Федор Полканов - Рабочая гипотеза.
– А я люблю осетрину с хреном, – говорит Раиса, и у Шаровского расширяются от удивления глаза. Мельковой смешно, что она придерживается его неуклюжих кулинарных сравнений, но что же сделаешь, ведь надо сказать все. – Да, с хреном! Как ни хорош собственный сок, как ни правильно, что теория должна вытекать из данных эксперимента, а все же, Иван Иванович, в собственном соку долго вариться нельзя. И хрена нашей радиобиологической осетрине весьма не хватает.
– Вы говорите об общей теории? – Шаровский отбросил кулинарию в сторону: слишком уж больной вопрос был поднят. – Марксистская методология нам подсказывает: проблема лучевых воздействий на организм – часть общей проблемы взаимосвязей живого и среды. Отсюда будут танцевать теоретики будущего. Ну, а сейчас… Не знаю ученого, который в силах был бы уже сегодня создать общую теорию пашей науки.
Момент был подходящим, и Раиса не замедлила им воспользоваться.
– А я знаю! – воскликнула она. – Это могут сделать двое: вы и он. Но для этого вы снова должны быть вместе.
Шаровский замахал руками:
– Ну, знаете ли…
Будь у Раисы иное настроение, трудно бы ей пришлось в этот момент – как и другие ученики Ивана Ивановича, она в душе побаивалась своего учителя. Но настроение было особое, и настроение вывезло. Она вдруг вскочила и, подойдя к Шаровскому с растроганным, возбужденным, лицом, ткнулась головою к нему в плечо: поступок, которого ожидать было просто немыслимо.
– Ведь вы его любите, Иван Иванович! Иначе вы бы никогда так на него не обиделись. Сделайте это для нас. Это не я прошу, этого хотят все ваши ученики!
И, красная от смущения, Раиса вышла из кабинета.
Она идет по коридору, и маленькие шажки ее решительны. Теперь ее не страшит ничто. Она подошла к двери, рванула за ручку.
В комнате никого не было, но в коридоре, рядом, стоял знакомый сотрудник.
– Здравствуйте, Дмитрий Семенович! А где Лиза?
Но Лизы нет. Нет и Леонида. Только что, загрузив животными несколько контейнеров, ушли они в облучательскую. Нет, до конца рабочего дня не вернутся. А идти в облучательскую нельзя: Раиса посторонняя, а там – табу.
Мелькова спускается вниз, выходит во двор, садится в свою «Победу», руки привычно ложатся на руль.
Несется навстречу машине размеренная московская сутолока: тротуары, дома, пешеходные дорожки, светофоры. Движение по городу дисциплинирует. Тут не дашь воли чувствам… И все же думается: молодец Иван Иванович! Не только по ее совету взял к себе Леонида, но и посадил вместе с Лизой, дал общую тему – все, как она подсказала. И уж конечно, он ими доволен, иначе не постеснялся бы, укорил.
Часы на площади показывают три. До вечера, до встречи с Лизой не так уж много, до встречи с Леонидом порядочно. Куда же девать себя сейчас?
И вдруг Мелькова развернула машину, набрала скорость. Как это сразу она не сообразила! Нужно, необходимо ехать к Лихову, на биологический факультет! Пора кончать с этой глупостью – последствием краевского «разделяй и властвуй»!
Вечером Раиса сидела на диване в Лизиной комнатке, рассказывала о двух своих визитах, о том, как, в сущности, мил был Иван Иванович и как прятал за внешней вежливостью свою неприступность Лихов.
– Неужели ты так и ткнулась в жилетку Ив-Ива? Ну, знаешь ли… А он что? А ты? А как Лихов? Так и не вымолвил ни словечка по этому поводу? – засыпала ее вопросами Лиза.
– Да, так и ткнулась. Не знаю уж, что мне помогло… Даже, по-моему, оставила слезинку на лацкане пиджака. И на него подействовало, определенно подействовало! А Лихов… Что ж Лихов… Вцепился картинно рукой в сивые букли и бубнил кокетливо: «Ах, Раиса Петровна! Где ж это видано, чтоб очаровательная женщина, украшение нашей науки, вмешивалась в мужские дрязги? Ну, поругались два старых медведя – что ж в этом ужасного?..» Лихов… Этакое изваяние с лицом старика и станом юноши. А может быть, я виновата, не смогла втянуть в разговор, втолковать. Ты знаешь, умным мужчинам нужно втолковывать, иначе они часто ничего не хотят понимать.
– Ты ему улыбалась?
– А как же! Не помогаем…
– Странно… Насчет втолковывать ты хорошо сказала. – Лиза вдруг оживилась, даже забегала по комнате, потом бухнулась на диван к Раисе. – И букли тоже метко.
И она снова вскочила, забегала, напевая: «Втолковывать, надо втолковывать!»
