Ольга Батлер - Золотой желудь

Сергей провел рукой вниз по Люсиному телу, нащупывая свой любимый изгиб, и вдруг остановился, обмяк. Он ожидал найти совсем иное: прохладную кожу, под которой — слегка выступающие ребра и прочие милые жалкие косточки.

Эта цыплячья хрупкость стала его наваждением, она вызывает в нем такое острое и противоречивое желание: защитить и до боли стиснуть худенькое длинное, нерожавшее тело. И в попытке хоть какой-то близости ждать ответа, хоть намека на него, и умолять о пощаде, и в отчаянии замирать, не находя ничего, никакого ответного телесного или душевного движения. А потом обвинять только себя в ее холодности, и клясться себе, что это было в последний раз. Но стоит увидеть эти прозрачные глаза, эту улыбку, как все начнется сначала…

Люси поняла все одновременно с ним. Она обиженно свернулась клубочком на краю кровати:

— Сергей, впервые я не осторожничаю… Какой смысл притворяться?

И, путаясь в чужом языке, переходя на родной, срываясь на крик, делая паузы, чтобы затолкнуть обратно слезы, высказала накопившиеся обиды. Видимо, все еще надеялась, что он начнет врать ей, что ничего у него с Машей не было и нет. Она бы с радостью приняла любое вранье. Да что говорить, она стала бы лучшим адвокатом мужа!

Но Сергей лишь виновато погладил жену по плечу.

— Знаешь, я в последнее время даже не смотрюсь в зеркало, — снова всхлипнула Люси. — Больше не люблю себя…

В порыве жалости Сергей прижал жену, стал баюкать ее, как ребенка, думая: ну почему нельзя одновременно быть и счастливым и порядочным человеком.

— Почему? — вслух спросил он.

— Почему, ты спрашиваешь? — отозвалась Люси. — Да потому что не хочу видеть эту печальную физиономию, которая словно говорит мне: да-да, не отворачивайтесь милочка, именно вас муж разлюбил… Сережа, что с тобой? — испугалась она, посмотрев на мужа.

— Сам не знаю. Я не разлюбил, — он потер мокрые глаза кулаком. — Я помереть хочу… Сразу все проблемы решатся.

— Пожалуйста, не говори так, — Люси спрятала голову у него на груди.

Они помолчали, потом она спросила, не открывая глаз:

— Ты не знаешь, наши страны между собой воевали когда-нибудь?

— В Крымскую войну.

— И кто победил?

— Не помню.

— Вот вы, русские, называете себя романтиками, — задумчиво сказала она. — А весь романтизм ваш в том, чтобы разрушить старое за одну секунду и взамен ничего хорошего не создать…

Только сейчас он заметил, что она больше не носит обручальное кольцо.

На следующее утро, словно и не было ночного разговора, сразу после завтрака они отправились исследовать Баф. Город-курорт, вчера вечером показавшийся маленьким и заплесневелым от старости, при свете дня источал свою неподпорченную никакими дешевыми рестраврациями викторианскую красу.

В бюро туристической информации Сергей и Люси купили книжечку-путеводитель. Следование ей напоминало игру: надо было обойти центр города, разыскивая на мостовой медные таблички с номерами. Каждый номер рассказывал историю.

— Паб «Веселушка»… В этом здании Бью Нэш, знаменитый «король Бафа», разбогатевший на азартных играх, принимал высоких гостей, принцесс в том числе, — прочитал Сергей на мемориальной доске двухэтажного особняка. — Его любовница Джулиана Веселушка до сих пор появляется здесь в облике Серой Леди, проверяя, отвечает ли готовка установленным ею стандартам.

— Да уж, Веселушка, — хмыкнула Люси, разыскивая в путеводителе десятку. Глаза жены были опухшими после ночных слез, но она снова старалась казаться счастливой.

Сергей с удивлением наблюдал, как в его мягкой и с виду такой податливой Люси впервые обнаружилась та стальная основа, которую ее соотечественники с гордостью называют своей британской выдержкой.

Табличка с цифрой была вмурована в булыжники прямо под их ногами.

— А что в книжке сказано? — спросил он.

— … Бью Нэш никогда не был женат, любовниц у него было множество — как грибов в лесу после дождя. Его даже называли «шлюшником», на что он отвечал: «нельзя называть шлюшником того, кто держит всего одну шлюху под своей крышей — так же, как нельзя называть сыроделом того, у кого в доме всего один кусок сыра»… И Веселушка это выносила? Наверное, тоже ему рога наставляла.

— Читай дальше, — потребовал Сергей.

