Ирина Борисова - Хозяйка

Дачу без воды я не считаю за дачу: хорошо летом приезжать на канал утром, когда никого еще нет, и поют птицы, и сквозь деревья на том берегу в солнечном луче иногда сверкнет Ладога. Хорошо приезжать и вечером, выкупаться, а потом посидеть на берегу, жмурясь от укатывающегося за Ладогу солнца, прижавшись спиной к горячему железу давно уже пустующего лодочного гаража.

О канале в этот раз не может быть и речи, нет времени, мы благодарим соседей за огурцы, обещаем передать привет бабушке, Гриша остается на улице, я, вздохнув, вынимаю из кармана бабушкин список. И вот уже Гриша закатил бочки и приносит мешок с недозрелыми яблоками, а я, кажется, убрала в шкаф и в сервант все, что могла, и закрыла дверцы так плотно, что не знаю, как ворам, а мышам фиг что достанется, и наступает чаепитие на холодной неуютной без штор веранде, реальные чаепития всегда имеют вспомогательное значение по сравнению с тем, что называется на даче «дела».

И вот мы едем назад, и я, как прежде родители, убеждаю Гришу, что наша дача совсем не плоха: близко к городу, и канал, а купи мы дом где-нибудь далеко в деревне, на настоящей природе, о которой раньше мечтали, так при такой, как сейчас, жизни никогда бы туда не выбрались. Все теперь позади, и ожесточенные дискуссии о свободе личности и о заталкивании других людей в садоводческое счастье, отца уже нет, а бабушка более не яростный огородник, а живущая теперь у нас домашняя птица-говорун.

Я говорю, что Алеше было здесь хорошо, что где-то все равно надо быть, и неизвестно, что бы было, если бы мы были в другом месте, и, по большому счету, не так это и важно — где. Гриша соглашается, что эта тема закрыта, как закрыта на этот сезон и дача — впереди зима.

Дети

Их немного. У нас — всего один, у них двое. Их старший и наш единственный стоят поодаль — впервые в этом году они встретились на даче, и разговаривают. Доносится что-то вроде: «… ты, блин… я, блин…». Мы, четверо, родители, тоже разговариваем, посматриваем на них. Все происходит на улице около нашего дома, в садоводстве это называется «линия».

Когда-то наш мальчик топал по этой линии на кривеньких ножках, а будущего друга провозили мимо в коляске. Тогда мы с его мамой и посвятили их в друзья — других детей такого возраста на линии не было. И, как ни странно, задуманное удалось. Вся дача прошла вместе, потом выросли, теперь — долгие ночные разговоры по телефону, приходят друг к другу, сидят за закрытой дверью в комнате, ходят играть в бильярд. У Ромы уже есть постоянная девушка, но негде жить. У Алеши есть, где жить, но нет девушки.

Они разные, и воспитывали их по-разному. Когда Ромке было семь лет, у него появился брат, кроме того, возникли семейные проблемы. Я же всю свою энергию отдала единственному ребенку. Сидела с ним, делая уроки, водила на английский, боялась, если будет плохо учиться, не поступит в хороший институт. Помню, зубрили неправильные глаголы, ссорились, даже дрались, запущенные вверх тормашками учебники летели через всю комнату. Про музыкальную школу вообще молчу. Каждый раз, одержав над ребенком победу, заставив что-то сделать или выучить, чувствовала не то укол, не то укор совести — в этом было насилие. Уговаривала себя: ну, а как иначе, страшно ведь, как же он будет жить, если не выучится, иначе ведь нельзя?

Ромка — иллюстрация, как иначе. Никто с ним не сидел, ничего делать не заставлял. Результат — провалялся всю школу на диване, поедая булку с вареньем, учиться вообще не может, на второй странице любой книги засыпает, хотя и пропихнули его родители, спасая от армии, в какой-то химический институт, и они с отцом до сих пор (а Рома на пятом курсе) варят на даче забор и оказывают разные строительные услуги женщине из деканата, которая отслеживает, чтобы в Роминой зачетке своевременно появлялись положительные оценки. Зато Рома может разобрать и починить любой автомобиль, да и, вообще, он хороший мальчик.

Алеша наш мальчик тоже неплохой, где-то к классу восьмому в учебу он все же втянулся, поступил на факультет вычислительной техники, теперь — программист, занялся бизнесом, что-то понемножку получается, с виду доволен, уверен в себе.

