Олег Лукошин - Каждый ублюдок достоин счастья
— Забыла! Забыла я, прости меня, дуру!
Чистая Заводь, как ещё туда добраться? Вдруг, автобусы не ходят. Ладно, мотор поймаю.
— Ты что ли снова замуж вышла? — спросил тётку.
Обессиленная, напуганная до смерти, едва шевелящаяся, она кивнула.
— Богатый?
— Нет, нет, — замотала она головой.
— Не ври! — прикрикнул. — Чем занимается?
— Да так он… Предприниматель. Но мелкий, совсем мелкий.
— Предприниматель, говоришь? А чего денег в доме нет?
— Нет денег, плохо сейчас с ними, — скороговоркой ответила она.
Какое-то время я раздумывал, что делать с этой бабой.
— Ну ладно, — нагнулся к ней. — Живи, тётушка.
Развязал ей руки.
— Как придёт муж, не вздумай ему что сказать. Иначе вернусь и всех вас четвертую. Ясно тебе?
— Ясно, ясно, — закивала она, уливаясь слезами.
Уже у дверей остановился и вернулся в зал. Выдернул из разъемов телевизора шнуры, которыми к нему был подключён DVD-плеер. Нашёл пакет, засунул аппарат туда. Ну а чё? Давно себе хотел такой. Не всю же жизнь по городам да посёлкам шарахаться. Как-нибудь осяду, фильмы смотреть стану. Телевизор бы ещё унести, но не таскаться же с ним. Пока плеером обойдусь.
Лёгкий морозец, тихий снежок, почти нет ветра. Красота! Ещё бы небо прояснилось. Вот так оно — когда дело задуманное выполняешь, и погода становится ласковой. По крайней мере, кажется такой.
Куда сейчас, на вокзал? На вокзал, а куда же ещё!
Дивидишник под мышкой, желудок наполнен, мысли ясные — иду, и в ус не дую. Всё возможно, всё от тебя самого зависит! Легко ничего не даётся, просто так жизнь под тебя не прогнётся. Её продавливать надо, жёстко, беспощадно. Я раньше слишком иллюзорно мир воспринимал. Да, думал, есть сволочи, но есть и хорошие люди. Нет хороших! Все сволочи, все до одного! Я сам сволочь, а потому мне сейчас лучше и лучше будет. Не верьте, смейтесь надо мной, а всё равно мне хорошо станет. Да вы ещё позавидуете мне и слюну ладошкой поддерживать будете, оттого что она у вас до пупка свисать начнёт. Я рождён для побед!
Через улицу, на перекрёстке, группа пацанов с деловым видом вертелась у мотоцикла. Тот на вид вполне новенький. Глянул, дальше думал двигаться, но тут мыслишка одна черепок посетила.
Для начала пацанов пересчитал — на тот случай если махла завяжется. Четверо. Лет по шестнадцать — семнадцать. Крепенькие. Могут и вломить. А, ладно, я их базаром на жопу посажу.
— Ты чё-то сказал? — подвалил к одному.
— Чего? — выпучил он глаза.
Большеглазый, сладенький. Другие такие же. А, лохи. Я с ними быстренько.
— На меня рукой показывал.
— Не показывал.
— Нет, я не понял, ты чем-то недоволен?
— Да не показывал я! — горячо отстаивал правоту парень.
— Не показывал он, не показывал! — подали голоса остальные. — Мы вообще тебя не видели.
Сейчас пауза нужна. Раздумья, сомненья.
— Да? — осматривал их, как бы недоумевающе. — Ну ладно. Показалось, наверно.
Пацаны напряжённо молчали.
— А то смотрите, — отеческим тоном говорил, — я только что со строгача откинулся. Всех знаю, меня знают. В законе хожу. Не советую со мной ссориться.
Байда полная, но для них сойдёт. Подростковое сознание надо покорять в зародыше.
— Да не, кто ссорится-то, — буркнул один.
— Где сидел-то? — уважительно спросил другой.
— «Белый лебедь», слышал?
Конечно, не в «Белом лебеде», но если врать, так до конца.
— О-о-о!!! — уважительно выдохнули они. — Ну и чё, как там?
— Как там? — усмехнулся. — Ну так сядьте, посмотрите!
Пацаны потупили очи.
— Да нормально там, — типа сжалился над ними. — Жить можно.
Господи, мразь-то какая! Едва жить начали, уже перед блатными поклоняются. Что угодно с ними можно делать. Ни протеста, ни сомнений. Покорное стадо. Нет, я таким не был. Уркаганов с детства не любил. Наверно, в наказание за это меня судьба самого уркой сделала. Но мы с ней разберёмся.
— Чей мотик? — кивнул на мотоцикл.
— Мой, — нехотя отозвался один, тёмненький.
— Давно взял?
— Только что.
— Хорошая вещь! Знаешь толк. Ничего, если я присяду на него? Десять лет на мотоцикле не сидел.
— Садись.
— Можно? Ай, спасибо. Будь другом, подержи, — передал большеглазому пакет с дивидишником.
