Роман Лерони - 100 и 1 день войны
— «Или», Александр Дмитриевич, — поспешил остановить тираду командира Вадим.
— Отлично, Вадим Андреевич. Мне нравится твоя готовность слушаться
меня во всём. Итак: конвой с самоходками уже стартовал… Он посмотрел на часы.
— «Навал» передал мне рапорт ПАНа конвоя в 5:31. К моменту восхода солнца они будут на подходе к ущелью. У тебя есть время внести в АБРИС план полёта, попить кофейку и подумать над тем, что я тебе ещё скажу… или попрошу.
— Я готов, товарищ командир.
— Не сомневаюсь. Что ты вчера делал?
Вопрос командира наверняка касался лётной работы.
— В 7:00 проводил конвой «наливов» на Поляну, и в 9:20 работал на границе.
— По границе замечаний нет. У тебя, Геннадий Владимирович?
— Нет, — коротко ответил начштаба.
— Теперь вернёмся к «наливам». В 7:41 на «20‑м километре» ты определил подозрительные цели.
— Так точно, товарищ командир. Это был грузовик возле моста. Я видел, что у моста копошатся какие–то люди. До подхода конвоя было не больше 20-ти минут.
— Да, я всё это прочитал в твоём рапорте. Хорошо изложил. Но в 7:42 мне о ситуации доложил «Навал», тут же я попросил передать тебе, чтобы ты не принимал и не навязывал бой. Что же произошло дальше?
— Извините, товарищ командир, но не дальше, а раньше.
— Ну и?..
— В 7:42 по бортовым часам…
— Ага, по бортовым…
— … я открыл огонь из орудия по автомобилю… грузовику…
— И что?
— Грузовик был повреждён.
— Повреждён? Он был уничтожен, лейтенант! Конвой вынужден был столкнуть его в реку, чтобы продолжить движение.
— Так точно…
— Через пять минут прибыло милицейское подразделение из Красной поляны.
— Да, но до этого я получил вашу просьбу, товарищ командир и не стал навязывать бой. Эти… что были с грузовиком, ушли в горы, в лес.
— Правильно. Но зачем стрелял? Зачем по грузовику–то? Тебе крупно повезло, сынок. Ты стрелял с какого расстояния?
— 300 метров, командир.
— Милиция доложила, что в грузовике было около 50 килограммов взрывчатки. Тебе очень, очень повезло, лейтенант. Повезло и тем, кто сталкивал этот грузовик в реку. Разнесло бы и тебя, и их.
— Меня уже там не было. Был получен приказ завершить план и идти на «точку».
— И ты выполнил приказ?
— Так точно!
— А подумать, что в грузовике может быть взрывчатка ты не мог?
— Виноват.
— Да, виноват. Тебе мало истории с сухогрузом «Куршевым»? Пришёл тогда без «Шквала», без щитков, с сорванными пилонами.
— Я тогда был от судна в полутора километрах.
— Да, был. Знаю. Я вас всех прошу, товарищи офицеры, предпринимать только обдуманные действия, не так ли? Окружающие согласно загалдели.
— И если бы ты, Вадим Андреевич, последовал моей настоятельной просьбе, то открыл бы огонь по бандитам, а не по машине.
— Виноват, товарищ командир.
— А кто спорит? Геннадий Владимирович, — обратился Дропкин к своему начальнику штаба, — это нельзя оставлять без последствий.
— Да, Александр Дмитриевич. У меня есть донесение от начштаба бригады об этой ситуации. На основе этого донесения и радиограммы от командира нашего соединения уже подготовлен приказ о… поощрении старшего лейтенанта Андреева за умелые и своевременные действия, которые позволили сохранить народное имущество и человеческие жизни в целости и сохранности.
Командир ещё раз открыл ящик стола и достал погоны, стянутые по фронтовой традиции бинтом, встал и протянул их Вадиму, у которого от неожиданности закружилась голова. Сердце едва не разрывало грудь!
— Поздравляю, офицер, — скупо сказал командир и коротко пожал руку подчинённому. — Командование считает, что ты достоин внеочередного звания. Я бы тебя в «тонелях» подержал бы ещё годика два. Но не забывай, что в отряде Вергеева звёзды на погоны достаются трудно, но гораздо проще теряются.
Товарищи одобрительно загудели, поздравляя виновника, похлопывали его, смущённого, зардевшегося, пожимали его руку.
— Служу народу России.
— Служи, офицер, служи, сынок. Но вдумчиво и аккуратно. Ты у нас один беспарный, и мы не можем рисковать ни тобой, ни машиной.
— Я понял, товарищ командир.
— Надеюсь.
Дропкин посмотрел на часы.
— У тебя до вылета есть ещё время. Можешь идти готовиться.
— Успокойся и не торопись, — добавил начштаба. — Тебе уже внесли план в АБРИС.
— Есть выполнять. Есть не торопиться и успокоиться.
Вадим стал пробираться к выходу, сжимая в руке погоны.
