Рэй Лорига - Пистолет моего брата. (Упавшие с небес)
– ПОТОМУ ЧТО ВСЕ МЫ – ОДНА СЕМЬЯ.
Пока настраивали камеры, и зажигали огни, и рассаживали зрителей по местам, и объясняли им, как себя вести, я успел подружиться с десятилетней девчушкой, которую позвали сюда, потому что ее отец голяком вылез на крышу своего дома и начал палить из ружья по прохожим. Он ни в кого не попал, но с тех пор его держат в психиатрической лечебнице. Эта девочка, два ее брата и их мать дожидались своей очереди в коридоре.
Мы были гвоздем программы, и поэтому нам выделили собственную гримерку с прохладительными напитками и подносом фруктов.
Я предложил девочке посмотреть нашу гримерку, и она очень удивилась, увидев, как у нас там все красиво.
– Почему у вас есть все, а у нас – ничего?
Бедняжка выглядела ужасно разочарованной.
– Не знаю, наверно потому, что мой брат стреляет лучше твоего отца.
23
– В смерти нет ничего необычного.
Солнце давило на все вокруг, точно слоновья ножища.
– Умереть – это как остаться в поезде, когда уже проехал свою остановку.
– Что за херню ты понес?
Ей не нравилось, когда он так говорил, мне тоже.
– Я кое-что прочитал об этом в стихотворении Роберта Лоуэлла[11].
– Ты читаешь стихи?
– Иногда.
– И пишешь стихи?
– Никогда.
– Может, напишешь стихотворение для меня?
– Нет. Если тебе нужны стихи, тебе придется писать их самой, мне все это уже надоело.
Он задрал рубашку, и на мгновение стал виден пистолет, потом он опустил рубашку, и пистолет снова спрятался. Прохожий на обочине дороги помахал им рукой. Сотня птиц взвилась в небо над фонарным столбом, а потом сотня светлячков, а потом спустилась ночь и больше ничего видно не было.
– Больше ничего не видно.
Он включил дальний свет, и они заметили, что «ничего» чуть-чуть отступило. Они проехали мимо полицейской машины. Они ехали быстро. Полицейские не двигались.
– Нас никогда не поймают.
Она сама не знала, что говорила, и он знал, что она не знает, что говорит.
– Ты сама не знаешь, что говоришь.
Она поцеловала его, и на какой-то момент он перестал видеть дорогу; он почувствовал ее язык у себя во рту и заметил, что его конец ведет себя как-то странно – было ощущение, как будто трогаешь собаку за нос.
Когда они остановились на обочине, было так поздно и так темно, что на их месте мог оказаться кто угодно, в какой угодно машине. Все, что они говорили, и все, что они делали, исчезало, словно они были ничем и не говорили ничего.
Потом она сказала:
– Я люблю тебя.
И они моментально заснули.
24
Он припарковал машину в нескольких метрах от кафе: он не хотел, чтобы кто-нибудь подумал, что ему еще рано водить. Не успел он выключить зажигание, а она уже выскочила наружу и побежала прочь, как девочка. Как довольная девочка, а не как испуганная девочка. Он заказал пиво, она – мороженое и кока-колу. Стояла жара. Бар был почти пуст. Только за соседним столиком обедал пожилой мужчина, по виду коммивояжер. У него был такой вид, как у коммивояжеров в кино. Мой брат допил пиво и попросил еще. Пиво ему страшно нравилось, он мог выпить тысячу литров и не опьянеть. Она еще не доела мороженое. Она смотрела на вертящиеся стойки с кассетами и дисками, какие всегда бывают в придорожных кафе. Он смотрел на нее.
– Путешествуете?
Ему совсем не хотелось разговаривать, но было бы странно не ответить на вопрос официанта.
– Да, мы путешествуем.
– И куда едете?
На этот раз ответила она:
– В Чехословакию.
– Ну да! Далеко вы собрались.
Он засмеялся, она повернулась к нему и чмокнула в щеку.
– Мы собираемся пожениться в Праге.
– Да, мы едем в Прагу, чтобы пожениться.
Ему вообще-то не очень нравилось валять дурака, но с ней это выглядело забавно.
– А вы не слишком молоды, чтобы жениться?
– Да, конечно, но мы не собираемся жениться сразу же. Мы прибудем в Прагу, там обоснуемся и станем спокойно ждать наступления зрелости. Потом мы совершим ответственный поступок, в результате которого две дороги сольются в единую судьбу.
Я полагаю, к этому времени официант уже догадывался, что над ним потешаются, но ему там было слишком скучно и он был слишком тупой, чтобы перестать им надоедать.
– А, ну тогда другое дело. А почему в Прагу, почему бы вам не подождать здесь?
