Кеннет Харви - Там, где свобода…
Дальше дорога шла под гору, спускаясь в даунтаун.[3] Там было кладбище. Могилы на склоне холма неподалеку от центра. А рядом торчали высотки. Их построили по соседству с кладбищем. Он раньше сюда ходил, хотя терпеть этого не мог. Здесь лежал его отец. Что можно разглядеть в камне? Люди стояли у могил на морозе, держа руки в карманах. Какая-то женщина в шляпе и длинном красном пальто с черным меховым воротником прижимала носовой платок к покрасневшему носу. Дыхание облаком вырывалось у нее изо рта. Она стояла у детских могил. Он прошел мимо. Прошел мимо деревьев, где был похоронен отец. Рядом с матерью. Сначала схоронил ее, а потом и сам улегся рядом. Они спали в отдельных кроватях. Но вместе. Всегда вместе. Родились, умерли, обрели спасение в руках Господних. Два соседних надгробия. Он стал разбирать выгравированные буквы. Дважды перечитал надпись на отцовском камне. Но прочитать надпись на камне матери он не мог. Не мог читать эти буквы. Он смотрел туда, но не понимал, что там написано. Отцовский камень. Хотелось пнуть его ногой.
Позади раздались шаги. Он не знал, много ли времени он провел здесь, думая о своем. Легкие шаги, аромат духов. Старушка, наверное. Он обернулся и увидел Рут. Вовсе не старушку, а Рут. Рут, которая смотрела на него.
— Рут, — сказал он. Та женщина в красном пальто у детских могил. Она сразу показалась ему знакомой. Из-за этого он и обратил на нее внимание, не зная, что это Рут. Хотя какая-то безотчетная догадка промелькнула в голове…
Она назвала его по имени.
Он сглотнул, видя, как она обернулась. Боже, подумал он. Господи Иисусе, подумал он. Какой ужас. Эти маленькие могилки. Маленькие и такие жуткие. Кожа покрылась мурашками. Умей он найти слова, они бы сейчас хлынули из него потоком. Он заплакал про себя. Слезы текли внутри, а не снаружи. Текли, не показываясь на лице, как часто у него бывало. Текли, не останавливаясь. Когда же это случилось? Чей это ребенок? Она не уходила.
— Я о тебе читала, — сказала она.
Сколько лет прошло? Двадцать пять. Она все та же. Немного постарела, но осталась прежней. Ей должно было исполниться сорок пять в прошлом месяце. Он помнил. В ноябре. Она шестью годами младше его. Красивая. Он все еще любил это лицо. Он не мог разлюбить его. У нее было особенное лицо. Одно из первых его любимых лиц. Он никогда его не разлюбит.
— Как ты? — спросила она, дыша туманом.
— Нормально.
Она улыбнулась. Слегка. Улыбка вышла такой скорбной, как та крохотная могилка. Он видел по лицу, что в ней живет страх. Что-то случилось. Что-то вселило в нее этот страх.
Он окинул взглядом холодное кладбище. Землю сковал мороз, а снега не было. Ни снежинки не выпало за зиму. Но чувствовалось, что снег вот-вот повалит. В воздухе пахло снегом.
— Значит, у тебя все хорошо, — сказала она.
— Ага.
Когда она заметила могилы его родителей, ее глаза и улыбка изменились. Ей стало больно. Выражение лица стало другим. Ее губы медленно складывались в гримасу боли. Смерть брала свое. Как всегда.
Он стал машинально потирать руки. Лишь оттого, что проследил направление ее взгляда.
— Холодно, — заметила она.
— Очень холодно.
— Какое несчастье, да? — Но она больше не смотрела на могилы. Ни на его большие, ни на свои маленькие. Вообще не смотрела на могилы. Она смотрела в его глаза. Прямо в его душу. Какое несчастье. Она смотрела на него. И знала. Она всегда знала. Бедняга, думала она. А может, и нет. Она была из тех женщин, что видят мир сквозь розовые очки. Но теперь, возможно, ее взгляды поменялись. После стольких лет.
По словам его матери, Рут родилась от денег. Так она, бывало, и говаривала, его мать. Прежде, чем ее убили. Мать лежала мертвая на полу, а отец глядел на него не своими глазами. Рут родилась от денег. Они встретились, потому что он хотел, чтобы мать познакомилась с Рут. Он думал, что Рут ей придется по душе. Так оно и вышло. Но вовсе не оттого, что Рут была богачка. Они сидели рядышком и разговаривали. Мать в своем домашнем халате, с сигаретой. Рут в летнем платье. Она больше слушала. Они проболтали с час. Он тогда ушел, оставив их наедине. Ему нравилось, что они разговаривают. Они хорошо поладили.
Рут родилась от денег. Как и все вокруг. Этот город, мегаполис. Машины, огни, витрины, зеркала, ночная жизнь, такси. Она так и жила среди денег. Это выдавали ее одежда и манера разговаривать. Движения губ. Однажды он повстречал ее отца. Случайно столкнулся с ним в магазине. Тот был с Рут. Мельком увидел. Отец Рут знал его не хуже самой Рут. Только по-другому. Потому что он был мужчина. Дурная жизнь. Скатертью дорожка. Он видел в нем источник бед. Рут видела иное, потому что она была женщиной. Жизнь обошлась с ним дурно. Несправедливо.