Тот взял. Я уселся на мотоцикл, обхватил ладонями руль.
— У-у, классно! Сколько даёт?
— Сотню — запросто.
— Вещь! Бензин-то есть?
— Угу.
— Слушай-ка, дай прокачусь!
— Мне отец не разрешает.
— Отец?! — удивлению нет предела. — Ну ты разочаровал меня. Я думал, это твой мотик.
— Это мой, но отец деньги давал.
— Да ладно, не ссы! Я кружок только. Дай-ка пакет, — повернулся к тому, что держал дивидишник.
Стояли, смотрели, молчали. Ну правильно, а что они сделают.
— У меня кореш через две улицы живёт, — объяснял типа. — Отвезу ему гостинец, и вернусь. Пять минут.
Закрепил пакет сзади. Завёл, тронулся. Ссукабля, только бы не рухнуть!
Вроде еду. Не торопясь, не торопясь. Не газовать и резко не поворачивать.
Пацаны скрылись из вида. Остановился у магазина, там пара пенсионеров-разложенцев стену подпирала. Спросил, какая дорога идёт на Чистую Заводь. На удивление, сразу же показали, даже материться не пришлось.
Надо бы взять в дорогу какую-нибудь жратву. А, ладно, класть её некуда. Будут по пути тошниловки. Да и ехать недолго. Вроде бы.
Настроение — замечательное! Ветер в лицо, поля, деревья. Вот она где, свобода настоящая! Что ни говори, движение — это жизнь. Последний раз лет в пятнадцать на мотоцикле ездил. Но тело помнит, чувствует. Пошатывает немного, но в целом нормально. Раскочегарюсь.
Была ночь, когда я добрался до Чистой Заводи. Пришлось поплутать, прежде чем она обнаружилась. Поднялся ветер, закружил снег. Ни черта не видно. Что из себя представляет посёлок — не понять. Замёрзший, голодный, злой.
Бензин практически на нуле. Да что практически, совсем на нуле. Это чудо, что его до самого конца хватило.
Пошарахался немного, наткнулся на бойлерку. Стоит, гудит. Не долго думая, сломал замок, загнал внутрь мотоцикл, прикрыл дверь и, разместившись на полу, прикорнул.
Усталость оказалась сильнее неудобств, а потому вскоре заснул.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
— Неместный, — звучал откуда-то сверху женский голос.
— Нет, — отвечал я, в то же мгновение понимая, что отвечать не обязательно, что это не вопрос, а утверждение.
Глаза открывались тяжело. На самом деле они вообще не открывались. Я силился, я отчетливо осознавал, что силился открыть их, но на расстояние больше узких щёлочек веки не раздвигались. Я даже не был уверен, приоткрылись ли они вообще, и вижу ли я этот тёмный силуэт на самом деле.
— Давно я такого не видела, — продолжал звучать голос. — И чего только можно искать в этой дыре?
— Я ищу человека, — складывал я губы в слова.
— Да нет здесь твоего человека, — говорила женщина. — И не может быть. Видано ли это, чтобы у нас кого найти можно?!
— Он здесь, у меня наводка, — бормотал я опять.
— Да нет её здесь, — колыхался между щёлок женский силуэт и вроде бы махал рукой. — Так она и будет тебя ждать. У неё без тебя проблем куча, ещё ты.
Я успел отметить про себя, что голос знал о том, что говорю я о женщине.
— Я не проблема, — шипел я, радуясь тому, какое классное окончание я придумал к этой фразе, радуясь, что я его сейчас произнесу. — Я её решение.
Силуэт покачивался из стороны в сторону.
— Да уехала она. Огонь отовсюду прогонит. Огонь да злые люди.
— Я добрый, — расплылся я в улыбке.
— Я знаю, — ответил женский голос.
Вставать, говорил я себе, вставать.
И встал.
Тёмная бойлерка, бетонный пол. В полоске света угадывался мотоцикл. Полоска исходила от приоткрытой двери. Вместе со светом внутрь проникал холод.
Я выглянул наружу. Была ещё ночь. Одинокий фонарь, горевший на столбе напротив, отбрасывал на заметавшийся в змейки снег тревожные и нервные лучи. Люди в поле зрения не попадались. Вероятно, их вообще не было в этот час на улицах.
Посёлок словно вымер. Ни одного зажжённого окна. Я обошёл бойлерку вокруг, чтобы успеть ухватить взглядом удалявшийся женский силуэт, но ни единой живой души на километры вокруг не значилось.
Я выкатил наружу мотоцикл и повёл его по наметённым за ночь сугробам. Меня колотило от холода. Поймал эту холодную волну я как-то неожиданно и совершенно случайно. Во сне мне не было холодно, я отлично помнил это. Холод пробрался в меня неожиданно, в уже проснувшегося, удивлённого. Скорее всего, именно с удивлением он в меня и проник. Я даже не понял, чему удивлён, я уже забыл, как это делается, но холодные покалывания под кожей свидетельствовали однозначно: чему-то я удивился.
