Владимир Кунин - Воздухоплаватель
Куприн первый открыл глаза, увидел сидящего на стуле Заикина и испугался его состояния:
— Что это с тобой, Ваничка?!
Тревожный голос Куприна разбудил остальных. Все вскочили, смотрели на Ивана Заикина.
— Ты что, Ваня? — спросил Ярославцев.
А Заикин уже хохотал в голос и все вытаскивал и вытаскивал из кармана какие-то бумажки. Собрал их воедино, вынул большой платок и вытер набежавшие от смеха слезы.
— Братцы! — с трудом сдерживая смех, проговорил он. — А ведь я теперь вроде как крепостной. Ей-богу!
— Ты что, с ума сошел? — спросил Пильский.
— Точно, — подтвердил Заикин. — Скорей всего что сошел. Вот вы люди грамотные — вы в этих бумажках хорошо разберетесь.
Заикин бросил на стол несколько листов плотной бумаги.
— Что это? — спросил Саша Диабели.
— Что?! — крикнул Заикин. — Купчая крепость на мое имение, которое теперь не мое, а господ Пташниковых! Контракт, по которому шестьдесят процентов всех доходов от демонстрации полетов принадлежит теперь господам Пташниковым. Обязательство мое, что за все поломки аэроплана плачу я сам. Обязательства господ Пташниковых высылать мне в период обучения столько денег, сколько нужно, чтобы с голоду не подохнуть! А это — чек на тридцать пять тысяч франков в контору господина Фармана в Париже за аэроплан. Аэроплан будет принадлежать тоже господам Пташниковым. И я теперь ихний, господский. Мне даже билет до Парижа был уже приготовлен!
Заикин увидел, что его потрясенные друзья потянулись к бумагам, лежавшим на столе, и крикнул:
— Смотрите, смотрите! Они, оказывается, вчера еще заготовлены были и во всяких конторах печатями заверены! Ну как, не крепостной я теперь, что ли?!
* * *За столом в доме Пташниковых шел тихий семейный разговор. На месте Заикина сидел Травин.
Дмитрий Тимофеевич в одном жилете поднял рюмочку и сказал нормальным «светским» языком:
— Ну что же, выпьем за воздухоплавание, за дерзость ума человеческого, за прогресс. За все то, что может дать прирост капитала и упрочить наше положение. Положение дома Пташниковых!
Лица племянников были уже не глуповатыми, а внимательными и серьезными. Они подняли свои рюмки, и младший, Анатолий, сказал:
— Мон шер онкль, Дмитрий Тимофеевич! В следующий раз, когда вам придет охота начать разрабатывать неведомую доходную жилу, прошу вас не делать это столь многосложными путями и не устраивать столь унизительные для нас всех спектакли.
— Мои дорогие мальчики, — совершенно искренне произнес Дмитрий Тимофеевич. — Я прошу у вас прощения за все, что вам пришлось сегодня вынести от своего глупого, старого, но очень любящего вас дядьки. Пардон муа, но искусство требует жертв. Вы же не станете отрицать этого?
Добрейшая старушка Анна Ивановна ничего не понимала и улыбалась всем подряд.
* * *Большая компания провожала Ивана Михайловича Заикина в Париж. Артисты цирка, борцы, журналисты. Был и франтик.
У вагона, чуть в стороне от всех, стояли Куприн и Заикин.
— Ну, прощай, старик, — тихо говорил Куприн. — Прощай, мой дорогой и хороший друг. Ты уезжаешь в нищету, в неизвестность, может быть, даже в смерть... Так будь же силен духом! — Куприн порылся в кармане и вытащил маленькую фигурку. — Говорят, приносит счастье. Возьми ее себе.
— Что за карлик? — спросил Заикин, разглядывая фигурку, вырезанную из черного камня.
— Будда.
— Спасибо. Прощай, Ляксантра Иваныч.
Вокзальный колокол пробил трижды.
— И вы все прощайте! — крикнул на весь перрон Заикин.
— Прощайте, Иван Михайлович!!! — завопил не очень трезвый франтик в соломенном канотье. — От это да! От это я понимаю! Это — человек!..
И тогда все закричали и замахали Ивану Михайловичу Заикину, а Куприн вынул носовой платок и высморкался, чтобы не заплакать.
— И ты будь силен духом, — тихо сказал ему Заикин. — Я скоро вернусь.
Все бросились к Заикину, и только один человек, стоявший неподалеку, остался на месте. Несмотря на то что он тоже некоторым образом провожал Ивана Михайловича, ему не хотелось себя обнаруживать. Поэтому он стоял в стороне, мило улыбался и даже помахивал ручкой.
Это был господин Травин — юрисконсульт господ Пташниковых.
