Магомед Абдулкаримович - Переосмысление
Я отвернулся от стартовой зоны и стал пристально смотреть на верхушки редких сосен, пытаясь сосредоточиться на предстоящем испытании. За моими плечами было много турниров и блестящих побед, но я никогда не волновался так, как сегодня.
На секунду мне подумалось, что здесь сегодня должен быть не я, а Эдди Вольф.
— Ну уж нет, — прошептал я, — к черту Эдди. Я заслужил быть здесь!
В этот самый момент голос диктора объявил о пятнадцатиминутной готовности к старту третьей волны бегунов. Резко повернувшись, я пошел к стартовой зоне.
Прошло еще какое-то время, и вот началось! Я побежал…
Я забыл обо всем. Моя скорость была невообразима. Я был словно ветер, словно Мухаммед Али в бое с Листоном — легкий, как перышко. Я был лучшим в этом забеге, в этом не было сомнений. Я уже не думал о преградах, которые я преодолел, чтобы оказаться здесь, я забыл об Эдди и о том, как с ним поступил. Все это казалось таким несущественным по сравнению с тем фактом, что я явно превосходил всех своих соперников, опережая их с большой легкостью. Они были, словно вяло ползущие гусеницы, а я был поездом, проносящимся мимо них. Я не родился этим поездом, я стал им! Я победитель! Я……внезапно сзади послышался невообразимый грохот, и я ощутил сильный удар в спину, который свалил меня с ног. Я ударился головой об асфальт, и медленно теряя сознание, еще несколько секунд слышал вопли и крики обезумевших от ужаса людей…
Это был Бостонский марафон, который состоялся 15 апреля 2013 года. К сожалению, марафон этот запомнился всему миру не моим блистательным забегом, а взрывами, в результате которых пострадали сотни людей.
Среди них был и я.
Я не мог сдержать слезы, когда сидел в кабинете главного врача медицинского центра и пытался читать свою «историю болезни». Профессор говорил что-то про «ранение ног», «спиральный перелом голени с осколками», «все будет хорошо», «со временем опора при ходьбе не понадобится» и что-то еще, но я почти ничего не слышал. Мне было стыдно и больно, обидно и страшно. Придя в себя через полчаса после взрыва на финишной линии марафона, я уже догадывался о серьезности травмы, но не хотел делать выводов. Болеутоляющие уколы приносили минимальное облегчение телу, но еще меня терзали душевные муки.
На следующий день и спустя сутки несколько раз звонил отец, я ответил лишь на первый его звонок, сказав, что я жив и здоров, но продолжать не стал и, сославшись на дела, попрощался. Я представлял, как волнуются родители, узнав о теракте, но мне нечего было им сказать, я отключил телефон и попросил медсестру отнести его в камеру хранения. В тот момент меня ничего не волновало — ни погибшие в результате теракта люди, ни родители, ни мое будущее, ни мое прошлое. Я просто существовал.
Такое мое состояние продлилось недолго, ибо я все-таки был сыном своего отца и не мог позволять себе долгое время находиться в таком ничтожном состоянии. Меня начала грызть совесть за мое свинское поведение — за то, что я отключил телефон, зная, что родители наверняка звонят, чтобы узнать, где я и как я. И я так давно их не видел.
Через пару дней я пришел в себя, встал и почему-то первым делом решил включить телевизор, его включение словно было символом того, что я вновь в этом мире. Канал CNN показывал спасателей, которые суетились вокруг лежащих на земле людей, выли сирены, клубился черный дым. Травма головы туманила сознание, мне подумалось, что телевизионщики прокручивают репортажи с Бостонского марафона. Неожиданно на экране появилось лицо мэра моего родного городка, Томми Муска. Я напрягся и подтянулся на руках, сев поудобнее. Говорили о нем, о моем родном городе, там, где сейчас мои родители, о городе Уэсте:
— В результате взрыва на химзаводе в городе Уэст могли погибнуть несколько десятков человек. На сегодня подтверждена гибель одного профессионального пожарного, пятерых волонтеров, четырех медиков.
Когда голова мэра исчезла из кадра, на экране я увидел фотографию своего отца. Она была заключена в траурную рамку.
Разогнавшийся до семидесяти миль в час по 77-му шоссе пассажирский автобус резко притормозил и остановился на углу Ок-стрит. Я медленно вышел, держась за поручни; повернулся, взял сумку и трость, оперся на нее и сделал шаг назад, давая дверям автобуса захлопнуться. Обернулся и увидел на пыльной обочине мать. Она подбежала ко мне и, ухватив одной рукой за рукав куртки, другой начала ощупывать и гладить мое лицо. Я обнял ее, и она разрыдалась, уткнувшись мне в грудь. Теперь я остался единственной ее опорой. Отца больше нет.