— Постой, лейтенант! Сиверцев!
— Я, товарищ командир!
Вадим был уже у дверей, остановился и вытянулся, как по команде «смирно».
— Знаю, что ты. Во что ты обут, Вадим Андреевич? И «вольно». Команды «смирно» не было.
— Есть «вольно».
— Так, во что ты обут?
Вадим посмотрел на свои новенькие удобные белые кроссовки.
— В спортивную обувь, товарищ командир.
— Ты покажи, лейтенант, покажи нам, что сегодня по моде носят русские офицеры.
Жаркая краска стыда залила лицо Вадима. Выданные ему по вещевому довольствию ботинки были новыми, неразношенными, и после вылетов он оставлял их в своём шкафу, в раздевалке, переобуваясь в эти фирменные, лёгкие и удобные кроссовки. Пару недель назад он прикупил их на местном рынке у заезжего грузина–торгаша. Долго торговался, так как без этого мог бы распрощаться с доброй четвертью своего жалованья. Втайне он гордился этим приобретением.
— Разрешите объяснить, товарищ командир?
— Ничего не надо объяснять лейтенант. Знаю, это очень удобная обувь. Покажи–ка.
Вадим медленно поднял ногу, демонстрируя обувь, белые, красивые спортивные туфли.
— Да-а, хороши. Сколько Ашот откусил за них?
От названной суммы брови командира полезли на лоб.
— Серьёзно? Вообще оборзел торгаш! Нет, ну хороши, конечно. Правда, товарищи офицеры? Собрание одобрительно загудело.
— Товарищ командир, — начал было виновник, но командир поднял руку, показывая этим жестом, что не намерен что–либо выслушивать.
— Вот, что… Геннадий Владимирович, пошустри там, в нашем НЗ. Может, что подберёшь Вадиму Андреевичу из «5.51». А то… Ступай с лейтенантом, а я тут сам закончу. Ему борт поднимать, а он в белых тапочках… Затем вернёшься. И передай Тамаре Григорьевне, что если ещё раз она выдаст моим пилотам неподготовленную обувь, клянусь, выверну её шпильки на туфлях внутрь и заставлю отработать «строевую». Как понял?
— Отлично понял, командир.
Самойлов поднялся со своего места.
— Проводишь офицера и сразу сюда, — напомнил ему командир.
— Так точно.
— И ещё, товарищ лейтенант… Пока лейтенант. Мы все здесь свято чтим старые традиции. Но, никакого самоуправства в организации «офицерского собрания». Мы обязательно обмоем твои звёздочки. Организацию вечера беру на себя. Ты меня понял?
— Так точно, товарищ командир.
— А то знаю я вас… детей сирых. Много водки и закуски мало. А вдруг война, а вы устали после перепоя. Сегодня вечером всё будет в лучшем виде. Можешь на меня положиться, лейтенант. Или не доверяете своему командиру?
— Никак нет, товарищ командир.
— Что там метео обещает на вечер?
Этот вопрос касался начальника штаба. Пробираясь к выходу, Самойлов доложил:
— Без изменений, командир. Штормовое предупреждение.
— Ну, вот, — подытожил Дропкин. — Небеса уважают старлеев. Теперь снова к работе… Зелинский, майор Зелинский. Первой парой закрываешь наш участок границы. У погранцов сегодня была инфильтрация. Они в поиске. Прикрываешь их и помогаешь. Вторая твоя пара дежурит, готовая подняться по первому же свистку. Не знаю, хоть гамаки им под пилонами натягивай, но чтобы ни шагу от бортов! Ты меня понял, майор… Воду и питание им на поле. Сам скоординируешь с «зелёными» действия. План передашь «Навалу». 20 минут тебе на это и в воздух. Погоди… я тебя не отпускал. У меня есть рапорт на твоего стрелка с «318‑го» борта. Знаешь уже? Это хорошо, что знаешь. Почему не доложил?..
Что было дальше, Вадим не дослушал, к этому моменту они с начштаба вышли из кабинета в коридор. Вадим чувствовал, что его заметно трясло, как от озноба. Такое состояние возникало после боя, немного позже, погодя, когда все страхи и впечатления позади, и тут будто–бы душа, грубо вырванная из кокона тела, старается занять привычное место, резко нарушенное недавней опасностью. Врачи объясняют это избытком адреналина в крови. Объяснять же — не значит переживать такие ощущения.
Командир был полностью прав. Главной угрозой на войне есть живая сила противника. Именно она управляет ПЗРК, орудиями, РПГ и пулемётами. Не разбитая же пушечной очередью машина осталась бы хорошим трофеем. Но не так просто решиться на то, чтобы нажать на спуск, когда в прицеле живые люди. К этому надо пройти долгий путь, на обочинах которого начнут расти обелиски памяти по погибшим на твоих глаза товарищах. Не приведи, Господи! Отведи от меня чашу сию, не дай мне испить её сполна…