– Потому что именно там ожидает Кафка.
Официант круто развернулся и принялся делать несколько дел одновременно, как будто был очень занят, как будто никогда и не разговаривал с ними.
Она заплатила за два пива, кока-колу и мороженое, а потом он купил еще пару банок.
– У меня есть деньги, я вполне могу платить за все. Вчера был мой день рождения, и отец дал мне вместо подарка кучу денег. Он говорит, что дает мне деньги, потому что не знает, чего я хочу.
– Думаю, ты хочешь, чтобы он больше не давал воли рукам.
– Вот именно, только он предпочитает сначала колотить, а потом платить. У него, пожалуй, больше денег, чем терпения.
Он пошел к маленькой стойке рядом с дисками и кассетами и вернулся, держа в руках розовую шляпку с бумажным цветком на верхушке. Шляпка была довольно безобразная, но все дело в том, что он не слишком в них разбирался. Она в этой шляпке была изумительно хороша.
– С днем рождения.
Она снова его поцеловала, на этот раз в губы.
Он расплатился за шляпку. Они оставили щедрые чаевые и вышли. Официант потом божился перед камерами, что они украли четыре пива, одну кока-колу и одну розовую шляпку. Мужчину, который по виду напоминал коммивояжера, так и не смогли отыскать.
25
Она разделась полностью, а он все еще не снял с себя джинсы.
– Не хочешь меня потрогать?
Они остановились возле реки. Вода текла очень медленно и лишь тихонько журчала.
– Думаю, да.
Он был девственником, так мне кажется, поэтому я так вам и сказал, хотя полной уверенности у меня тоже нет. Мне кажется, что он был девственником, я знаю, что он был девственником, хоть и не знаю откуда – может быть, потому, что я и сам такой.
Она начала расстегивать его джинсы. Думаю, без них он себя чувствовал не очень уютно, главным образом потому, что, снимая джинсы, он должен был снять и сапоги, а я знаю, что он ненавидел расставаться со своими сапогами.
– Тебе нравится?
Она его трогала. Она сама мне сказала. Ее тело действительно хорошо смотрелось, его тоже. Они оба были очень красивые.
Тогда он поцеловал ее, а потом они продолжали трогать друг друга, а потом, я думаю, они это сделали. Она мне сказала, что они это сделали. Она рассказала мне и как они это делали.
У него сначала не получалось – я имею в виду, у него сначала не вставал, но потом все было в порядке, особенно после того, как она взяла у него в рот.
Он знал, что у него остается не так много времени, и он трогал ее повсюду, как трогают то, чего никогда больше не увидят. Она кончила первой, а он намного позже – только после того, как она крикнула ему:
– Выплесни все в твою маленькую шлюху!
Потом он целовал ее – много раз в лоб и повсюду, и он гладил ее волосы, особенно на макушке, пока оба они не заснули.
Сначала заснул он, а чуть позже – она.
Когда они проснулись, она сказала, что ей снилось, что у них маленький домик посреди огромного поля, где растут деревья и цветы, и что небо над ним имеет особый цвет, почти белый, как будто бы скоро повалит снег – несмотря на то что было жарко. Не то чтобы нестерпимо жарко – скорее, чувствовалось приятное тепло, которое ощущаешь, выходя в разгар лета из прохладного кинозала.
Он сказал, что не помнит свой сон, но там было холодно, намного холоднее, чем в кинотеатре с кондиционером, и даже намного холоднее, чем сам снег.
Пока он надевал свои черные джинсы и сапоги, она думала, что из всех мужчин, которые ее трогали, и из всех, кто будет трогать ее после, кто будет засовывать в нее свои члены, он навсегда останется самым важным. Таким, кого все другие будут бояться.
26
– Ты знаешь, я однажды сломал парню руку, когда надевал на него наручники.
Это был умный полицейский. Он снова пришел к нам в дом. Мамы не было, ее позвали на радиопередачу о женщинах, которых бросили мужья. Тем мужьям, кто послушает ее историю, придется хорошо подумать, прежде чем решиться послать подальше своих жен. Глупый полицейский не пришел, поэтому мы говорили один на один. Мы сидели в гостиной, я принес ему пива и себе тоже. Стаканов я не принес. Мы пили прямо из банок.
– Это было несложно. Я уперся ногой ему в спину и тянул руку на себя, пока не услышал треск. Больше всего меня потряс этот звук. У меня переломов никогда не было. Он вопил, словно какое-то животное. Он был из тех типов, что пристают к детям в парке, и я подумал, что перелом руки он уж, по крайней мере, заработал.
– По-моему, это справедливо.
– Ты видишь, в этом есть что-то, чего люди не понимают. Нельзя допускать, чтобы кто-то мог приставать к детям. Дети – это святое.