— Положить тебе сахару?
Он покачал головой. Зря он сюда пришел. В этом доме он был чужой. Трудно было определить, есть ли тут мужчина. Живет ли в доме мужчина.
— Тебе с молоком?
Он кивнул. Он мечтал о ней долгие годы. В тюрьме он мечтал о ней. Мечтал до сих пор. Двадцать пять лет спустя. Зачем?
Она села напротив. Они сидели у стола на кухне, отделанной деревом. Тепло, удобно и не дует. По стенам висели разные рисунки, где были изображены дома, море или луга, а под потолком — гирлянды из сухих трав и фруктов. В кухне приятно пахло. Дочке, Джеки, здесь бы понравилось. Она бы долго здесь все рассматривала. Стояла бы и глазела по сторонам. Во дворе было довольно места для игр. Летом малышка Кэролин могла бы бегать босиком по мягкой траве, не боясь наступить на разбитое стекло. Деревья. Пригород. Неподалеку жили лошади. По пути они проезжали конюшню. Настоящие живые лошади. Жевали или смотрели на них, едущих мимо. Самое большое животное, которое можно завести.
На деревянном столе были разные вещицы. Поднос с банками, чтобы посыпать еду. «Вкус жизни», — вспомнилось ему откуда-то. Стол был сделан добротно. Мастер не пожалел труда. Там он учился работать по дереву, плотничать. Он медленно провел ладонью по столешнице.
— Ты голоден?
На ней была красивая белая блузка. Волосы она собирала в хвост на затылке. С возрастом она не перестала носить хвост. Ему это нравилось. Напоминало о прошлом.
— Нет. — Он отхлебнул кофе.
— Как твоя семья?
— Хорошо.
— У тебя есть внучка.
Он взглянул в ее глаза. Откуда она узнала? От друзей? Из телевизора?
— Думаешь, что я уже старый?
Она усмехнулась. Но не так, как на кладбище.
— Нет. С чего бы это?
— Да кто его знает.
Зря он приехал. Здесь ему не место. Этот дом состоит из притворства. Жизнь здесь лучше, чем есть на самом деле. За городом.
— Как ее зовут?
— Кэролин.
Рут улыбнулась. На этот раз смелее и шире.
— Как здорово. — Протянув руку, она коснулась его ладони. — Тебе холодно. Я сейчас включу отопление. — Она хотела встать, но он остановил ее:
— Не надо. Мне всегда холодно.
— Точно?
Он не ответил, потому что знал наверняка.
— Хотела спросить, что ты собираешься делать.
— А… — Он со смехом потянул себя за нижнюю губу.
— Почему ты смеешься?
— Что я собираюсь делать. Все спрашивают.
Он взглянул в окно у стола. Окна были узкие и высокие. Они открывались при повороте шпингалета. Такие окна были дороги. Большие окна. Ему такие всегда нравились. У него всегда были маленькие окна. В детстве он еле пролезал в окно в своей комнате. Едва мог протиснуться.
— Я помню, что ты любил играть в пул. Мы раньше с тобой играли.
— Верно. — Вспоминать об этом было приятно.
— Внизу у меня есть бильярдный стол. В подвале.
Он отхлебнул кофе. Ему стало не по себе оттого, что у нее есть бильярд. Бильярд в доме. Отдает фальшью. Другое дело — в баре, где каждый может сыграть. А кто играет здесь? Наверное, никто из ее гостей и не умеет. Только так, для смеха. Вроде смотрите, я катаю шары.
— Давай сыграем.
Он вздохнул. На сердце стало немного легче. Отхлебнул еще кофе. Кофе был славный, но с незнакомым привкусом. Он допил остатки.
— Еще чашечку?
— Нет, — сказал он и улыбнулся. — Мне хватит. — Он понял, что улыбается ее улыбкой.
Она это тоже заметила.
— Идем сыграем в пул. Я последнее время частенько играю.
Прелесть бильярда с женщиной состоит вовсе не в игре. А в том, чтобы ею любоваться. Движениями ее тела. Тем, как она наклоняется и выпрямляется. Ее джинсами. Юбкой. Брюками. Блузкой. С открытой шеей. С пуговицами. Туго натянутой на груди. Под музыку еще лучше. От музыки тело женщины меняется. Женщина неумело держит кий. Приходится ей помогать. Учить ее. Она позволяет себя учить. Вот что ему нравилось. Касаться ее. Вдыхать ее аромат. Прижиматься к ней. Бережно. Не позволять себе распускать руки. Ее волосы. Их цвет. Исходящее от них тепло. Ее кожа. Ее лицо. Ресницы. Моргание век. Украдкой любоваться ее лицом. Какое чудо. Она радовалась, когда ей удавалось забить шар в лузу. Ей это было важно. Радовалась до чертиков. Оборачивалась к нему с улыбкой. Он с трудом сдерживался, чтобы не наброситься на нее. Прямо там. Но так можно было все испортить. Промазав, она взбесилась. Грохнула кием об пол. Черт возьми. В этом была она вся. Эта женщина. Рут. Игра вернула ее к жизни.
