надежду. Названия ее отеля я не спросил. В сущности, я о ней вообще ничего не знаю. Ни ее фамилии, ни города в России, в котором она проживает со своим нелюбимым мужем
- ничего. Только имя, да то, что она ровесница моего Сереги. Ничего больше…И это к лучшему. Через неделю улечу домой и забуду о своем неудавшемся турецком романе".
И тут же понял, что обмануть себя ему не удастся. Сейчас он позавтракает и поедет ее искать. Зачем? Для того, чтобы разгадать тайну. Даже не разгадать, а выяснить. Найти Надежду и все выяснить.
А вот куда? Где он будет ее искать?
В огромном зале ресторана кроме Пругова находился молчаливый господин зрелых лет, который сидел и читал журнал, изредка отхлебывая из чашки черный кофе, и тут же делая глоток воды из высокого стакана, и семья, состоящая из трех человек - муж, жена и сынишка. Любитель кофе с водой был мало похож на русского, а семейка
- конкретные россияне. Главе семейства было лет за тридцать; он был рослый и плечистый, весь в белом, а на загорелой богатырской груди, плавно переходящей в живот, на котором не сходилась рубашка, а потому была распахнута, висел православный золотой крест, размером в раскрытую ладонь комбайнера. Жена мало отличалась от мужа комплекцией, а в некоторых местах превосходила его. Глубокое декольте хвастливо рассказывало всему миру о том, что найти бюстгальтер для обладательницы этих двух гигантских объектов цвета шоколада без молока - немалая проблема, и солнца для того, чтобы они, эти объекты достигли подобного оттенка, требуется очень много.
Сынишка был худеньким и щуплым и практически, незагорелым. Он был совершенно не похож на родителей и казался их внуком, или вообще - чужим. Но он был их сыном.
- Ешь Сеня, - басом говорил россиянин с крестом на пузе. - Тебе мышечную массу набирать нужно.
- Ешь, ешь, сыночка, - вторила мужу обладательница пышных форм. -
Кушай. За все заплочено. Путевки брали по системе "все включено".
Чтобы все съел. Не съешь - сама тебе в рот запихаю!
- Да не могу я, мамочка! - чуть не плакал Сеня. - Не хочу еще.
Перед ребенком стояла тарелка, на которой лежало шесть вареных яиц. Была и вторая тарелка - с сыром и отвратительной турецкой колбасой из сои. И третья - с набором всевозможных овощей. Шведский стол в турецком отеле.
- Ешь, кому сказала! В дороге проголодаешься - покупать ничего не буду. Мы здесь за все заплатили. Здесь и ешь.
- Не проголодаюсь.
- Обещали на полпути остановиться и пожрать дать, - сказал отец, густо намазывая безвкусное сливочное масло на изумительно вкусную и хрустящую турецкую булку.
