Борис Юдин - Счастливые люди (сборник)
– Ты очень везучий! – доложила кассирша. Ты, парень, сделал меня счастливой.
И она, подняв руки затанцевала. Тут же жалобно вскрикнул кассовый кубик и отъехал на полметра в сторону.
– Плати, парень девяносто девять центов и никому об этом не рассказывай.
Фима протянул кассирше доллар, надеясь, что сейчас – то всё и прояснится. Но ничего не прояснилось. Кассирша щёлкнула кассовым аппаратом, сняла с пледа магнитку и, упаковав его в фирменный пакет, протянула Фиме.
– Мой Бог! – проревела она. – Это же такое счастье увидеть везучего человека. Дай-ка парень я за тебя подержусь.
Она сгребла Фиму за ворот своей лапой и слегка приподняла над землёй.
Когда она поставила Фиму на место, он схватил пакет с пледом, цент сдачи и побежал к Ане.
– Пойдём скорее! – прошептал он. – Потом всё расскажу.
И подхватил Аню под руку. А позади танцевала радостная кассирша и жалобно визжал кассовый кубик под напором её необъятного тела.
– Мой муж кобель! – сказала Аня когда супруги вышли из магазина. – Я всё видела, так что лучше молчи. Я живу с кобелём и бабником. Говорила мне моя мама, что у тебя блудливые глаза, а я не слушала. И вот теперь-таки всё раскрылось. Сколько ты заплатил этой стерве за тряпку?
– Девятосто девять центов, – грустно сказал Фима. – И я не пойму почему. Хорошо. Предположим, что компьютер ошибся. Тогда почему она была такая счастливая? Ты мне не скажешь почему?
– Я скажу одно, – ответила Аня, – Мой муж не только кобелина, но и вор. Вот что я скажу.
В вагоне трейна они сидели выпрямив спины и поджав губы. Фима держал пакет с пледом на коленях и руки у него унизительно дрожали.
Как только пришли домой, Фима тут же расстелил плед на кровати. И сразу нашёл ценник. Когда вышла Аня из ванной он сидел на кровати, глядя в стену, и держал этот ценник в руках.
– Сто девяносто девять долларов девяносто девять центов, – сказал Фима, по-прежнему отрешённо глядя в стену. – Хорошо. Пусть компьютер ошибся. Но почему тогда она так радовалась? Почему? Я не могу понять, Аня. Она же могла просто отложить этот плед для себя. Что-то тут не так.
– Молчи козёл блудливый, – отрезала Аня. – Я всё видела. Я видела как ты лез к этой торбе целоваться.
– Аня! – мягко возразил Фима. – Женщина просто хотела за меня подержаться.
– За какое место она хотела подержаться? – взвилась Аня. – А я знаю за какое. И я поеду к ней завтра и скажу, что напрасно она свою губу распускает, потому что держаться там чисто не за что.
Супруги не спали всю ночь. Аня вспоминала Фиме все его проступки за двадцать лет супружеской жизни, а Фима мучительно думал с какой стати эта чёрная кассирша была такая счастливая.
Бессмертный
Восемьдесят третий год. Середина июля. Жарко и душно. На берегу у парома поставили жёлтую цистерну с пивом. Сразу же её облепили мужики. И пошли разговоры о том, о сём.
Мне надоело сидеть под навесом в окружении насупленных баб. Парома не было и не было. И я решил побаловаться пивком. Только зря я слюни пускал раньше времени. На бочке висела бумажка с надписью: « Пиво отпускается только в свою посуду. « Ни своей посуды, ни пластикового пакета у меня не было. И от этого стало грустно. И тут от мужиков, что кучковались вокруг странного сооружения, напоминающего стол, отделился старик в мятом пиджаке.
– Стою, смотрю, вижу человек мается, – сказал старик, подойдя. – Посуды нет, что ли?
Я кивнул.
– Ну, это горе – не горе. У меня банка лишняя есть.
И дед, раскрыв женскую хозяйственную сумку, показал мне несколько литровых банок из-под маринованных огурцов:
– Видишь? Не горюй. Со мной не пропадёшь. Меня Никитой кличут. Кого хочешь спроси – все Никиту знают.
– А меня Борисом, – представился я.
– Еврей что ли? – заинтересовался Никита и тут же одёрнулся, – А по мне хоть бы и еврей. Что я евреев не видывал? Короче, мы с тобой, Боря, такой бизнес сделаем – я тебе банку даю, а ты мне за это тоже пива возьмёшь. Типа, за аренду.
Я улыбнулся:
– Хорошо, Никита. Согласен. Давай банки.
– Ты что, брат? Очумел? – вздёрнулся дед. – Ты видишь какая очередь? Ты, как интеллигент, до вечера стоять будешь. Давай деньги, а сам иди к стояку.
И Никита показал на одноногий дизайнерский шедевр.
А там уже суетился горбатенький мужичок, вытирая круглую столешницу рукавом пиджака. Когда я подошёл, горбатый вынул из кармана трёх вяленых окуньков и торжественно разложил их на столе.
– Закуска, – объяснил он. – Сам ловил, сам вялил. Никакого обмана.
– Спасибо, – умилился я.
– Спасиба – таких денег нету, – объяснил мужик. – По полтинничку штучка. Хочешь ешь, хочешь смотри.
