Энтони Берджесс - Долгий путь к чаепитию
— Еще не прочитал, Билл? Ты находишься на этой странице, по моим скромным подсчетам, в течение последних пятидесяти пяти — вру, — последних пятидесяти шести целых пяти в периоде лет.
Мистер Гладстон строго ответил:
— Многое лежит между строк, вот почему нужно читать очень внимательно. Так, Том?
— Так, так, Билл.
— Например, они тут пишут: ПРЕСТУПНИКИ ПОЛУЧИЛИ 15 ТЫСЯЧ ФУНТОВ. Так вот, я думал об этом в течение примерно…
— Пятидесяти шести целых пяти в периоде лет, — перебил сэр Дж. Стефенс.
— Именно так. И я думаю, что на самом деле они получили пятнадцать месяцев — то есть их посадили в тюрьму на год и три месяца.
— Вы хотите сказать, — спросил Эдгар, — что под тысячами фунтов подразумеваются месяцы?
— В этом нет ничего невероятного, — веско заметил мистер Гладстон. — Нужно смотреть в корень. Говорят же, что время — деньги. Так, Том?
— Так, так, Билл.
— Получается, — заметил Эдгар, мгновенно посчитав в уме, — по пятьсот фунтов в день в июне, сентябре, апреле, ноябре[52].
МЕСЯЦЫВ июне, сентябре,Апреле, ноябреВсегда по тридцать дней,В других на день полней.Февраль же всех бедней:В нем двадцать восемь дней,Но в високосный годФевраль на день растет.
— О том и речь, — сказал мистер Гладстон с триумфом. — А при двадцати пяти часах в сутках — а это именно то, чего я собираюсь добиться и непременно добьюсь в следующем парламенте, — получилось бы — посчитай ты, мальчик.
— Двадцать фунтов в час, — немедленно ответил Эдгар.
— Неплохие деньги, — заговорил человечек в костюме клоуна по имени Арт Стэнли. — Это больше, чем получаем мы. — Он строго обратил раскрашенное лицо к окну, и Эдгар стал смотреть вместе с ним. За окном виднелись горы и большое красивое сверкающее на солнце озеро, на берегу которого танцевали какие-то люди.
— А, вот и они, — сказал Арт Стэнли. — Нам лучше выйти к ним.
Остальные завздыхали и закивали. Мистер Гладстон сказал водителю:
— Нам нужно будет выйти, Мэтью, и показать им, где раки зимуют.
Водитель, человечек с ручкой и карандашами за обоими ушами, грустно кивнул и остановил фургон на обочине. Эдгар спросил:
— Кому? За что?
— Поэтам, — сказал мистер Маколей, выдувая из трубки горящие бумажки. — Никогда их не выносил. Учти: подползать к ним нужно медленно.
Эдгар вздохнул и больше вопросов не задавал. Он просто выбрался из фургона вслед за остальными человечками, которые, громко шикая друг на друга, тихо поползли в высокой траве. Томми Карлейль начал чихать.
— Шшшшш. ШШШШШШШШШШ!
— Я не нагошно, честное слово! Это все сенная лихогадка! Ап-ЧХИИИИИ!
У озера приплясывало около дюжины человек; все они были тощие и длинные, кроме одного толстого и пыхтящего. Он вопрошал:
— Для чего суммммъективно или оммммъективно необходимо данное упражнение?
— Слушай же, — ответил тощий человек с безумным взглядом и множеством зубов. — Оно необходимо, чтобы пробудить вдохновение. Вдохновение означает вдыхание, а мы теперь вдыхаем и выдыхаем с большим трудом. — И он стал читать:
Нарцисс — прелестное растенье,Берет он деньги за цветенье.Он тратит их на все подрядИ желтый шьет себе наряд.Самовлюблен, нетерпелив,Он любит иногда поливИ рад, когда бушуют воды —Ведь все от щедрости природы.
Томми Карлейль, лежавший в траве и пытавшийся справиться со своим чиханием, издал громкий лающий звук, как собака, которая воет на луну, и прокричал:
— О презренный болтун! О ужас ужасный!
Мистер Гладстон обреченно кивнул и кинул клич:
— Вперед, Летучая бригада! [53]
То, что увидел Эдгар, было не очень педагогично. Артисты Эдембургского Ревю наскакивали на поэтов и старались сбросить их в озеро. Но толстый поэт, говоривший о суммммъективном и оммммъективном, воздел руки к небу и провозгласил:
— Магия. Поэзия — это магия. И суммммъективно, и оммммъективно.
И он принялся декламировать, в то время как тощие поэты падали в воду и вылезали оттуда, чтобы загнать туда, в свою очередь, Эдембургское Ревю:
И взял гитару сей хорек,И зашвырнул ее на брег,Где страшен сусликов порок,Где грозный, грузный, грязный грек.Хорек луну благословил,И на звезду наслал туман,Потом весь воздух отравилИ слег в горящий океан.Чу! Раздался победный клич:Хорек грядет! Хорек грядет!Он облегчает параличИ к чаю путника ведет.