— Джулиана (тут голос Люси взял торжественную ноту) оставила Нэша, но… спустя несколько лет, когда он состарился и потерял свое состояние, ухаживала за ним в этом самом особняке, давным-давно купленном им на ее имя… После смерти Нэша в 1761 году Веселушка поклялась не спать с другими мужчинами. Она доживала свои годы отшельницей в дупле огромного дерева….

— Мда, повезло парню, — заметил Сергей.

— Я всегда буду твоей Веселушкой, — снова воодушевилась жена.

Мимо них прошла многодетная, вульгарно одетая мамаша, она толкала перед собой багги с двойняшками и одновременно громко отчитывала семенившую рядом дочку. Люси с завистью посмотрела ей вслед:

— Знаешь, только что поняла, что я, со своими дипломами и иностранными языками в подметки не гожусь вот этой тетке.

— Почему? — впервые рассмеялся Сергей.

— Она живет по законам природы, рожает, не мороча себе голову. И правильно делает, потому что эти законы мудрее любого из нас… А у меня только один ребенок. Все откладывала, все время мне что-то мешало.

Ее мелкие веснушки, которыми он когда-то восхищался, обещая перецеловать все до единой, проступили на лице.

— Сережа, я ведь ехала сюда с настроением make it or break it и надеялась хоть на какой — то знак. А ты?

Сергей не успел ответить, у него зазвонил мобильник, и Люси, осекшись, расстроенно наблюдала, как муж суетливо достает его из кармана, сразу узнает номер звонящего и, отойдя в сторону, негромко разговаривает.

— Это, конечно, была Маша, — с болью констатировала она, когда он вернулся.

— В данном случае это неважно, — отвел Сергей глаза. — Бабушка в больнице, у нее инфаркт.

«В комиссию по Чистке партии.

От Гр. (Фамилия неразборчива) Домны Ивановны.

Заявление.

Ставлю в известность Комиссии по Чистке партии о том, что Грошунин ругает советскую власть, а во время разговоров с женой Грошунина последняя сообщила мне о том, что ее муж прячет дома оружие и на днях разбил бюст Товарища Сталина.

В чем и расписуюсь. Домна Ивановна (Фамилия неразборчива)».

Грошунина даже не арестовали. Пришедшие с обыском энкэвэдэшники оружия не обнаружили, а завернутый в газету разбитый бюстик Сталина при внимательном рассмотрении оказался осколками свиньи-копилки. Красного директора спасло еще и то, что он много времени проводил в своем подмосковном хозяйстве.

«Как я ненавижу, когда палец химозы начинает медленно двигаться вниз по списку и приостанавливается в самом начале, где „В“ и „Г“. Я в этот момент впиваюсь ногтями в коленку и глаза закрываю. Сегодня она опять выкрикнула мою фамилию, и я потащилась к доске… Вова Ермаков подсказывал, и я кое-как отбарабанила. И зачем мне эта химия, если я собираюсь посвятить жизнь филологии?

После школы играли с Лидой на чердаке. Я показала ей (жирно зачеркнуто). Она сразу устроила целый допрос: откуда взяла и есть ли в нем (зачеркнуто). Я все рассказала и спросила, хочет ли она со мной дружить после этого. Она долго молчала, потом сказала, что папу ведь не забрали, значит он не враг народа. Я ее предупредила, что если (жирно зачеркнуто) пропадет, то значит, это она проболталась о тайнике, и взяла с нее клятву, что она…»

Домну с семьей вскоре переселили, и вся трехкомнатная квартира перешла к Грошуниным. Лида все больше завидовала Асиной отдельной комнате и телефону. Она тоже хотела добиться успеха в жизни, поэтому оттачивала свою речь, чтобы не говорить, как ее полуграмотные родители. И она вступила в комсомол, несмотря на недовольство матери.

Ася в комсомол не вступала. Она изменилась — замкнулась, пересела на заднюю парту, скучала там в одиночестве с книгой на коленях. Говорила Лиде, что считает себя некрасивой, хотя на самом деле теперь для всех было очевидно — она превращается в красавицу.

Это — как в лифте вместе застрять. В другое время взглянули бы мельком, и всё, а тут, хочешь не хочешь, всматривайся, разбирай чужой судьбы узор, пока клаустрофобия тебя совсем не замучает. Нарочно, что ли, жизнь таких разных людей сталкивает? — Соседки по палате наблюдают за старухой и ее сиделкой.

Провинциалка уже четыре недели живет в кресле, которое медсестры разрешили перетащить сюда из холла. Она вяжет или для разнообразия сидит на кровати рядом с Лидией Николаевной, медленно расчесывая ее седые космочки. Бабуля немного не в себе, все время жужжит, а она ей негромко выговаривает.