Раиса встревожилась:
– Лизка, ты что-то задумала! Лизок, я тебя умоляю: без штучек! Дело серьезное, и мистификации здесь не уместны.
Но Елизавета уже танцевала вальс.
– «Без штучек, без штучек»!
Потом она остановилась возле Раисы.
– Можно подумать, что ты этот вопрос хочешь монополизировать. «Без штучек»… Конечно «без штучек»! Но и твоя тактика индивидуального террора ни к чему путному не приведет. Если уж заниматься этим, то нужно создать общественное мнение. И сейчас ты будешь свидетельницей того, как это делается.
И Лиза снова начала танцевать, а когда дотанцевала до телефонного столика, взяла аппарат в руки, села на стол, поджав под себя крепкие ножки, а аппарат поставила себе на колени: она устраивалась здесь надолго. И через минуту уже болтала с Михайловым:
– Степа? Приветик… Ты любишь осетрину с хреном? Да, можно и запивать – это не принципиально… Так вот. Раиса Мелькова…
Только через час, переговорив со многими, она позволила Раисе стащить себя со стола.
– Теперь можно болтать о другом. Осетрина с хреном уже гуляет по свету!
– У меня ночевала Раиса Мелькова!
Было без пяти девять, и Лиза, войдя в комнату, выпалила эту новость Леониду. Но он, оказывается, уже в курсе дела.
– Знаю. Сидели, обгладывали осетрину с хреном вперемежку с косточками своих руководителей… Курносая ассамблея сплетниц. – За полушутливым тоном Громов пытается скрыть неважнецкое настроение.
Прошло полчаса, и выяснилось, что не было в институте человека, который не знал бы деталей вчерашних Раисиных подвигов.
В середине дня обнаружилось, что на доклад Мельковой собираются пойти не только сотрудники Шаровского, но и «изотопщики», для которых тема была очень далекой.
А минут за двадцать до начала доклада в вестибюль группами и в одиночку начали входить биофаковские студенты и аспиранты. Их было так много, что маленькая аудитория, где обычно проводились семинары, была мгновенно переполнена и пришлось переносить доклад в большой актовый зал.
– Митинг команчей перед набегом на стан бледнолицых, – охарактеризовала обстановку Елизавета. – Держу пари, что за секунду организую, чтоб они проскандировали на весь институт: «Хотим осетрины с хреном!» Великолепная демонстрация передовых сил! И знаешь, под каким лозунгом она проходит? «Биологи против Краева». Неважно, что о Краеве не будет сказано здесь ни слова. Все пришли слушать Мелькову, которая хочет объединить Лихова и Шаровского, – это уже показательно само по себе!
С утра Раиса спешит в библиотеку. Нужно на сто процентов использовать приезд в Москву, просмотреть несколько редких книг, которых нет в Энске.
Хорошо работать в Ленинской – тихо, просторно… Может, и не так уж тихо и не слишком просторно – свободных мест нет, но Раиса здесь дома.
Толстую английскую монографию она просматривает, как говорится, по диагонали – сразу ведь видно, что нужно, а что пропустить можно. Зато маленькую статью из тонюсенького журнала переводит почти дословно: работа, близкая ей по тематике.
Вот уже отложены Шелл и Меллер, закрыта и пухлая, полная непонятной физики книга теоретика-англичанина, – кажется, можно ехать в институт. Но тут Мелькова вспоминает: в одном из писем Вельский – юноша, по всему судя, влюбленный в Елизавету, – рекомендовал ей ознакомиться с диссертацией Громова; есть там мысль, которую Раиса должна учесть. Кого только не прочла, а о Леониде забыла!
Давняя дружба с библиотекаршей помогла получить диссертацию в рекордный для здешних порядков срок. Было приятно взять в руки толстую синюю папку в коленкоровом переплете: каждый листочек Леонид перекладывал десятки раз. Однако стоило развернуть диссертацию – и профессиональные навыки взяли верх над чувствами.
Мелькова просматривает оглавление, прочитывает выводы, потом возвращается назад, перелистывает раздел о методике, думает несколько минут над таблицами в описании экспериментов и, наконец, читает обсуждение результатов. Но вскоре она закрывает папку и с трудом сдерживает невольный зевок. Ей хочется забыть, что она брала диссертацию в руки.
Однако старая привычка к работе заставляет ее четко сформулировать и записать свое мнение о диссертации на отдельной карточке. Оно достаточно безжалостно, это мнение, безжалостно прежде всего по отношению к себе самой: эксперимент Леонида, хоть и верно задуманный, нужный, поставлен совсем бесхитростно, теория многословна, а логика рассуждений излишне железна. С такой негибкой логикой любое построение легко ранимо: достаточно шатнуть одно из звеньев, чтобы разрушить всю цепь. Итоговый вывод напрашивался сам собой, но на карточку Раиса его не записала, ибо был этот вывод совсем личным: «Леонид моложе меня на два года, однако сейчас я старше его в науке на десять лет».