Даже Эдгара, которому стихотворение показалось бессмысленным, последняя строчка задела за живое, а эффект, произведенный на Томми Карлейля, вообще был поразительный.
— О да, — сказал он, кивая, — люди добгые, это, знаете ли, не так плохо. Да, пгизнаться надо, что-то в нем есть.
Поэты воспользовались этой минутой восхищения, чтобы закинуть Томми в озеро, но он продолжал кивать и в воде, не обращая внимания на рыбок, прыгавших из его просторного воротника, и приговаривая:
— О да, тут уж ничего не скажешь.
Но его собратья из Эдембургского Ревю очень разозлились и начали хватать поэтов за волосы и забрасывать их к Томми Карлейлю. Толстый поэт стал первой жертвой этого нового нападения, полетевшей в воду, где он лежал и восклицал:
— Я понял! Его власы в струе лазури… Мне всегда хотелось понять, что я имел в виду, когда это писал, и теперь я понял!
Эдгар, которому была отвратительна вся эта недостойная сцена, пошел обратно к фургону. Водитель мрачно сидел за рулем; кот мирно спал позади, но с появлением Эдгара стремительно проснулся и прошипел по-кошачьи:
— Если ты пришел сюда, чтобы украсть тресковую копченку, не советую тебе этого делать, мальчик мой. Я оцарапаю тебя и доблестно, и больно, так что берегись.
Он опять заснул, а водитель проговорил:
— Вечно одно и то же. Никакого разнообразия. Я уже давно думаю бросить эту работу и вернуться к старой.
— А кем вы раньше работали? — вежливо спросил Эдгар.
— Понимаешь, — сказал водитель, не отвечая на вопрос, — они уже не упомню с каких пор возят этот ящик с тресковой копченкой. Почему они его не откроют и не съедят — в толк не возьму. По мне, ничего нет лучше трески ворованной, яйцом фаршированной. Я-то про себя думаю — только никому об этом не раззванивай, — они ее тут держат, чтобы кот не скучал. Сторож нашелся! Курам на смех.
— А кем вы раньше работали? — терпеливо спросил Эдгар.
— Я-то ездил по школам, — вздохнул водитель. — Следил, чтобы детей учили как следует, а дети как следует учились. Но они мои указания пропускали мимо ушей. Вряд ли стоило верить кое-чему из того, что им там говорили.
— Например? — спросил Эдгар.
— Ну, например, что Вильям Щукуспер не писал «Венецианского песца». Или «Столетнюю дочь». А ведь я ее знал — вся была в отца.
— И каков был ее отец? — поинтересовался Эдгар.
Водитель усмехнулся:
— Столетний, разумеется. Столетнее я не встречал.
— Послушайте, — сказал Эдгар. — Я, пожалуй, вылезу и пройдусь. — Он уже начинал уставать от всего этого идиотизма. Он предпочел бы даже зевать в классе под рассказы об ужасных англосаксонских королях.
— Как хочешь, — обиженно сказал водитель. — Эта плескотня уже кончается, сейчас они залезут сюда и будут отряхиваться где не попадя. И поедем. Они еще говорили, что не он написал «О, тело!». Чудесная вещь. Жена вождя одного африканского племени то и дело теряет носовые платки. Разгневанный такой расточительностью, вождь душит супругу, но затем раскаивается и рыдает над телом.
— Этим и кончается? — спросил Эдгар, увлеченный сюжетом, хотя он уже и устал от бреда.
— Да что ты! — засмеялся водитель, будто пораженный тупостью Эдгара. — Там за тысячу страниц. Подробно описаны все рыдания. А раз ты такой же, как остальные, вылезай из моего фургона и иди своей дорогой.
— Правильно, — сказал кот сквозь сон. — Очень нам тут нужны жулики.
Эдгар вылез и увидел, что артисты Эдембургского Ревю как раз выбираются из воды, а поэты отошли и танцуют вдалеке. Артисты были очень мокрые, и Эдгар порадовался, что ему не придется рядом с ними сидеть. И он поспешил вперед, надеясь, что скоро дойдет до Эдембурга. Он хотел успеть домой к чаю.
Глава 4
ОПЯТЬ ДОРОГА В ЭДЕМБУРГ
Бедный Эдгар! Путь в Эдембург так долог! Бедные вы: я уверен, что вам так же не терпится туда попасть, как и ему. Но если бы вы знали (а скоро вы узнаете, слишком скоро), что ожидает Эдгара в Эдембурге, вам бы так же, как и мне, захотелось задержать его в дороге.
Следующим, что увидел Эдгар, был кустик странных на вид голубых цветочков, росший с краю дороги (с левого краю, если угодно). Цветы болтали с огромной скоростью и на очень высоких тонах, и Эдгару пришлось подойти к ним вплотную, чтобы разобрать, о чем они говорят. Кроме того, ему, конечно, хотелось посмотреть, откуда идет звук: ведь у цветов, как ни похожи они иногда бывают на лица, нет ртов. Сами звуки не показались Эдгару особенно осмысленными, и он не мог понять, почему цветы так возбужденно и оживленно обсуждают подобные материи.