— Мам, не плачь, — пытался я ее утешить, — ну мам, все наладится, пойдем, нам о многом нужно поговорить. Я решил остаться жить в Уэсте. Ты не будешь против?
Я аккуратно взял мать под руку, и мы медленно пошли к дому.
Некоторое время я был просто убит горем. Я очень переживал еще и потому, что не смог попрощаться с отцом и последнее время не уделял ему должного внимания, думая только о себе. Меня съедали мысли о том, что я был плохим сыном. Но в один прекрасный день все эти мысли исчезли, и осталась лишь светлая грусть о самом достойном человеке, которого я когда-либо знал. Я понял, что мои самоистязания ни к чему хорошему не приведут. Я решил, что с этого момента буду жить так, чтобы заслужить право встретиться с ним после моей смерти.
Через несколько месяцев, в один из летних воскресных дней, газета «Нью-Йорк Таймс» опубликовала очередной список книг-бестселлеров США. Одно из первых мест самого престижного списка занимал роман «Я и мой отец», автором которого значился я, Саймон Белл. Что уж скрывать, я стал блестящим журналистом, открыл свое издательство. Специальность, которую я получил благодаря учебе в университете и на которой настоял мой отец, принесли мне большие деньги и славу в своих кругах. Я часто ездил по миру, но жил я в Уэсте, в городе, который полюбил всей душой. Я старался жить достойно.
Лишь одно не давало мне покоя — тот самый поступок, который я сотворил в школе бегунов. Я лишил Эдди Вольфа заслуженной победы. Я решил встретиться с ним. Найти его не составило большого труда. Он жил в Лос-Анжелессе, стал известным актером. С такой внешностью и с такой харизмой это было неудивительно.
Я рассказал ему все, как есть. Он внимательно меня выслушал, затем долго смотрел на меня. По выражению его лица было не очень понятно, что он чувствует. Потом он вдруг встал, крепко обнял меня и сказал:
— Спасибо, что рассказал, друг.
А после продолжил:
— В конце концов, все к лучшему, не так ли? Я актер, ты писатель, ведь именно так и должны заканчивать все известные бегуны?
Посмеявшись над своей же шуткой, он вдруг вновь стал серьезным:
— На самом деле, я благодарен тебе. Ведь если бы ты тогда не подсыпал мне в еду этот порошок, я бы оказался на том марафоне, и Бог знает, что бы там со мной случилось. Так что я должен сказать тебе «спасибо».
— Но почему ты все бросил, Эдди? Почему решил бросить карьеру бегуна?
— Я не собирался строить карьеру бегуна, друг. Просто мне это было на тот момент интересно, вот и все. Я ни о чем не жалею, — сказал он, попивая виски, — у меня все прекрасно, ты же видишь.
Сначала мне вроде бы полегчало от его слов, но улыбка его была какой-то грустной. Я надеюсь, что он не лукавил. Я очень надеюсь, что мой поступок не сломал его. Надеюсь, что он отказался от желания стать лучшим бегуном в мире не из-за того случая. Видимо, я уже никогда не узнаю правды. Все-таки он был актером, причем, хорошим. Пойди разберись, что эти известные актеры испытывают на самом деле.
— Читал твою книгу. Жаль, что так случилось с твоим отцом, — сказал он, смотря куда-то вдаль.
— Спасибо, друг — ответил я, с трудом сдерживая слезы, — мне тоже очень жаль…
Больше мы с ним не виделись.
Те четыре дня, в течение которых я сначала лишился своей мечты из-за травмы, а затем потерял отца, перевернули все с ног на голову, оставшись темным пятном не только в моей жизни, но и в истории Соединенных Штатов. Позже я думал о том, что многие тогда пострадали, и потеряли намного больше, чем я. Тогда я этого не осознавал, мое горе поглотило меня полностью, и на все остальное мне было просто наплевать. Сколько людей в то время лишилось своей мечты? Сколько горя в тех четырех днях.
Был ли марафон в Бостоне моим последним марафоном? Конечно же, нет. Моя любовь к бегу только возросла. К сожалению, из-за полученной травмы я уже не мог заниматься им профессионально. Но вот на часах 4.30 утра; на улице ужасный холод, жуткий ветер, намечается серьезный ливень, холодные капли дождя уже падают на мое лицо. И я вновь стою в начале пути, собираясь в очередной раз пробежать 42 километра и 195 метров. Станет ли этот марафон последним в моей жизни? Очень сомневаюсь.
Посвящается всем пострадавшим в результате событий 15 апреля 2013 в Бостоне и 18 апреля 2013 в Уэсте