* * *В пять часов утра весенний Париж еще затянут черной дымкой. Это час горожан-рыболовов. Только в этот час могут они в спокойствии и тишине закинуть свои удочки в грязноватую Сену.
Спины рыболовов впечатывались в белесый клочковатый туман над водой. То одна, то другая спина разгибалась, и тогда становилась видна поднятая удочка. На крючок насаживалась новая приманка или снималась микроскопическая добыча, но все это делалось молча, с достоинством, чтобы не мешать друг другу.
Около десятка неподвижных удочек склонилось над водой. И вдруг вокруг одного поплавка показались тревожные круги. Поплавок нырнул, и удочка дважды дернулась влево, выхватив из воды крохотную рыбешку, которая тут же сорвалась с крючка и шлепнулась обратно в родную стихию.
И тогда в тишине рассветного Парижа, на фоне знаменитой башни, ставшей символом Франции, на берегу Сены раздался негромкий, исполненный презрительного раздражения голос, сказавший по русски:
— Ну кто так подсекает? Ну кто так подсекает?! Каким у тебя концом руки-то вставлены, прости Господи?!
Это был Иван Михайлович Заикин.
Рыболов — маленький пожилой француз, обозленный неудачей, — гневно закричал на Заикина так, что тот даже попятился.
Началась перепалка. Рыболовы мгновенно перессорились.
Из окон домов на них стали кричать, справедливо упрекая в нарушении тишины. Рыболовы объединились и дружно стали переругиваться с разбуженными жильцами.
— Господи! И чего я сказал-то такого? — растерялся Заикин.
На него уже никто не обращал внимания, и только маленький пожилой француз наскакивал на него и кричал, наверное, какие-то нехорошие французские слова.
— Чего я сказал-то? Что ты подсекать не умеешь, так тебе это любой одесский босяк скажет.
А француз все продолжал вопить и наскакивать.
— Ну, пардон, ежели так, — примирительно говорил Заикин. — Ну, говорю же, пардон! Ну, миль пардон! Ну, силь ву пле, заткнись ты, Христа ради. Смотри, какой нервный!
Неизвестно, чем кончилась бы эта ссора, в которую уже была вовлечена вся набережная, если бы из-за угла не появилась большая пароконная фура, груженная ящиками с капустой.
Фура катилась по мостовой, грохоча и подпрыгивая. Она заглушила голоса ссорящихся, которые тут же накинулись на возчика. Возчик показал язык и еще быстрее погнал лошадей. Но в этот момент переднее колесо фуры приподняло здоровенную крышку канализационного люка, а заднее колесо попросту провалилось в этот люк. Раздался треск и грохот падающих ящиков, посыпались капустные кочаны. Лошади остановились как вкопанные и от неожиданности присели на задние ноги.
Возчик скатился с козел и стал орать и на жильцов, и на рыболовов, и на лошадей.
Несколько человек бросились помогать возчику и лошадям, но усилия их были тщетны. Заднее колесо прочно застряло в люке.
Лошади безуспешно скребли копытами по мостовой, французы горланили и подбадривали друг друга так же темпераментно, как только что ссорились, но фура не двигалась с места.
— Вот орать-то вы мастера, — сказал Заикин маленькому пожилому французу-рыболову, который суетился больше всех, командовал и был в отчаянии от того, что его никто не слушает.
Заикин подошел к выступающей оси провалившегося заднего колеса, добродушно оттер плечом суетившихся французов и даже прикрикнул на них по-грузчицки:
— Поберегись!
Из переулка на набережную выкатился наемный открытый фиакр, в котором сидели два элегантных господина.
Дорога была перекрыта застрявшей фурой, и фиакру пришлось волей-неволей остановиться.
Заикин хозяйски осмотрел колесо, кому-то сунул в руки свою роскошную трость, а сам подошел к возчику и вытащил у него из-за фартука большие рабочие рукавицы. Надел их и ухватился за заднюю ось.
— Та-а-ак... — сказал он и неторопливо приподнял огромную пароконную фуру со всем ее содержимым. Заднее колесо медленно вышло из люка и повисло в могучих руках Заикина. На набережной воцарилась абсолютная тишина. Потрясенные люди боялись проронить слово.
Заикин убедился, что колесо полностью вышло из люка, и рявкнул возчику:
— Пошел!!!
От крика Ивана Михайловича лошади рванулись раньше, чем возчик успел натянуть поводья. И под восторженные крики, несшиеся с набережной и из окон, фура прокатилась вперед на несколько метров от опасного места.
— О мсье! — восхищенно простонал пожилой маленький француз.
Он взял свою удочку в обе руки, словно шпагу, и несколько театральным жестом протянул ее так, как протянул бы свое оружие побежденный, сдаваясь на милость победителя.
— Мерси, — сказал Заикин и принял подарок.