Я замялся, но тут прибежал довольный Никита с двумя банками в руках. Выставив их на стол, похвастался:
– Чуть прорвался. Народ совсем оборзел. Никакого тебе уважения.
Потом отлил горбатому пива и объяснил:
– Это внучок мой. Афанасий. Ну, за хорошего человека.
Я догадался, что хороший человек – это я, и отхлебнул из банки.
Пиво было жидким и тёплым. Я отставил банку и закурил. Закурили и мои случайные собутыльники.
Помолчали.
Потом дед Никита начал разговор:
– Ты, мил человек, если не хочешь пиво – не мучайся. Афанасий допьёт. Он не брезгливый.
– Это да, – подтвердил Афанасий. Это уж точно.
А дед продолжал балаболить:
– А ты, Боря, если хочешь узнать секрет бессмертия, так я расскажу. Даже и не сомневайся. Вот глотну самогоночки и всё расскажу как оно было.
Я с недоверием посмотрел на деда :
– Так нет самогонки, Никита. И взять негде.
– Ты, товарищ дорогой, таких слов Никите не говори, – взъерепенился дед. – Ишь ты! Негде взять. Давай два рубля и бутылка на столе.
Я задумался. Двух рублей было жаль. Но дед был убедителен, как ребёнок, просящийся на горшок. И я, покопавшись в кошельке, выложил на стол две рублёвых бумажки.
Никита счастливо засмеялся:
– Ну, вот, Афанасий. Видишь. А ты говорил, что интеллигент не настоящий. Что ни на есть настоящий.
Потом он сгрёб рублёвки со стола, порылся в своей сумке и выставил поллитровку с синеватой жидкостью. Вынув зубами пробку, скрученную из газеты, озабоченно спросил:
– Сам-то будешь? Нет? Ну, как хочешь. Нам больше выйдет.
Потом Никита плеснул из бутылки в банки с пивом себе и Афанасию, аккуратно заткнул бутылку, спрятал в сумку провозгласил тост:
– Ну, чтобы елось и пилось, чтоб хотелось и моглось. Чтобы в следующем годе, было б с кем и было б где.
Я подождал пока мои собеседники выпьют, отгримасничают и закурят. А потом спросил:
– Так как насчёт секретов долголетия, Никита?
Никита посерьёзнел:
– Ты, товарищ, надо мной не надекивайся. Молод ещё. А насчёт бессмертия – это целая история. Роман написать можно и за большие деньги продать. Но я даром расскажу своими словами. Ты только не перебивай.
Словом, жил я с своей бабой и горя не знал. Троих сынов подняли. Внуки выросли. Стали мне восемьдесят лет справлять. Ну, понятно, выпили малость. А как без того? И вот на следующий день схватило у меня живот. Болит и болит. Что сделаешь? Пошёл к врачу. Тот крутил, вертел да и говорит моей бабе, что надо желудок резать. Мол, без этого никак не выйдет, потому что рак. Ну, резать, так резать. Отхреначили мне две трети. Оно бы и ничего, только жрать всё время хочется. А много не могу – не лезет. Вот и клюю, как тот воробей, по крошечке.
Словом, прошло лет несколько. Иду я на кухню, чтобы перекусить чего-нибудь. И вдруг в глазах потемнело. Чую, что падаю, а ничего сделать не могу. И упал. Поднимаюсь – мать честная! Стою я на лугу некошеном. Трава в пояс. Тепло. А на лугу бабы в белых балахонах хоровод водят и песни играют. Я подхожу. Глянул – что такое? Бабы все умершие, кто когда. А среди них Маруська, моя зазнобушка. Это когда я ещё малец холостой был, так с ней гулял. Вот, вышла эта Мария из хоровода. Подходит и говорит:
– Заждалась я тебя, Никитушка. Что ж ты так долго?
А я на неё смотрю во все глаза. А груди у неё такие пышные. Так под балахоном и торчат. Вот я не вытерпел. Правой рукой за сиську, а левой – под подол. Щупаю, щупаю – ничего нужного найти не могу. Ровное место между ног да и всё.
А она смеётся:
– Грех это, Никитушка. Мы тут этим баловством не занимаемся.
Тут мне сразу скучно стало:
– Ты, Маруся, – говорю, – подожди. Ты только подожди. Я сбегаю на кухню, кусну хлебца и назад.
И побёг. Бёг, бёг – смотрю, а я в своей хате. Сижу на носилках. А фельдшерица Нинка ратунки кричит.
Тогда я встал, пошёл, хлебца поел да так и живу. Всё Бог смерти не даёт. Сынов всех схоронил, из внуков один Афанас остался. А я всё небо копчу.
– Это чистая правда, – подал голос Афанасий. – Я в огороде был. Захожу в дом. Глядь, а дед на полу лежит и не дышит. Я бегом к соседям. Потому что у них телефон есть. Позвонил в Скорую. Ну, пока то да сё... Короче приехали через час. Фельдшерица Нинка посмотрела на деда и хайло своё раскрыла, что Скорая покойников не перевозят, что, типа, ложный вызов. Кричала, кричала, а тут дед встал и на кухню пошёл. Так эта Нинка, паскуда, до сих пор заикается.