Ромкины родители считают Алешу умным мальчиком и ставят Ромке в пример. Они чувствуют перед Ромой вину — сразу после рождения младшего сына у отца появилась другая женщина, он собрался было из семьи уходить, но усовестился — двое детей, младший совсем маленький, в общем, остался, так и прожили, так и теперь живут. Теперь уже, кажется, Ромкиному отцу просто лень менять шило на мыло, он перестал на что-либо реагировать, купил себе хороший велосипед, лодку, та же другая женщина присутствует на работе. Мама Ромки тоже все это вытерпела и терпит «ради детей», считает себя мудрой, и все же смотрит на Алешу и, кажется, думает, что, вот, мальчику в нормальной семье уделяли достаточно внимания, вот он теперь и стоит на ногах, а с нашим-то что будет?

Я же, глядя на сына, наоборот, вздыхаю. Вырос и накачался, но как и раньше, когда был маленький и слабый и боялся старшеклассников, отнимающих в туалете деньги, так и теперь боится, что его бизнес закончится, и он снова будет бояться. Страх, обуревавший меня, когда я его заставляла учиться, перешел теперь и к нему.

Мой друг Егор, определив детей когда-то по тем же причинам в суперсложную математическую школу, боялся, что они там не выдержат, но еще больше он боялся, что они не будут. Другая женщина заставляла когда-то своего сына в воспитательных целях сварить и съесть картофельные очистки, потому что боялась, что, безобразно чистя картошку, он не вырастет добросовестным тружеником. Теперь она боится, что он ей этого никогда не простит. Моя подруга Маша считает, что не может ничему научить своих детей, потому что сама в жизни ничего не понимает. Она говорит, что всегда жила не просто, а во имя какой-то цели, посвящала жизнь какой-то одной идее, и в этом была ее ошибка.

Я смотрю на Рому и думаю, что крепкая нервная система, действительно, самое главное, тем более что заборы в нашей стране всегда найдутся… С другой стороны, как же без цели, мыслимое ли дело просто существовать? Только почему же стремление к цели у нас всегда сопровождается страхом?

Все чего-то боятся: бабушка боится, что сосед украдет у нее доски из-под пола, боится пустой лестницы, боится, когда по лестнице кто-то идет, боится, что грабители на улице «подобьют» ей ноги, боится, что неудобно, боится, что заставят жить по-другому и все нам запретят. Мой муж боится не успеть, Егор тоже этого боится, Маша боится выбора, другая подруга Таня боится возраста, знакомый Володя панически боится, что не будет работы. Я теперь боюсь, не навязываю ли я окружающим, в особенности сыну, своего мнения, я боюсь еще, что подумают то, чего не было, но могло показаться. Еще больше я боюсь, а вдруг, все же было, и те, которые подумали, были правы.

Я смотрю на мальчиков: когда-то я посылала их фотографию другу Тоду в Канаду, и он спросил, что эти мальчики собираются делать со своими жизнями. Ромка «бомбит» пока на машине, зарабатывая карманные деньги. Наш Алеша с важностью утверждает, что ему нравится «управлять процессами»: просуществовав все сознательное детство рядом с находящимся дома предприятием, он не хочет идти в наемники. Что они оба будут делать потом?

Вот и стоим мы, смотрим на свое немногочисленное потомство, нас мучают неуверенность, страхи и разнообразные проблемы, когда-то мы сумели напрячься и произвести их на свет, а теперь мало что можем им посоветовать, самих бы кто научил. А они уходят в дом смотреть телевизор, слушать свое щелканье и смотреть бессвязные картинки клипов, и мы только слышим из окошка их смех и неизменное«…ты, блин… я, блин…».

Последний романтик

Нет больше в мире душевных песен, а только пародии на них, нет больше романтиков в мире, а только менеджеры, умеющие добывать деньги. Последний романтик сидит в будке на автостоянке на окраине Сиэтла, продает подержанные машины, а в перерывах между клиентами ходит по Интернету и пишет мне письма.

Он появился в моем компьютере в момент большого облома, когда книгу, публикации которой я уже не ждала, взялись-таки печатать на условиях, что я от нее откажусь; западные друзья, которые, как я ожидала, кинутся меня защищать, промолчали, и, отвергнув подлое предложение, я сидела на кухне на полу на закатанном ковре (мы тогда только что переехали) и горевала, погоревав, подходила с надеждой к компьютеру, а в ящик его поступали не серьезные и важные письма, которых я ждала, а открытки, записки и шуточки от Байрона Дейли.

Большой и маленький миры поменялись местами: в большом мире сплетни, как на коммунальной кухне, разговоры о товарах и ценах и тому подобная муть, а личный мир расширился, простерся за океан, можно обсудить с американским приятелем глобальные проблемы, выслушать (вернее, прочитать по email) его пламенный монолог об устройстве будущего (не своего, а — целого мира).